Теракт в Манеже. Откуда в России разрушители классики
Дискуссия вокруг погрома выставки В. Сидура в Манеже, набирает все новые и новые обороты, разворачиваясь на полосах федеральных СМИ и в телепрограммах.
Предлагаем вниманию читателей выдержки из публикации Александра Баунова на сайте Московского центра Карнеги, сделанные, в свою очередь, порталом Правмир.
Погром скульптур в Манеже на языке права, вероятно, будет назван хулиганством, но со многих других точек зрения это попытка теракта. Несколько лет назад пришлось бы искать аналогии, но сейчас все знают, кто разбивает статуи в Пальмире, Ниневии, Мосуле, объясняя свои действия ровно в тех же словах: «богохульство», «оскорбление святыни», «не допустим на нашей земле». <…>
Те, кто разбивает статуи в Москве, прекрасно понимают не только в какой ряд попадают сами, но и в какой ряд попадают остальные – те, кого скульптуры в Манеже не возмущают или даже радуют. <…>Получается своеобразный метафорический теракт: устрашение через перенос происходящего в одной части мира на другую.
Переформатировать власть
В том, что произошло в Манеже, поначалу удивляет не действие, а предмет. Разбить впервые пытались не современные вещи, а классические. Набеги на выставки уже случались, но прежде это были выставки частных галерей с работами ныне действующих художников. Пророка нет не только в своем отечестве, но и в своем времени: выражению «живой классик» всегда не хватает окончательной серьезности. Однако 30 лет, прошедшие после смерти Вадима Сидура, прочно закрепили за ним звание классика. Его работы есть на городских площадях России и Европы, в Третьяковской галерее, и сам Манеж – государственный музей, в совете Е.Ю. Гагарина, дочери первого космонавта. В административном отношении нет большой разницы – ворваться туда, в Третьяковку, или в кремлевские дворцы и соборы.
Вот уж, казалось бы, покровительство выше некуда, но и оно не спасло. Наоборот, постоянно действующий музей Вадима Сидура при его обширной мастерской в Новогирееве никого не обижал, другое дело – императорский Манеж: здесь экстремистское высказывание прозвучит более внятно – не как частная обида на художника, бывшего жильца музея-квартиры, а как попытка переформатировать государственную политику в области культуры.
Этот метонимический запретный ИГИЛ адресован в первую очередь государству и его остаточным институтам: музеям, театрам, Минкульту, администрации президента, правящим партиям, Кремлю: делайте по-нашему, иначе будем подрывать доверие к вам в вашей самой широкой группе поддержки – простом русском народе, который выстаивает очереди к святыням.
Предательство советских христиан
Если раньше обиженные покушались на искусство современное, теперь барьер снят: можно и на покойных классиков, можно, значит, и на старинное. Время больше не защищает творения. Можно цензурировать Пушкина (уже пробовали и в книжках, и на сцене), требовать, чтоб не читали в школе отлученного от церкви Толстого, убрать из программы гулящий луч света Катерину, замазать фломастером ниже пояса итальянских Иоаннов Крестителей и германских Себастьянов (Пушкинскому музею приготовиться), одеть Давида, снять со стен католических Мадонн («Посмотрите на иконы, только так можно изображать», – кричала экстремистка в Манеже), разбивать античные статуи – потому что языческие идолы. Спасаемся Пальмирой и постом.
Главное удивление от погрома на выставке Сидура, что под религиозными лозунгами верующие сегодняшнего дня пришли разрушать религиозное искусство, значимое для верующих той же самой религии всего на одно-два поколения старше.
Для всякого, кто помнит или просто представляет себе гонимое русское христианство 1960–1970-х годов, ясно, что работы Сидура – искусство религиозное и вполне христианское. Не только по своим темам – отчаяние, страдание, предательство, раскаяние, надежда (знаменитые «Глашатай», «Памятник оставшимся без погребения», «Памятник погибшим от насилия», «Сговор»), а просто потому, что у него были работы на евангельские сюжеты. Христиане СССР, современники Сидура, радовались этим вещам – самому факту, что рядом с ними, в их времени живет скульптор, который лепит не Лениных и ударниц труда, а Христа и пророков, пользуясь языком современности, а значит, христианство не что-то исключительно древнее и прошедшее, не бабкино суеверие, как учат лекторы атеизма, а живое и современное.
