Епископ Иосиф Верт: «Я счастлив, что родился в семье российских немцев»

25-летний юбилей – это время подведения итогов. Если же речь идет о 25-летнем служении священника, то подводятся итоги особого рода. Это – итоги жизни, но и итоги призвания, которое выделяет священника из среды прочих христиан. Что же касается Владыки Иосифа Верта, то его юбилей в определенном смысле подводит черту под важным этапом жизни целого народа – трехмиллионной диаспоры российских немцев, в среде которой жила Католическая Церковь, в которой были заложены основы современного российского католицизма. В индивидуальном пути Иосифа Верта – как верующего христианина и священника – уникальным, но одновременно и типичным образом преломилась судьба целого народа. Здесь преломилась и судьба Католической Церкви в России. Епископ Иосиф Верт начинал свой путь призвания как юноша из национальной диаспоры, подвергавшейся репрессиям, как человек с ясно выраженным национальным и конфессиональным сознанием, в семье которого говорили по-немецки и неукоснительно придерживались религиозных обрядов, завещанных предками. Теперь Иосиф Верт – архипастырь большой многонациональной католической общины, объединяющей людей очень разного происхождения, разного воспитания, разных форм призвания к вере и служению.
В программе Епархиальной пастырской конференции, прошедшей 26-28 мая 2009 г. в Нововсибирске, свидетельство Владыки Иосифа стояло первым. Оно же задало тон как обсуждению темы идентичности сибирского католика, так и последующему празднованию обоих юбилеев: общины новосибирских католиков и их пастыря. Мы сочли возможным дополнить его некоторыми другими свидетельствами – из фильма, о епископе Иосифе, который был показан в дни конференции, из некоторых его прежних выступлений и интервью.

Итак, «СКГ» предоставляет слово Владыке Иосифу Верту:

Я родился 4 октября 1952 г. в Караганде, в Казахстане, в глубоко верующей семье. Мои родители – российские немцы. Их еще детьми, в тридцатые годы, отправили в степи Казахстана в ходе так называемой коллективизации, когда у людей отнимали последнее имущество, а их самих бросали в голую степь или в тайгу. Не то, чтобы мои родители имели трудное детство. Они не имели детства вообще. Моя мама вынуждена была оставить школу в третьем классе и идти работать, чтобы не умереть с голоду. А многие люди тогда в действительности умирали с голоду. Я помню, как мама с ее двухклассным образованием вела спор на тему «существует ли Бог?». Ее оппонентом была директриса школы, имевшая два высших образования. Директриса вызвала ее на допрос по поводу религиозности нас – ее детей. В той «научной дискуссии» мама одержала блестящую победу, и я был свидетелем этого. Все мое детство так или иначе было связано с верой в Господа Бога. Я не помню дня, когда бы мама утром, перед школой, забыла бы «поставить нас на молитву», по нашему специфическому выражению. А вечером мы молились все сообща. Мое раннее детство выпало на пост-сталинское время. Караганда и Карагандинская область была покрыта сетью лагерей. «Карлаг» стоял в одном ряду по своей печальной известности с лагерями Воркуты и Колымы. Но именно это обстоятельство стало с 1954 г. благословением для католической общины Караганды. В 1954 г. первым из отцов-лагерников освободился и нашел нас о. Владислав Буковинский, затем – ряд других священников. Большинство из них спустя какое-то время вернулось на свою родину, в Украину и Прибалтику. Но четверо остались с нами и служили нам до конца. Католическая община существовала в Караганде с того дня 1931 г., когда «раскулаченных» немцев выгрузили из телячьих вагонов в степях Казахстана. И первой их общинной молитвой был благодарственный гимн Te Deum laudamus. Постоянными же священнослужителями эта община обзавелась с 1954 г. Духовный подъем был тогда очень велик не только у взрослых, но и у детей. Самой распространенной детской игрой стала игра «в святую мессу». И в школе мы – дети из верующих семей – всячески сопротивлялись атеистическому воспитанию. Я помню, как одной девочке завуч школы предложила пройти в ее кабинет, потому что она – верующая. И тогда весь класс встал, и все направились в кабинет: «Мы тоже верующие». Администрации школы пришлось отступить. Все это вполне характеризует атмосферу в моей 35-й школе, добрая половина учеников которой были немцы-католики.

