Чарльз Дарвин, «Происхождение человека и половой отбор»: 150 лет

Когда в 1871 году Чарльз Дарвин опубликовал «Происхождение человека и половой отбор», к тому времени он уже 33 года знал, что человечество подчиняется тем же законам эволюции (путём естественного и полового отбора), что и прочие виды. В статье исследуются причины, по которым Дарвин ждал столько лет, прежде чем обнародовать свои идеи. Рассмотрим общую картину: как принимали его теорию эволюции и происхождения человека в Европе, в частности в Италии. Исследование покажет нам человека цельного и благоразумного, который привержен строго научному подходу и держится вдалеке от социальных, политических и религиозных споров, вызванных его теорией. Автор – делегат Генерального Настоятеля Общества Иисуса для Иезуитских международных домов в Риме.

Дарвин в Италии

Когда, в 1871 году, Чарльз Дарвин (1809-1882) опубликовал «Происхождение человека и половой отбор»[1], исполнилось 12 лет его самой известной книге: «Происхождение видов путём естественного отбора»[2]. Эти две работы считаются главным дарвиновским наследием, что не совсем справедливо по отношению к другим многочисленным научным публикациям этого великого исследователя, которые по сей день изучаются как классика биологии (и зоологии, и ботаники). И всё же эти две книги уникальны: они решительно изменили представления о происхождении всех форм жизни на лице Земли, включая самого человека.

«Происхождение видов», написанное по-английски, было быстро переведено на множество языков (даже на японский в 1896 году). Но в Италии, хотя можно найти рецензию на оригинальный текст в журнале Il Politecnico от 1860 года, имя Дарвина оставалось почти неизвестным. Внимание учёных и журналистов в те годы было сосредоточено на проблеме объединения нации. Заслуживает упоминания единственное исключение: зоолог Филиппо Де Филиппи (1814-1867) решил включить дарвиновские теории в свой курс в Туринском университете в 1864 году, тем самым побудив издательство «Бокка» в Турине напечатать в том же году первый итальянский перевод «Происхождения видов»[3].

Несмотря на скромный приём, оказанный итальянским академическим сообществом, семена дарвиновской теории естественного отбора вскоре начали бодро прорастать. Так, вторая книга, «Происхождение человека», была немедленно переведена и в год своего выхода опубликована в Турине[4]. Этот город стал дверью, через которую эволюционизм бесповоротно вступил в Италию.

Именно в те годы начинал свою работу журнал «La Civiltà Cattolica» (напомним, что он был основан в 1850 году, за девять лет до «Происхождения видов» и за 21 год до «Происхождения человека»). Он стал активным участником интересной дискуссии по работам Дарвина на более обширную тему взаимоотношений между наукой и верой. Вот почему в 150-ю годовщину публикации «Происхождения человека» мы вспоминаем о том, как принимали теорию Дарвина в Италии, в частности в нашем журнале «La Civiltà Cattolica», в те времена. В 2006 году Стефано Бертани провёл очень полезное нам исследование: оно даёт общий взгляд на дебаты об эволюционизме XIX века в статьях журнала «La Civiltà Cattolica»[5].

Дарвин: коперниканская революция в биологии

Чтобы в полной мере оценить, какую революцию произвёл Дарвин в биологии и западной культуре XIX века, оказав решающее влияние на все наши представления о мире, мы должны осознать, что в его времена идея о том, что виды были сотворены изначально неизменными, даже не обсуждалась. Эта аристотелевская мысль всё ещё великолепно процветала; создатель современной биологической классификации Карл Линней (Carl Nilsson Linnaeus, 1707-1778) формулировал её так: «Сегодня столько же видов, сколько вначале сотворил бесконечный Сущий»[6].

Тем не менее общая идея о возможной эволюции видов была не нова. Французский натуралист Жан-Батист де Ламарк (1744-1829), первым опубликовавший теоретическое истолкование изменчивости видов, предложил принцип «трансформизма». Согласно этому учёному, среда служит причиной органических изменений в видах, и он предположил, что сами виды обладают чем-то вроде собственной «воли» к изменению.

