Мученики Российские и созидание Церкви в советское время
Выступление архиепископа Павла Пецци на IV Форуме богословов центральной и восточной Европы. Санкт-Петербург, 28 октября 2010.
Дорогие отцы, братья и сёстры!
Дорогие участники и гости Форума!
Дорогие коллеги, друзья!
Начиная разговор, особенно – разговор на столь серьёзную тему, представляется не лишним определиться с понятиями.
Итак, позволю себе напомнить вам то, что, кажется, всем хорошо известно. Греческое слово, соответствующее русскому понятию «мученик», звучит, как μάρτυς и в основном своём значении может также быть переведено русским словом «свидетель».
Именно в таком значении оно и было употреблено автором книги Деяний святых апостолов, запечатлевшим слова Спасителя, обращённые к апостолам: «Вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый, и будете Мне свидетелями (????????) в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян 1,8).
Собственно, апостолы и есть свидетели того, что видели своими глазами и что призваны были возвестить «даже до края земли»: страдание, смерть и воскресение Господа Иисуса Христа.
В их проповеди также необходимым образом присутствует свидетельство того примера, который Сам Божественный Учитель подал в Своём добровольном самопожертвовании. Этому примеру все они (за исключением одного лишь Иоанна) последуют, отдав свою жизнь для жертвенного свидетельства собственной кровью об истинности исповедуемой и возвещаемой ими веры, пути крестоношения, где каждый вступающий на него предваряем Самим Сыном Божиим.
С началом и распространением антихристианских гонений словом μάρτυς «свидетель» начинают называться почти исключительно те, кто своей добровольной смертью засвидетельствовал верность Христу, Его Евангелию, Его Церкви и хранимой ею евангельской вере.
Следует вспомнить, что в святоотеческую эпоху бытовало и нечастое употребление этого слова в расширительном значении. Так, Отцы говорили о христианской жертвенной любви как о «бескровном (или «белом») мученичестве», имея в виду, что та самоотверженная любовь, к которой призывает нас Евангелие, требует огромного усилия, и без помощи благодати ? неосуществима.
Однако, несмотря на эту оговорку, свидетелями именовали по преимуществу мучеников, то есть тех, кто засвидетельствовал свою веру ценой крови и самой жизни ? своей собственной, и зачастую своей семьи.
Действительно, свидетельство мучеников в ту эпоху стало самой убедительной формой проповеди евангельской веры. От мученика не требовалось проповеднического дара, начитанности в Писаниях, умения овладевать аудиторией. Сила мученика была в его верности. Только верность избранному пути вела мученика к окончательному уподоблению Христу ? через добровольное предание себя в жертву.
Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан нашёл очень точное определение этому кровавому свидетельству – мученичеству: «Кровь мучеников – семя христианства». В этой краткой фразе из тертуллианового «Апологетика» заключена вся суть незаменимой ценности христианского мученичества, актуализирующая евангельскую притчу применительно к событиям истории ранней Церкви: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Иоан 12,24).
Чтобы, сделав необходимые замечания, перейти к основной теме доклада, следует обратить внимание вот на что.
Очень соблазнительно было бы полагать, что невообразимые зверства, обрушенные на головы христиан в эпоху древних гонений, в значительной степени были мотивированы грубостью языческих нравов. История не позволяет сделать такого умозаключения.
Именно в XX веке, когда разговоры о «прогрессе» были у всех на устах, верность Христу была засвидетельствована кровавой кончиной такого количества мучеников, что в разы превышает число жертв всех гонений, начиная от убийства святого Первомученика Стефана. В России, как и на всей территории бывшей Российской Империи, гонения на Церковь начались практически сразу после крушения старого государственного порядка. Поначалу они носили характер стихийных эксцессов, производимых бандами деморализованных войной анархистов и дезертиров.
Но с каждым годом, особенно после захвата власти в стране большевиками, эти гонения становились всё более организованными. Новая власть, с самого начала принявшая форму идеократии, видела в любой религии конкурента в своём желании безраздельно господствовать не только над жизнью, но и над сознанием людей.
В качестве объединяющего начала творцы «нового мира» и «нового человечества», где не предусматривалось места для какой либо религии, кроме марксистских человеконенавистнических фантазий, избрали в Советской России ненависть, культивируемую по классовому признаку и по признаку отношения к религии. Подобно тому, как, полутора десятками лет позднее, в другом тоталитарном государстве объединять народные массы для предстоящей планетарной войны должна была национальная и расовая ненависть.