Оглядываясь назад, я не устаю благодарить Провидение Божие за то удивительное время. Сегодня продолжаются беатификационные процессы по делу многих исповедников католической веры, проживавших в Караганде, которых я знал лично в детские годы. Все это остается одним из самых дорогих, близких сердцу воспоминаний. Мы читаем о мучениках первых веков христианства, а здесь мученики жили рядом с нами. И если одним из столпов моей веры была мама, семья, то вторым – община верующих. Основанием моего священства была скорее община, чем семья. Семье было достаточно одного «домашнего священника», и им была моя мама. Но вот община нуждалась в рукоположенных священниках. Между тем наши пастыри родом из Украины, Польши, Закарпатья старели и умирали. А что будет потом? Этот вопрос требовал ответа, требовал решимости. Для нас было очевидно, что стать священником – значит стать кандидатом в мученики. Однажды мне пришла в голову мысль: «А что, если я и в самом деле стану священником. Ведь мне тогда придется сидеть в лагерях». «Мне бы не хотелось попасть туда первые десять лет, — подумалось мне, — ну а дальше – как придется». Русские, поляки, литовцы гордятся своим народом. И в самом деле, в истории этих народов было немало великого и славного. А я горжусь тем, что мне довелось родиться в семье российских немцев. Это – многострадальный народ. У него отобрали всё: его родную республику Поволжья, его достояние, пытались отобрать национальное самосознание и веру. Этот народ в полном составе выслали в Сибирь и республики Средней Азии. Справедливость так и не была восстановлена, и это привело к исходу трехмиллионного народа из России. Трагично, что этот исход остался почти незамеченным не только мировым сообществом, но даже и Церковью. Между прочим, начиная с 60-х годов, российские немцы, борясь за свободный выезд из СССР, в качестве главной причины указывали: «Мы хотим воспитывать своих детей в вере». Так что причины их исхода были вовсе не экономические. Чтобы как-то ослабить эти настроения, коммунистические власти вынуждены были идти на некоторые уступки в религиозной сфере. Так в советское время в духовную семинарию удалось поступить десяти немцам, выходцам из карагандинской общины. Среди них был и я. Мне часто задают вопрос: в чем смысл страданий российских немцев? Какое значение это имеет для будущего? Но о каком будущем может идти речь? Пожалуй, только о том, о котором пишет апостол Павел: «Ибо знаем, что, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный» (2 Кор 5,1). Это и есть надежда христианина. Вспоминая свою молодость, я могу утверждать, что у нас – немецких католиков – не было абсолютно никаких надежд на смену политического режима, на изменения в нашей земной судьбе. Наша надежда была на жилище на небесах. Эта надежда и поддерживала нас во время преследований, причем проявлялась с огромной силой.

В 1971 г. я был призван в армию, в войска ПВО, а мобилизовавшись, побывал в Литве. Я служил под Москвой, а в Литве у нас были близкие родственники. Как солдат я мог дешево купить билет и не упустил такого случая. Знал, что если сразу уеду в Караганду, в семью с одиннадцатью детьми, то никогда в жизни не смогу посетить Литву. В Литве я впервые увидел настоящую церковь, настоящего священника в сутане и т.д. (в Караганде все это было подпольно). От того же священника (его звали о. Казимир) я в первый раз услышал, что здесь есть духовная семинария и даже я смог бы поступить в нее. Правда, домой я поехал в твердом убеждении, что в семинарию никогда поступать не буду: меня вполне устраивала моя учеба в политехническом институте. Однако же мысли о священстве стали преследовать меня неотступно. Я пытался с ними бороться, в том числе, чаще ходя на Мессу, проявляя активность в работе с молодежью. Но все было напрасно. Я обратился к о. Александру Хира с тайной надеждой, что он меня разубедит, покажет мне беспочвенность моих желаний. Но он отнесся к моим словам очень серьезно, проговорил со мной два часа, с огромным энтузиазмом рассказывал о своем призвании к священству, о достоинстве этого призвания. Потом он предложил мне приходить к нему в течение десяти дней, а все это время молиться, читать Евангелие. «Через десять дней Дух Святой скажет тебе, чего Бог от тебя хочет. Ведь Господь говорит: не вы Меня избрали, а Я вас избрал», — напутствовал меня о. Александр. Впрочем, я уже в первый день твердо знал, какой будет ответ. Я просто дождался конца срока, чтобы выполнить условие. «Ну что ж, — сказал мне о. Александр, — коль скоро решение принято, нужно делать последующие шаги». Я написал в Литву о. Казимиру, и тот посоветовал мне пока заниматься латинским языком с о. Александром, а священники в Литве тем временем подумают, как мне помочь.