Научное сообщество не одобрило эту теорию. Одним из самых горячих её противников стал известный французский исследователь Жорж Кювье (1769-1832), основатель палеонтологии. Он поддерживал «статичные» теории своего времени, основанные на жёстком креационизме: Бог – творец всех биологических видов. Обнаружив палеонтологические остатки уже не существующих видов, он предположил, что климатические или сейсмические катаклизмы, следуя друг за другом, привели к исчезновению некоторых видов животных.

Дарвин был хорошо знаком с теориями Ламарка и Кювье. За долгое время путешествия по южноамериканским морям на паруснике «Бигль» (1831-1836) он столько повидал палеонтологических феноменов и сравнивал существующие виды, что в итоге решительно дистанцировался как от представления о неизменности видов – вкупе с теорией катаклизмов, – так и об их изменчивости по толкованию Ламарка.

В своей «Автобиографии»[7] он рассказывает, что уже в 1838 году пришёл к убеждению, что виды не были сотворены неизменными, но ещё не мог дать удовлетворительного объяснения тому, как возникают мутации. Дарвин поддерживал добрые отношения со многими коллегами и подолгу беседовал с ними приватно об этих своих идеях. Но до того момента не нашёл себе ни одного единомышленника. Дарвин утверждает: «Часто говорят, что успех “Происхождения” показал, что “тема носилась в воздухе” или что “умы были готовы её принять”. Не думаю, что это так и есть, поскольку то и дело я у многих натуралистов выспрашивал их мысли об этой проблеме, и ни разу мне не довелось встретить того, кто подверг бы сомнению неизменность видов»[8].

Итак, не отступаясь от своей догадки, Дарвин пытался в одиночку отыскать естественный закон, по которому меняются виды. И только книга экономиста Томаса Роберта Мальтуса (1766-1834) «Очерк о принципе народонаселения и его влиянии на развитие общества»[9] привела ко главному прозрению. Дарвин предположил, что виды эволюционируют по механизму «естественного отбора», борьбы за жизнь (struggle for life), имеющей следствием выживание самых приспособленных (survival of the fittest). Дарвину был хорошо известен механизм «искусственного отбора» живых существ (животных и растений), применяемый скотоводами и земледельцами, также называемый «одомашниванием». Дарвин долго изучал эту тему. Но до книги Мальтуса не связывал принципы технологий, применяемых людьми, с принципами, существующими «в естественных условиях». Закон эволюционного механизма оставался как бы скрытым от его понимания до встречи с социологическими теориями Мальтуса.

В «Автобиографии» Дарвин рассказывает, что догадка об этом механизме стала для него настоящим инсайтом, «озарением»: «В октябре 1838 года, то есть через пятнадцать месяцев от начала моих систематических исследований, я прочёл для развлечения книгу Мальтуса о народонаселении (Очерк о принципе народонаселения), и, поскольку, благодаря долгим наблюдениям за обыкновениями животных и растений, я был в надлежащем расположении ума, чтобы оценить борьбу за существование, которой каждое существо подвержено, меня сразу поразила мысль о том, что в этих условиях благоприятные перемены имеют склонность сохраняться, а неблагоприятные – уничтожаться. Результатом могло быть формирование новых видов. Теперь у меня была теория, чтобы над ней работать, но я так старался избежать столкновения с предубеждениями, что решил какое-то время не писать об этом ни строчки»[10].

Скоро учёный осознал, что в тех же категориях можно исследовать происхождение человека: «Как только я убедился, в 1837 или 1838 году, что виды изменчивы, то не смог не подумать, что и человеком управляет тот же закон. Поэтому я стал писать заметки на эту тему, для собственного удовлетворения и – долгое время – без всякого намерения их публиковать»[11]. Догадке пришлось ждать более 30 лет, прежде чем стать печатным изданием (в 1871 году).