Повседневное преследование (от непрестанных организованных бытовых издевательств до настоящего репрессивного террора) стало уделом огромного количества граждан бывшей Российской Империи. Верующие среди них составляли весьма значительную часть. Собственно новый режим и не скрывал, что в «светлом будущем» места для Церкви его создатели не предусматривают.
«Мы раздуваем пожар мировой / Церкви и тюрьмы сравняем с землёй / Ведь от Тайги до Британских морей / Красная Армия всех сильней!» — пели сотни тысяч молодых звонких голосов в опьянении «прекрасной, пока не ясной, зовущей вперёд» мечтой.
Отец Александр Шмеман где-то в своих «Дневниках» с большой наблюдательностью отмечает, что успех так называемых «левых» политических сил чаще всего основывается на умелом манипулировании человеческой мечтой о лучшей жизни для себя и своих детей. Что же могли противопоставить лишённые элементарных гражданских прав и свобод христиане «Страны победившего пролетариата» своим гонителям? Здесь уместно вспомнить слова, сказанные папой Бенедиктом XVI во время полуденной молитвы «Ангелус» 18 февраля 2007 года:
«Любовь к врагу является сутью “христианской революции”, – революции, которая основана не на стратегиях власти экономической, политической или средств СМИ. Это революция любви, – той любви, которая, в конечном счете, не опирается на человеческие силы, но является даром Божиим, который получают, уповая исключительно и безоглядно на Его милосердную доброту. В этом состоит новизна Евангелия, изменяющего мир без излишнего шума. В этом состоит героизм “малых”, верящих в любовь Божию и распространяющих ее даже ценой своей жизни».
Эта мысль, выраженная Папой Бенедиктом, не содержит в себе ничего нового по отношению ко всей церковной Традиции, поскольку основывается на Христовом Евангелии. Но, как и само евангельское учение, она – всегда и везде – вечно юная новизна. В другом месте, осуществляя своё учительство, Святейший Отец говорит о христианском мученичестве и о жизнеутверждающей ценности мученического и исповеднического свидетельства, пресуществляющего кровавое, несущее смерть преступление – в своей внутренней сути – в деяние любви, в сознательный выбор любви ценою своей жизни:
«То, что внешне является зверским насилием, изнутри становится деянием всецело даруемой любви. Именно это важнейшее преобразование и было осуществлено на Тайной Вечере, которое было предназначено для того, чтобы запустить процесс целого ряда преобразований, ведущих, в конечном счете, к преобразованию мира, когда Бог будет все во всем (ср. 1 Кор 15,28). В своем сердце, люди всегда и всюду, так или иначе, ожидают изменения, преобразования мира. Это пресуществление является центральным событием процесса преобразования, только оно может по-настоящему обновить мир: насилие преобразуется в любовь, и, следовательно, смерть — в жизнь» (Проповедь Святейшего Отца в Мариенфельд — Кёльн, 21 августа 2005 года).
Разумеется, смысл этих слов папского учительства мы можем найти, в ином словесном оформлении, во множестве свидетельств христианской мысли. В этом нет ничего удивительного, ибо здесь содержится самая суть отличия пути, проложенного Христом, которым призвана следовать дорогами Истории Его Церковь, от всего бывшего до Христа и предлагавшегося, помимо Христа, после Него.
Тогда, в первой половине трагического XX столетия, христиане, будучи гонимым и теснимым со всех сторон общественным меньшинством, противостояли всей репрессивной мощи огромного государства. Вместо того, чтобы купить себе призрачную «свободу» без Бога, они выбирали, подобно апостолам, узы, гонения, самоё смерть – вместе с Ним. Любовь к Богу порождала доверие к Нему и Его Промыслу, а доверие, в свою очередь, вело к верности при любых обстоятельствах. Эта верность реализовалась по-разному. Порой – почти незаметно для стороннего наблюдателя. Но вершиной христианской верности, конечно же, являлось, как всегда и везде в истории христианства, кровавое мученичество. Предельный отказ от себя во имя любви к Богу и людям – подобно Самому Христу, предавшему Себя на мучительную смерть на Кресте «за жизнь мира». Поэтому о мученичестве говорится как о «восхождении на Голгофу» во вполне буквальном, а не переносном смысле. Ибо, принимая крещение, человек уже «сораспинается со Христом в смерть, чтобы с ним и совоскреснуть».
Согласие вступить на путь мученичества ни в коем случае не стоит воспринимать как принятие стороны «сильного», если иметь в виду то, что подразумевается под словом «сила» в мире сем. Мученичество это, скорее, смиренное вверение себя, всей своей жизни «неисповедимой» и совершенно суверенной в своих путях силе Бога Живого.
