Когда женщины берут слово в Библии

admin skg Май 12, 2023

Каждый из библейских Пяти свитков (Руфь, Песнь песней, Екклесиаст, Плач Иеремии, Есфирь) составлен по законам библейской риторики; то же можно сказать о едином комплексе, образуемом этими книгами, где каждую связывают с остальными очень тесные узы. Доминирующий элемент — присутствие женщины: Руфь и Есфирь в начале и в конце сборника, а также невеста в Песни песней и олицетворение Иерусалима — покинутая вдова в Плаче. В центре этой коллекции текстов звучит наставление Проповедника: «Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь». Пять свитков — это критическое новое прочтение рассказов об истоках мира, проливающее свет на современные споры о роли женщин в Церкви.

Автор — Ролан Мене SJ, почетный профессор Священного Писания в Папском Григорианском университете.

Рассказы об истоках мира порой приводят в замешательство. Когда Господь Бог знакомит мужчину с женщиной, только что извлеченной из его бока, Адам восклицает, играя словами: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; / она будет называться женою (‘iššâ), ибо взята от мужа (‘îš)» (Быт 2, 23).

Читатель разделяет восхищение Адама, который наконец нашел «помощника, соответственного ему». Однако эта первая реакция не выдерживает и малейшего размышления. Прежде всего, удивительно, что он говорит о женщине в третьем лице: о ней, но не с ней. А дочитав до конца историю первой пары людей, мы обнаружим, что Адам вообще ни разу не сказал ни слова своей жене, и она отвечала ему тем же. Что видит Адам в женщине, приведенной к нему Богом? Не что иное, как собственное отражение: «кость от костей моих и плоть от плоти моей». Это — нарциссизм, исключающий различие, а значит и взаимодополняемость^[1].

Чему же удивляться, если Ева, родив первого сына, говорит, обыгрывая значение имени «Каин»: «Приобрела ячеловека от Господа». Тем самым она выводит Адама, своего мужа, из игры! И неудивительно, что немота, присущая первой паре, передается последующему поколению. В самом деле, согласно еврейскому тексту, братья Каин и Авель не обмениваются ни единым словом: «Каин говорил брату Авелю. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Быт 4, 8). Греческий перевод Семидесяти восполнил то, что сочли лакуной: «И сказал Каин Авелю, брату своему: [пойдем в поле] …». Авель умирает, ничего не сказав брату. Умирает, никому не передав свою жизнь. Заслуженно он зовется «Авель», hebel на иврите, что значит «дуновение», «пар», «пустота», «тщета».

Есть еще одна неприятная история. Когда Лот, племянник Авраама, покидает с женой и двумя дочерьми Содом, обреченный на разрушение огнем с неба, ангел велит им не оборачиваться назад. Но жена не удержалась от искушения и превратилась в соляной столп. Остальные члены семьи поселяются в уединенном месте. Две дочери, желающие продлить отцовский род, не надеясь когда-нибудь встретить мужчин и выйти замуж, нашли решение: напоили отца, «и вошла старшая и спала с отцом своим; а он не знал, когда она легла и когда встала» (Быт 19, 33). На другую ночь эстафету приняла младшая. Так две сестры обеспечили передачу жизни, но инцест — явно не то средство, какое можно рекомендовать. Опять все происходит в помутнении, бессознательно, без слов. Сын, рожденный от союза между Лотом и его старшей дочерью, получит имя Моав. Он — эпоним, от него берет начало страна Моав, сосед и враг Израиля, на восточном берегу Иордана. Эта история рассказана потому, что много времени спустя моавитянка Руфь станет прабабкой царя Давида.

В родословной Давида есть еще одна чужеземка, Фамарь. Ее история, столь же мало похвальная, как и в случае с дочерями Лота, тоже рассказана в книге Бытия. Иуда, четвертый сын Иакова, женился на иноплеменной женщине, хананеянке, и та родила трех сыновей. Когда пришло время, отец женил старшего сына Ира на Фамари. Но тот «был неугоден пред очами Господа» и умер бездетным. По закону левирата, брат усопшего должен жениться на вдове, чтобы дать потомство усопшему: сын, рожденный в таком браке, считается законным сыном усопшего, а значит его наследником. Второй сын Иуды, Онан, взял к себе вдову, но нашел способ не производить потомства, что не понравилось Господу, и Он умертвил Онана. Остался третий сын, Шела, но Иуда, боясь потерять и его, все откладывал свадьбу, так что Фамарь сочла нужным взять инициативу на себя: переоделась блудницей, спрятала лицо под покрывалом и ожидала свекра на дороге, по которой ему надлежало пройти. Привлекла его и соединилась с ним. Еще один инцест, без настоящего разговора, с обманом и ложью. Фарес, рожденный от этой связи, войдет в состав генеалогии царя Давида.

Завершим обзор книги Бытия положительным персонажем: Иосиф, сын Иакова, из ревности, как и в случае с Авелем, был продан братьями и отправился на чужбину, в Египет. Но Господь помог ему, и он стал «заместителем» фараона в Египте.