К изначальным интуитивным прозрениям от 1838 года прибавилось через несколько лет (после 1842 года) ещё одно открытие, поразившее и самого учёного: классификация видов по родам, семьям, подотрядам и т.д., возможно, отражает постепенное расхождение видов по уровням приспособления и специализации в зависимости от местности и природных условий. Поэтому нужно переосмыслить само понятие классификации. Ведь оно уже не только соответствует морфологическим реалиям живых существ, но это чёткий порядок, показывающий, как виды реагируют на исторические, географические и природные условия. Дарвин пишет в «Автобиографии»: «Не понимаю, как я мог этого не видеть […]: это Колумбово яйцо». Второе великое прозрение! Дарвин находил его настолько важным, что даже написал: «Помню в точности то место на дороге, где я проезжал в коляске, когда мне пришла на ум разгадка, к моей великой радости»[12].

Интеллектуальное, социальное и религиозное благоразумие Дарвина

Дарвина не особенно привлекала философия, ещё меньше метафизика: с ней он интеллектуально сражался от юности[13] до старости: «Я весьма ограничен в способности долго следить за ходом абстрактных мыслей, поэтому никогда не преуспел бы в метафизике»[14]. Несмотря на это затруднение, он хорошо знал разницу между понятиями «первая причина» и «вторая причина», применимыми к изменчивости видов: «Похоже, самые авторитетные учёные вполне удовлетворены гипотезой о том, что каждый вид был сотворён по отдельности. По моему мнению, с тем, что мы знаем о законах, наложенных Творцом на материю, лучше согласуется гипотеза, что возникновение и исчезновение прежних и нынешних обитателей земного шара вызвано второстепенными причинами, вроде тех, что определяют рождение и смерть индивида. Когда я смотрю на все существа не как на отдельные создания, а как на прямых потомков немногих существ, живших задолго до отложения первых слоёв кембрийской системы, мне кажется, это делает им честь»[15].

Итак, новые виды, согласно Дарвину, произведены «второй причиной», законом естественного отбора, по воле Творца, «первой причины»: «Есть нечто величавое в этом понимании жизни, с её разнообразными силами, изначально вложенными Творцом в немногие формы, или в одну-единственную форму»[16].

Дарвин на самом деле никогда не углублялся в рассуждения о происхождении жизни – например, из неорганической материи, – точно так же мы нигде в его текстах не находим подозрения о необязательности Творца. Для него эти теории были бесполезны и не имели отношения к учёной дискуссии, приуроченной к его публикациям. Так, в 1859 году он только хотел убедить научное сообщество в существовании естественного отбора – к этому шагу он готовился более 20 лет.

В первой его книге эта тема тщательно раскрыта и проиллюстрирована многочисленными примерами из его неустанных наблюдений. Как мы уже знаем, Дарвин в 1838 году полагал, что человек может быть результатом естественной эволюции; однако в книге 1859 года он не развивает эту идею, поскольку осознаёт деликатность предмета и опасается, что антропологические следствия аргументации отвлекут аудиторию от подлинного открытия – механизма эволюции. Ещё не настал подходящий момент для рассмотрения великого вопроса о происхождении человека.

Дарвин ограничивается тем, что предлагает тему – из «Автобиографии» мы узнаём, что это был осознанный выбор – кое-где в первой книге[17]: «Хотя в “Происхождении видов” я вообще не обсуждал возникновение какого-либо конкретного вида, всё же, во избежание обвинений в желании утаить свои мысли, я счёл уместным прибавить, что благодаря этой работе, “вероятно, будет пролит свет на происхождение человека и историю”. Было бы бесполезно и вредно для успеха книги излагать моё мнение о происхождении человека без всяких доказательств»[18].

Потребовалось ещё 12 лет, чтобы собрать и систематизировать аргументы, плод наблюдений, и тогда уже выстроить и обосновать своё толкование происхождения человека. В этом Дарвин выказывает себя настоящим учёным (урок и нам сегодня): не боится полностью использовать ресурсы и время ради чисто научного труда, способного дать надёжные результаты. Подлинно великие научные открытия требуют времени, они должны созреть в уме учёного, особенно когда речь идёт о парадигматических переменах, как, например, в случае Кеплера, Ньютона и Эйнштейна.