Действительно, если мы сравним количество российских мучеников XX столетия с количеством тех, кто остался, если не равнодушен, то, во всяком случае, безучастен к их судьбе, то нам будет от чего придти в уныние.
В одной недавней публикации эта проблема была рассмотрена в свете начальных, дезавуированных и фальсифицированных позднее властью, результатов последней предвоенной переписи населения Советского Союза. Первоначально в опросный лист переписи входил и вопрос об отношении к религии. Перепись показала, что верующими, вопреки утверждениям советской пропаганды, себя считают значительно более половины опрошенных.
Кажется, несомненный повод для национальной гордости! Однако если учесть, что годы, предшествующие переписи, были отмечены беспрецедентными гонениями на веру и в, частности, на Церковь, вырисовывается несколько иная картина. Действительно, огромное количество мучеников в разы превосходится количеством тех, кто, назвав себя христианами, позволил произойти этим гонениям…
Ольга Седакова когда-то, говоря о необходимости всецело молитвенно полагаться лишь на волю, силу и мудрость Божию («мы ничего не можем, помоги!»), написала удивительные слова:
чтоб ангелы глядели,
чтоб мученики видели его
Его – то есть написанное на небесах слово: ПОМОГИ!
убитые по нашему согласью.
Ответственность выживших за кровь мучеников также не может остаться вне рассмотрения.
Такое соотношение необходимо учитывать не для того, разумеется, чтобы нам, живущим в безопасности, судить тех, кто жил в постоянном ежедневном ужасе за свою жизнь и жизнь своих родных, но чтобы точнее представлять себе суть христианского мученичества. Никаких гарантий в «веке сем» мученичество не даёт… И, тем не менее, остаётся «семенем христианства».
Семя, павшее в землю, начинает свою таинственную, сокрытую от внешнего взгляда, жизнь. Только Богу известно, сколько должно пройти времени, прежде чем обнаружат себя всходы. Не гадая о сроках, мы не можем сомневаться лишь в том, что они обязательно появятся.
В России, где церковная организация была практически полностью ликвидирована в предвоенные годы, «семя мученической крови» пошло в рост – в трагические годы военного лихолетья, когда Церковь вновь получила возможность благовествовать, исцелять и утешать.
Здесь стоит вспомнить замечательный роман Грэма Грина «Сила и слава», опубликованный по-русски в переводе отца Александра Меня. Действие происходит в Мексике в период ужасающих по своим масштабам гонений на Церковь, предвозвестивших то, что позднее, в ещё больших масштабах, будет происходить в Советском Союзе.
Главный герой романа – священник – гибнет, арестованный вследствие доноса. Кажется, всё кончено, и надежды уже нет.
Так думает и мальчик из католической семьи, ставший свидетелем убийства священника. «Он чувствовал себя обманутым и разочарованным, словно что-то было потеряно».
Внезапно в ночи раздался осторожный стук в дверь. Мальчик «отпёр тяжёлую железную дверь и отворил её. На улице стоял незнакомец – высокий, бледный, худой мужчина с горькой складкой у рта. В руках у него был чемоданчик. Он назвал имя матери мальчика и спросил, здесь ли живёт эта сеньора.
– Здесь, – сказал мальчик, – но она спит.
Он хотел, было, закрыть дверь, но незнакомец помешал ему, просунув в дверь узкий ботинок.
– Я только что с парохода. Прибыл по реке сегодня ночью. Быть может… У меня есть письмо к сеньоре. От её большого друга.
– Она спит, – повторил мальчик.
– Может, ты дашь мне войти? – сказал мужчина со странной робкой улыбкой и вдруг, понизив голос, добавил: – Я священник.
– Вы? – воскликнул мальчик.
– Я, – ответил он тихо. – меня зовут отец…
Но мальчик уже широко распахнул дверь и прижался губами к его руке, прежде чем тот успел назвать своё имя».
Мы призваны верить, что и сегодня кровь мучеников продолжает плодоносить, что и сегодня может раздаться этот тихий стук в дверь… Даже тогда, когда всё уже кажется потерянным.
В завершение своего краткого размышления хочу привести слова папы Бенедикта XVI, относящиеся к сегодняшнему дню веры:
«Как не упомянуть о том, что повсюду, даже там, где нет гонений, за то, чтобы последовательно жить Евангелием, также приходиться платить высокую цену? … Испросим же у Бога благодати – последовательно жить нашей верой, быть готовыми дать отчёт любому о живущей в нас надежде» («Angelus», 26 декабря 2005 года).
Вот то, чем я хотел с вами поделиться. Благодарю за внимание.