Это время изучения латинского языка в Караганде было самым прекрасным временем моей жизни. Когда я свыкся с мыслью о том, что стану священником, то стал задумываться: «А сколько душ удастся мне спасти?» Мне казалось вполне нормальным так думать, как вполне нормально для инженера думать, сколько мостов он в будущем построит. «Наверное, миллион душ», — пришла мне тогда мысль. Несколько лет спустя, уже учась в семинарии в Литве, я понял, как это было наивно. Но я понял также и то, что стоит быть священником, чтобы спасти одну-единственную душу.

Епископ Иосиф Верт: «Я счастлив, что родился в католической семье российских немцев»

Первоначально предполагалось, что я буду готовиться к священству подпольно: трудно было рассчитывать, что в семинарию в Каунасе примут российского немца из Казахстана. Но, в конце концов, я все же поехал в Литву, где поступил в новициат Общества Иисуса (разумеется, нелегальный). Было это 15 августа 1975 г. Мы проходили новициат вдвоем с одним литовцем в маленькой деревушке, где провинциальный настоятель ордена служил приходским священником. Мой друг по новициату спустя некоторое время был арестован за участие в подготовке самиздатовской газеты «Хроника событий Католической Церкви», а я сам чудом избежал ареста. В конечном счете, этот мой друг закончил семинарию подпольно и был рукоположен в священники на четыре года раньше меня. А я поступил в очную семинарию в 1979 г., имея за плечами 4 полных года иезуитской формации.

Потом было 5 лет учебы в семинарии, и, наконец, подошел срок рукоположения. В Литве рукоположение в священный сан по традиции совершается в последнее воскресенье мая. В тот год последнее воскресенье мая приходилось на 27 число. Итак, 27 мая 1984 г. я был рукоположен в Каунасском кафедральном соборе вместе с 12-ю моими друзьями-сокурсниками. Чтобы понять, какое это было событие в советской Литве – рукоположение священника, надо было это видеть. В кафедральном соборе было полным-полно народу, но народом была запружена и вся площадь перед собором. Люди нарочито стремились выказать свою радость от того, что, несмотря на все коммунистические гонения, у них есть священники, духовные пастыри, и их полку прибывает.

Тем не менее, уже на следующий день после рукоположения, в понедельник, у нас была встреча с уполномоченным по делам религий, «серым кардиналом». И он как литанию зачитывал «провинности», за которые нас посадят в тюрьму: нас посадят в тюрьму за работу с детьми, нас посадят в тюрьму за работу с молодежью, нас посадят в тюрьму за то и за это… И это были не пустые угрозы. Когда в 1986 г. в Актюбинске я подготовил к Первому Причастию довольно большую группу детей – около 40 человек, то КГБ меня предупредило: если я еще раз сделаю что-то подобное, то получу 10 лет лагерей.

Навсегда останется в моей памяти примициальная Месса в родной Караганде. У нас говорят: «Стоит истоптать железные подошвы, чтобы получить премициальное благословение молодого священника». Народу не было числа, я раздавал благословение несколько часов. Иногда кто-то из задних рядов размахивал билетом: «У меня через час поезд». И я тянулся через головы, чтобы преподать благословение и этому человеку.