Однако Дарвин выжидал так долго не только по научным причинам: он также понимал, что идёт по минному полю – культурно-социальному и религиозному. Его это беспокоило, как он сам объясняет: «Не вижу никаких причин думать, что мнения, изложенные в этой книге, должны поколебать чью-либо религиозную веру»[19]. Он хорошо знал, что дело обстоит ровно наоборот. Закон естественного отбора бросал вызов креационистскому богословию, основанному на убеждении в том, что библейский текст содержит богооткровенную истину также и в области естественных наук.

В тогдашнем культурном контексте это было настолько непререкаемо, что и сам Дарвин не мог бы опереться на какой-то иной герменевтический, библейский или богословский критерий. Вот почему случилось то, что сам учёный тщательно описывает в «Автобиографии»: в течение жизни он проделал путь к чему-то вроде агностицизма. Первые фундаментальные сомнения проявились уже во время долгого путешествия на паруснике «Бигль».

Ценно, что растущее неверие в креационистское толкование никак не повлияло на научные исследования. В конце жизни Дарвин мог верить только в неведомого Бога – не Того, Кто открыл Себя в Библии, – по-прежнему пребывая в восхищении перед величием недоступного и непостижимого мироздания[20]. Надо отметить, что Дарвин никогда не впускал эти личные соображения в свои научные исследования и публикации. В этом смысле он был учёным строгих правил. И никогда не желал вступать в ненаучные, небиологические споры или применять аргументы, не обоснованные научно.

Длинный абзац в книге «Происхождение человека» – а мы знаем, что в 1871 году Дарвин уже был полным агностиком, – ясно даёт понять, что, когда ставится вопрос о Боге, он рассуждает только как биолог. Человеческую религиозность он хочет понять только как биологический феномен, отнюдь не доказывающий существование или отсутствие Бога: «Веру в Бога часто считали не только главным, но и самым полным отличием между человеком и низшими животными. Однако невозможно, как мы видели, считать это верование врождённым или инстинктивным у человека. С другой стороны, вера в вездесущую духовную силу представляется всеобщей, и обусловлена она, по-видимому, значительным развитием человеческого разума и ещё большим – воображения, любопытства и способности удивляться. Я знаю, что инстинктивную веру в Бога многие используют как аргумент в пользу Его существования. Но это неудачный аргумент: так нам пришлось бы поверить в существование многочисленных жестоких и злых духов, лишь немногим сильнее человека; ведь вера в них гораздо шире распространена, чем в благодетельное божество. По-видимому, представление о всеобщем и благом Творце не возникало в человеческом уме, пока человек не возвысился долгим культурным развитием»[21].

Как была воспринята мысль Дарвина

Мы полагаем, что осознанное решение Дарвина ограничиться чисто научными данными очень способствовало принятию его гипотез об эволюции академическим сообществом. Благодаря положительному мнению друзей и коллег-учёных – в их числе уже достигший славы натуралист Томас Генри Хаксли (1825-1895), – Дарвин сразу стал как бы маяком для нового поколения биологов. Огромный интерес к гипотезе эволюции и её механизму способствовал бурному расцвету новых исследований и публикаций в последующие годы.

Дарвин, со своей стороны, стремился избежать любых скандалов, чтобы максимально укрепить научную значимость своей теории эволюции в диалоге со всеми академическими и научными кругами своего времени. Несомненно, именно по этой причине он не пожелал в «Происхождении видов» развить свою мысль до крайних антропологических следствий. Если предложенный им эволюционный механизм подтверждён и принят, надо признать, что и человек эволюционировал по тем же законам, то есть происходит от обезьян.

Как мы видели, этот вывод был очевиден Дарвину уже с 1838 года, но пока не хватало строгих научных доказательств. Поэтому требовалось специальное исследование. Однако его друзья-биологи не поняли причин такой осторожности и сдержанности и открыто выступили в научном и публичном пространстве с инициативой по развёртыванию антропологических следствий из дарвиновской эволюционной системы. Лондонские буржуазные круги, связанные с англиканской церковью, отреагировали немедленно и жёстко: осудили теорию и устроили тот самый скандал, какого Дарвин хотел избежать любой ценой.

Итак, общественные дебаты о человеке – потомке обезьян последовали за выходом книги «Происхождение человека» с быстротой, неожиданной для Дарвина. Крайне оживлённые, открытые и страстные – можно сказать, то были настоящие интеллектуальные бои, и велись они даже в неспециальных журналах, не ограничиваясь публичными площадками и академическими кругами.