И вот какие-то люди от имени верующих новейшего времени пришли и с легкостью оскорбили чувства верующих предыдущего поколения. Церковь же отреагировала на это самым поразительным образом. Церковные спикеры, будучи все-таки интеллигенцией, должны представлять себе настоящее место работ Сидура в христианском искусстве. Однако они или не представляют, или притворяются. <…>
Архаика и модернизм
Конечно, распространение христианства и ислама сопровождалось разбитыми статуями и сожженными библиотеками, что говорить о людях. И когда игиловцы жгут библиотеки и громят музеи, они вроде бы повторяют дела древних предшественников (которые тоже далеко не всё жгли и громили: дожили же до нас те же Пальмира и Ниневия с ее быками). Однако здесь мы сталкиваемся с важнейшим парадоксом религиозного фундаментализма, а именно с тем, что он является крайней формой модернизма.
Есть архаика, и есть архаизация. Архаика естественна, архаизация всегда искусственна: она – интеллектуальный проект декадентствующего меньшинства. Архаизация – обычная примета эпохи упадка, неуверенности в собственных силах, попытки опереться на реконструированное прошлое. Игнорирование категории времени и игра в древность – верный признак модернистского декаданса.
Больше того, искусственная архаизация – чаще разрыв с традицией, чем ее продолжение. <…> Русский революционный авангард двадцатых естественно следует из всего предыдущего развития русской культуры, сталинский классицизм во всех видах искусств – вымышленная конструкция, искусственно навязанная культуре сверху с использованием аппарата насилия с соответствующими для искусства результатами.
Через запятую
<…>Весьма многочисленную часть российского народа, так же как весьма многочисленную часть мусульман, не очень устраивает их место в современном мире. В современности у нас что-то не получилось, поэтому мы ищем опоры в слоеном пироге из разных исторических эпох: можем одновременно чтить белогвардейцев и обижаться, когда опрокидывают Ленина. Быть демонстративно православными и восхищаться Советским Союзом. Деловито выбирать из двух равноценных возможностей: поставить на центральной площади основателя государственного православия или его гонителя, одного из сотников русского Майдана 1917 года. Русскому человеку хорошо в прошлом, потому что там Гагарин, Великая Победа, империя от Аляски до Варшавы. А в настоящем патриотически настроенный обыватель чувствует себя неуверенно. Не зря ведь на первый план в один из критических моментов у нас выдвинулись исторические реконструкторы.
<…>Несогласие со своим местом в глобальной современности, настроение «в прошлом лучше, чем в настоящем» порождает искусственный консерватизм и традиционные ценности – сплошь и рядом выдуманные буквально вчера. Проблема с осуждением разрушителей скульптур в нашем случае состоит в том, что в ту же игру в своих интересах играет само государство. Например, когда в понятия вроде Русского мира или Новороссии, о которых за год до того никто и не слыхал, предлагается поверить как во что-то исконное, извечное и непрерывно существовавшее. Русским говорят: примите на веру то, что мы в прошлом году тут для вас придумали, разделите с нами придуманную нами идентичность, состоящую из православия, гомофобии, ненависти к Западу, иначе вы плохие русские. Как будто нет целой огромной традиции русских европейцев вроде Петра, Пушкина, Кандинского или выдающихся русских агностиков и атеистов. Притом что тот русский мир, который мы предлагали на церемонии открытия Олимпиады, и тот, что предлагается в Донбассе, друг другу едва ли не противоположны.
Российские власти сдержанно осудили погромщиков Манежа, хотя пока и не показали, что всерьез готовы их остановить. И понятно почему. Пока государство само остается недовольным современностью архаизатором, ему трудно и всерьез осуждать, и по-настоящему останавливать тех, кто приходит во имя выдуманного прошлого разбивать статуи и резать полотна.