Я прослужил в Литве один год викарным священником. Между тем, общины Сибири и Казахстана просили о духовном окормлении, посылали делегации. Я выбрал Актюбинск. Благословляя меня на это служение, вильнюсский епископ Юлионас Степанавичюс сказал мне: «Ты там будешь один – сам себе настоятель, сам себе епископ, сам себе Папа Римский».

Епископ Иосиф Верт: «Я счастлив, что родился в семье российских немцев»

Когда в начале восьмидесятых годов вышло тайное постановление, разрешающее немцам возвращаться в места проживания их предков в индивидуальном порядке, процентов 7-8 «казахских немцев» этим воспользовались и уехали в Поволжье. Эти люди нуждались в духовном окормлении, и для этого я поехал в Маркс. Впрочем, потенциальную паству предстояло еще разыскать. Хотя, с другой стороны, были очень активные деревни, которые искали священника сами. Запомнился мне один случай. Меня пригласили в одну деревню отслужить Мессу, причем уверяли, что все необходимое для Мессы у них есть. И вот, в качестве евхаристической чаши мне приносят… – фужер! Из таких фужеров обычно пьют шампанское. «Какая же это чаша? – говорю я. – Я не могу с ней служить». «А вот старенький священник из Украины приезжал к нам и служил», — отвечают мне. «Ну, раз старенький священник считал этот сосуд евхаристической чашей, то и я буду считать так же», — решил я.

А затем пришли перестроечные годы, подули ветры свободы. Я тогда начал строить храм в Марксе. Это было вероятно первое строительство католического храма со времен революции. Мы успели заложить фундамент, и тут-то меня настигла весть о моем назначении епископом. Для меня это было полной неожиданностью. В разговоре с папским нунцием (к тому времени Москва и Ватикан уже обменялись дипломатическими представителями) я ссылался на то, что иезуиты не могут быть епископами, что мне необходимо согласие настоятеля литовской провинции иезуитского ордена, к которой я принадлежал. В конце концов, провинциал дал такое согласие при условии, что Папа будет настаивать на моей епископской хиротонии.

16 июня 1991 г. я был возведен в епископский сан, а еще раньше – в апреле – был назначен Апостольским администратором для католиков азиатской части России. Первое время я пребывал в полной растерянности: ведь в семинарии меня учили быть священником, но никак не епископом. У меня не было практически никакого опыта, необходимого для епископского служения. И священников в моем распоряжении было всего три. Моей первой заботой было привлечь священников и монахинь, в том числе и из-за рубежа. Очень скоро, в 1993 г., мною была открыта просеминария, что я считаю одним из главных своих достижений. За истекшие годы через просеминарию прошло около 120 молодых людей, хотя далеко не все они стали священниками. Тем не менее, ныне в одной только Западной Сибири служит ок. 50 священников и свыше 100 монахинь, которые обслуживают 27 сравнительно-крупных приходов и около 300 пастырских пунктов. Как не поблагодарить Господа за столь внушительный рост нашей Церкви!? Моей главной заботой было и остается предоставить духовное окормление всем католикам, лишенным пастырского попечения на протяжении 70 лет безбожия, прежде всего в поселках, деревнях, малых населенных пунктах, куда священники обычно наведываются нечасто. Многое удалось сделать в этом направлении, но многое и упущено, а работы перед нами – непочатый край.

В школьные годы моя христианско-католическая вера прошла через все насмешки и унижения воинствующего атеизма. Быть может, что-то воинствующее она позаимствовала и у противника. «За Бога, Церковь и души» – в этих словах моего епископского герба я уже тогда находил нечто, чему стоило отдать всего себя. Мы празднуем 100-летний юбилей храма св. Казимира в прекрасном Кафедральном соборе, построенном в годы моего епископского служения. Но мое главное стремление – служить людям. Такая простая и при этом такая сложная задача. Ведь суть не в том, сколько храмов мы построили, главное для меня – тот храм, что построен в душе человека.