Учитывая культурный и политический климат во второй половине XIX века, не будем удивляться тому, что в спорах о происхождении человека самыми горячими защитниками эволюционизма стали антиклерикальные философские и интеллектуальные круги, материалисты и либералы, которые в теории естественного отбора нашли великолепный аргумент в свою пользу. Особенно в Германии, где либерализм в те годы поддерживал Культуркампф, «борьбу за культуру», теория Дарвина сразу была применена в антикатолических идеологических целях, характерных для этой кампании.

А вот до Италии, как мы уже упоминали, почти совсем не долетали отголоски жарких дебатов. Как будто Альпы встали непреодолимым барьером – не только с географической, но и с культурной точки зрения. Чтобы в этом убедиться, достаточно учесть, что «La Civiltà Cattolica» в 1858 году открыла новую рубрику под названием «Естественная космогония в сравнении с Книгой бытия» для размышлений о трудных отношениях между библейской космологией и научными результатами. В 1860 году о. Джанбаттиста Пьянчани, физик, известный усилиями по согласованию науки и Библии, опубликовал рассуждение «Гибель и сотворение видов», где проиллюстрировал теорию Ламарка и сделал вывод, что она на самом деле ещё не доказана[22].

Дарвин и его теория появляются только в критической рецензии швейцарского учёного Франсуа Жюля Пикте де ла Рив (1809-1872), отстаивающего теорию последовательных творений (подобную теории Кювье). Он замечает в теории Дарвина «диспропорцию между установленными и наблюдаемыми фактами и предположениями, из них извлечёнными. […] Во всяком случае, предпочтение “фактам” и прямо наблюдаемым данным, отдаваемое отцом Пьянчани, предвосхищает ту линию, какой будет придерживаться «Civiltà Cattolica» и в последующие годы, когда жарче разгорится спор о происхождении человека, трансформизме и методах положительной науки»[23].

Эта диспропорция между «фактами» и «предположениями» будет и в научном мире предметом критических наблюдений в течение всего XX века. Тем не менее очевидно, что дискуссия носила эпистемологический и методологический характер: теория эволюции – это гипотеза, или она описывает доказанный факт?

Эта дискуссия ещё велась очень оживлённо, когда автор настоящей статьи изучал биологию в Лёвенском университете (Бельгия) с 1978 по 1982 год. Разумеется, генетические и палеонтологические открытия XX века добавили много аргументов предположению Дарвина. В любом случае, для моих преподавателей дарвиновский эволюционизм был прекрасной теорией с определённой степенью вероятности, но надёжно не доказуемой.

Сегодня многие биологи прибавляют к теории естественного отбора ещё один механизм – генетический сдвиг, влияющий на эволюцию вида. Что происходит, когда вид попадает в ситуацию радикального сокращения численности? Многие характеристики, не сохраняемые при большой численности, могут стать важными или доминантными при малочисленности. Таким образом, жёсткие механизмы естественного отбора, каким его увидел Дарвин, фактически преодолеваются при значительном сокращении поголовья.

В этом случае перед нами неожиданное и не поддающееся оценке влияние на жёсткий дарвиновский ход эволюции вида. Итак, мы ясно видим, что «наука», понимаемая как гипотеза, «математически» выводимая из данных, не должна претендовать на последнее слово в таком сложном предмете, как жизнь. Нас всегда поджидает открытие новых элементов, позволяющих двигаться дальше в понимании явлений.

С выходом второй главной книги Дарвина, «Происхождение человека», связана большая перемена в рецепции его идей, на этот раз в Италии тоже; «La Civiltà Cattolica» не осталась в стороне. Журнал вступил в дискуссию, но занялся не критическим исследованием публикаций Дарвина, а интеллектуальной борьбой против угрозы, исходившей от немецкого Культуркампфа, особенно активного в те годы. Почему тогдашняя редакция сделала такой выбор, прежде всего воплотившийся в текстах о. Бениамино Паломбы, – можно понять, если учесть характер и миссию журнала в те времена, трудные для католической культуры. «Паломба реагировал на проблему, которая с самого начала не оставалась в научных или философских рамках, но сразу проявилась как открытая конфронтация с Церковью, идеологическая и политическая»[24]. Паломба хотел защитить Церковь – и Италию – от новой религии: научной. Её считали прискорбным извращением как науки, так и религии.

Выбор Дарвина: наука и только наука

Окинув быстрым взглядом историю рецепции книг и теорий Дарвина, перейдём теперь к выводам. Прежде всего, следует высоко оценить честность учёного, чьи теории подверглись идеологическому использованию в философской и политической сферах, внутри тогдашней полемики с христианскими Церквами на Западе. На самом деле отголоски всего этого продолжают звучать во многих нынешних дебатах. Понятие «дарвинизм», созданное Альфредом Расселом Уоллесом (1823-1913) после смерти Дарвина в 1889 году[25], и «нео-дарвинизм», с добавлением последующих открытий в генетике, стали настолько общепринятыми, что мы сегодня склонны полагать, что Дарвин был философом-позитивистом, основателем социально-политического течения, которое только в науке искало истину и фундаментальные ответы на жизненные проблемы. Научная теория, превращённая другими учёными в «изм» – «дарвинизм», – не должна внушать большого доверия. Что подумал бы о ней сам Дарвин? Попытаемся сейчас ответить на этот вопрос.

Использование теорий Дарвина учёными, уступившими искушению идеологизировать науку и сделать из неё «истину» вне узких рамок своего исследования, продолжается и сегодня. Пример – известный биолог Ричард Докинз. Не ограничиваясь предъявлением результатов своих научных исследований, он пускает их в ход, чтобы высмеять любую религиозность как проявление обскурантизма. Его работы по биологии, несомненно, интересны – он наделён, помимо прочего, литературными способностями, – но в его текстах многочисленные утверждения, выходящие за пределы научной компетенции, звучат, по мнению многих современных авторов, самонадеянно. Можно сказать, что он распространяет идеи Дарвина, но, конечно, не разделяет его добродетелей.

Предоставим слово самому Дарвину: «Я счастлив, что избежал споров, применив на практике совет, полученный много лет назад от Лайеля. По поводу моей геологической работы он настоятельно мне рекомендовал не впутываться в споры, которые редко будут полезны и непременно выльются в трату времени и неприятности»[26]. Этой линии поведения и мысли Дарвин постоянно придерживался во всех своих публикациях, многочисленных лекциях и в «Автобиографии». Намерением Дарвина было сосредоточиться на научных аргументах. Хотя и осознавая, какое влияние его идеи оказывают на современников во многих областях общественной, политической, экономической, религиозной и академической жизни, он всегда предпочитал держаться подальше от этих областей.

Возможно, самым знаменитым примером этой научной и нравственной непреклонности стал ответ, данный им в 1880 году своему современнику Карлу Марксу (1818-1883). Тот живо заинтересовался теорией естественного отбора, поскольку усмотрел в ней «биологическое» основание для социализма и «необходимой» классовой борьбы, и попросил Дарвина, которому пожелал посвятить второй том «Капитала», оценить эту книгу с критических позиций. Дарвин ответил: «Благодарю вас за любезное письмо и приложение к нему. Публикация вашего обзора моих текстов, в какой бы то ни было форме, не нуждается в согласии с моей стороны. […] Я бы предпочёл, чтобы книга или её часть не были посвящены мне (хотя благодарен вам за честь, какую вы намерены мне оказать), поскольку это означало бы в какой-то мере, что я одобряю произведение целиком, тогда как я мало с ним знаком. Хотя я горячий сторонник свободы мнений по любому предмету, мне кажется (справедливо или нет), что прямые атаки на христианство и теизм оказывают весьма скудное влияние на публику и что свободу мысли лучше поддерживать тем постепенным просвещением человеческого ума, какое вытекает из прогресса наук. Поэтому я всегда избегал писать о религии и ограничивался наукой. […] Сожалею, что должен отклонить вашу просьбу»[27].

Добродетели Дарвина: терпение, скромность, мягкосердечие

Без сомнения, Дарвин внимательно следил за академической дискуссией об эволюционном происхождении человека, главным образом через многочисленные публикации, выпущенные разными авторами с 1859 по 1871 год, но сам хранил молчание более 30 лет и анализировал трудный вопрос собственными научными методами, прежде всего углубляясь в сравнительное изучение морфологии (анатомии), физиологии и этологии (изучение поведения) млекопитающих. Вот что он пишет: «Но когда я увидел, что многие натуралисты полностью принимают учение об эволюции видов, мне показалось уместным развернуть свои заметки и опубликовать отдельный трактат о происхождении человека. Я был очень рад проделать этот труд, потому что он дал мне возможность разобрать в полной мере тему полового отбора, всегда меня глубоко интересовавшую»[28].

Учёный ждал подходящего момента, чтобы обнародовать свои инновационные идеи. Это терпение и ощущение подходящего момента – характерный для него подход. В самом деле, в «Происхождении человека» мы находим обширную аргументацию, включающую в себя чрезвычайно интересные сферы исследования, такие как диморфизм у многих животных, половой отбор – понятие, слабо развитое в «Происхождении видов», – с большим числом примеров и доказательств.

Дарвин также посвятил отдельную работу выражению эмоций у человека и животных[29]. Столько набралось заметок за все эти годы исследований в «молчании», что он вскоре решил взяться за подготовку третьей книги. И выпустил её год спустя, в 1872 году. То была третья книга, посвящённая эволюции. На самом деле все три книги весьма увесисты: и по объёму, и по аналитической основательности в описаниях натуралистических и антропологических наблюдений. В этом проявляется стиль Дарвина – можно говорить о «почти навязчивых» попытках понять и обнаружить связность феноменов и предложить законы, соответствующие бесчисленным наблюдениям за природой – его собственным и коллег.

Всемирная известность помогла Дарвину осознать важность его исследований для развития естественных наук и истории науки, тем не менее ему присуща удивительная скромность, по сей день нас пленяющая. И это не только черта характера, но плод интеллектуальной честности, тоже вполне осознанной. Так, в то время ещё не было науки генетики[30], и Дарвин это понимал: «До сих пор я иногда так говорил, словно изменения – столь обыкновенные и разнообразные в домашних живых существах и в меньшей степени в диких – случайны. Очевидно, это выражение совсем не точное, но служит для того, чтобы искренне признать, что нам неизвестна причина каждого конкретного изменения»[31].

Но ещё более поражает в Дарвине то, как его скромность проявлялась в общении с людьми. Приятно завершить статью этим прекрасным свидетельством, снова делающим честь великому человеку, занимающему важное место в истории науки. Притом, что он был в самом центре жарких споров и дискуссий (достаточно учесть изобилие карикатур в тогдашних крупных газетах, где то и дело его изображали обезьяной или дрессировщиком в зоопарке и т.п.), нельзя не восхититься явным мягкосердечием ко многим коллегам и другим людям, которые его критиковали, зачастую жёстко. Дарвин всегда умел благожелательно принимать научную критику и споры, даже открыто направленные против него. Всё он находил полезным для продолжения своих размышлений и исследований.

В его текстах находим единственный фрагмент, расходящийся с вышесказанным, но и он звучит благородно и остроумно: «Что касается моих рецензентов, должен сказать, что почти все со мной обращались честно, кроме не владеющих научными знаниями, о ком не стоит и упоминать. Мои мнения часто излагались с грубыми искажениями, подвергались резкой критике и осмеянию; но, по моему впечатлению, всё это обычно совершалось в доброй совести. Я должен сделать исключение для г-на Миварта, чьё поведение по отношению ко мне один американец сравнил с услугами “аццеккагарбульи” (нечестный адвокат из романа Мандзони “Обручённые” – прим. пер.), а Хаксли – “адвоката из Олд-Бейли”. Однако в целом мои труды всегда переоценивались»[32].

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Ср. Ch. Darwin, The Descent of Man, and the Selection in Relation to Sex, London, John Murray, 1871 (цитаты взяты из итальянского издания: L’ origine dell’uomo e la selezione sessuale, Roma, Newton Compton, 2017).

[2] Ср. он жн., On the Origin of Species, by Means of Natural Selection, London, John Murray, 1859 (цитаты взяты из итальянского издания: L’ origine delle specie, Torino, Bollati Boringhieri, 2011).

[3] Первое итальянское издание было опубликовано, с согласия Дарвина, под редакцией Джованни Канестрини и Луиджи Салимбени, издательствами «Дзаникелли» в Модене и «Бокка» в Турине.

[4] Перевод под редакцией Микеле Лессоны был подготовлен в 1871 году для туринского издательства UTET.

[5] Ср. S. Bertani, «La “Civiltà Cattolica” nel dibattito sull’evoluzionismo ottocentesco», в Annali di storia moderna e contemporanea 12 (2006) 89-122.

[6] C. Linnaeus, Fundamenta Botanica, Amsterdam, Salomon Schouten, 1736: «Species tot sunt diversae quot diversas formas ab initio creavit infinitum Ens»; он же, Philosophia Botanica, Stockolm – Amsterdam, G. Kiesewetter, 1751: «Species tot numeramus, quot diversae formae in principio sunt creatae».

[7] Ср. Ch. Darwin, Autobiography, London, John Murray, 1881 (цитаты взяты из итальянского издания: Autobiografia [1809-1882], Torino, Einaudi, 2016).

[8] Там же, 105.

[9] Текст был опубликован в Лондоне в 1798 году, расширенные и исправленные издания выходили до 1826 года.

[10] Ч. Дарвин, Автобиография (1809-1882), цит., 101 сл.

[11] Там же, 112.

[12] Там же, 102.

[13] Ср. там же, 66.

[14] Там же, 122.

[15] Ч. Дарвин, Происхождение видов, цит., 551.

[16] Там же, 552. Курсив наш.

[17] Там же, 501: «Что может быть удивительнее того факта, что рука человека, сформированная, чтобы хватать, лапа крота – чтобы рыть, нога лошади, плавник дельфина и крыло летучей мыши выстроены по одному образцу и состоят из сходных костей, одинаково расположенных?» Курсив наш.

[18] Он же, Автобиография (1809-1882), цит., 112. Дарвин берёт эту свою фразу с предпоследней страницы Происхождения видов.

[19] Он же, Происхождение видов, цит., 544.

[20] Ср. он же, Автобиография (1809-1882), цит., 67-77.

[21] Он же, Происхождение человека и половой отбор, цит., 454; ср. также 849.

[22] Ср. G. B. Pianciani, «Distruzione e creazione delle specie», в Civ. Catt. 1860 V 55-76.

[23] В этом и следующем абзацах кратко резюмируем некоторые результаты исследований С. Бартани, ср. прим. 5.

[24] Там же, 6. Ср. B. Palomba, «Le due contrarietà della teorica dell’uomo-scimmia», в Civ. Catt. 1871 IV 21-35.

[25] Ср. J. Hesketh, «The First Darwinian: Alfred Russel Wallace and the Meaning of Darwinism», в Journal of Victorian Culture 25 (2020/2) 171–184. Хескет поясняет, что понятие «дарвинизм» было принято в 1889 году научным сообществом, но изначально с ограниченным философским и научным значением, по сравнению с тем, чем оно стало впоследствии в культурной среде, – верованием. Для прояснения вопроса необходимы дальнейшие исследования.

[26] Ч. Дарвин, Автобиография (1809-1882), цит., 108.

[27] G. Montalenti, «L’evoluzionismo ieri e oggi», в Ch. Darwin, L’ origine delle specie, цит.

[28] Ч. Дарвин, Автобиография (1809-1882), цит., 113.

[29] Он же, The Expression of the Emotions in Man and Animals, London, John Murray, 1872.

[30] Законы наследования были открыты и обнародованы Менделем в 1866 году, но долгое время научное сообщество их не замечало. А они могли бы помочь Дарвину лучше обосновать теорию эволюции.

[31] Ч. Дарвин, Происхождение видов, цит., 202.

[32] Он же, Автобиография (1809-1882), цит., 107 сл.

Автор: Йохан Версхурен SJ

Источник: La Civiltà Cattolica