Все это происходило в давние времена, до того как израильтяне стали народом, задолго до того как Давид, потомок Иуды, был посвящен и поставлен царем Иудеи и Израиля. И продолжалась история: история верности, но чаще измен, которые неизбежно привели Израиль к разрушению и вавилонскому плену в VI веке. Плен — время для размышления и покаяния, с помощью пророков и мудрецов. Среди их текстов так называемые «Пять свитков». В большинстве наших переводов, следующих порядку старой греческой Септуагинты, эти книги разъединены: Руфь и Есфирь отнесены к историческим книгам, Екклесиаст и Песнь к литературе премудрости, Плач к пророческих книгам, после Иеремии. А в еврейском оригинале Пять свитков поставлены вместе, в центре «Писаний» — третьей части еврейской Библии.

Организованы они концентрическим образом. В начале и в конце — рассказы. Вторая и предпоследняя книги — поэтические, в них ведут диалог две пары. Песнь — это любовная «песня», а свиток, на иврите озаглавленный «Как?» — траурный плач о потерянной любви. Центральная книга — не рассказ и не поэма, а размышление мудреца.

Согласно общепринятому мнению, Пять свитков — поздние тексты, большей частью относятся ко времени после плена. Они представляют собой новое прочтение некоторых ключевых моментов, переосмысление некоторых образов из книги Бытия. Это значит, что они приглашают к типологическому или аллегорическому чтению.

Руфь

Елимелех, житель Вифлеема, из-за голода, поразившего его землю, решил перебраться через Иордан и искать убежища в стране Моав, с женой Ноеминью и двумя сыновьями. Те женились на моавитянках и умерли бездетными, так что прервался род их отца, умершего раньше них. Оставшись одна, Ноеминь решает вернуться на родину, поскольку голод кончился. Руфь, первая из невесток, полюбила свою свекровь, ее народ и ее Бога и сопровождает ее в Вифлеем. По собственному почину отправляется подбирать колосья за жнецами и случайно попадает на поле богатого человека, высоко оценившего все доброе, что он слышал о ней. Ноеминь сообщает Руфи, что этот Вооз — близкий родственник, имеющий поэтому особое право по отношению к ним. В конце жатвы, во время молотьбы, бывал праздник. Вооз, напившись, пошел спать у скирда ячменя. По совету свекрови Руфь приходит, укладывается возле него, а когда он проснулся среди ночи, просит взять ее замуж, что он и сделает на другой день.

Страна Руфи носит имя Моава, сына, рожденного старшей дочерью Лота от напоенного ею отца. Руфь имитирует поведение своей прародительницы, но наоборот. Если Вооз и пьян в ночь после веяния ячменя, то не Руфь его напоила. Кровосмешение дочери Лота совершается без слов между двумя участниками, а встреча Руфи и Вооза — это настоящий диалог.

Отсылка к Фамари тоже необходима, тем более что Вооз — в седьмом колене потомок кровосмешения между Иудой и Фамарью (ср. 1 Пар 2, 4–15). Снова женщина прибегает к инцесту, чтобы исполнить священный долг передачи жизни. То же самое делает Руфь, но честными и законными средствами. Руфь, антитип, подражает типовым образам — старшей дочери Лота, матери Моава, и Фамари, — но подходит к ним критически и опрокидывает ситуацию: очищает их и приводит к надлежащему завершению.

Есфирь

С первым свитком соотносится последний. Только эти две книги в еврейской Библии названы женским именем. Руфь в начале, Есфирь в конце: это два симметричных персонажа. Они дополняют друг друга: Руфь — чужеземка, интегрированная в народ Израиля, Есфирь — еврейка, которая живет в плену и инкультурируется, более того — интегрируется в языческий народ, причем настолько, что выходит замуж за персидского царя. В отличие от Руфи, Есфирь не передаст жизнь, родив сына от супруга. Однако ее роль и даже миссия — спасти, рискуя собой, жизнь всего своего народа, которому угрожает геноцид.

А Мардохей, двоюродный брат и опекун Есфири — антитип Иосифа: тоже становится вторым лицом после суверена. Фараон сказал Иосифу: «Ты будешь над домом моим, и твоего слова держаться будет весь народ мой; только престолом я буду больше тебя» (Быт 41, 40). «И снял фараон перстень свой с руки своей и надел его на руку Иосифа; одел его в виссонные одежды, возложил золотую цепь на шею ему» (Быт 41, 42). Подобным образом поступает персидский царь с Мардохеем: «И снял царь перстень свой, который он отнял у Амана, и отдал его Мардохею» (Есф 8, 2). «Мардохей вышел […] в царском одеянии […] и в большом золотом венце, и в мантии виссонной и пурпуровой» (Есф 8, 15). «Мардохей Иудеянин был вторым по царе Артаксерксе и великим у Иудеев и любимым у множества братьев своих» (Есф 10, 3).

Царь Артаксеркс, подстрекаемый Аманом, выпустил указ об уничтожении евреев, всех без исключения, в его империи, поскольку Аман уверил царя, что евреи представляют угрозу для государства (Есф 3, 8). Проект геноцида напоминает о планах фараона для евреев, чье количество возросло в Египте: царь «сказал народу своему: вот, народ сынов Израилевых многочислен и сильнее нас; перехитрим же его, чтобы он не размножался» (Исх 1, 9–10). Поскольку первые принятые меры не дали ожидаемых результатов, «царь Египетский повелел повивальным бабкам Евреянок […]: если будет сын, то умерщвляйте его, а если дочь, то пусть живет» (Исх 1, 15–16). Повитухи не подчинились, и «тогда фараон всему народу своему повелел, говоря: всякого новорожденного у Евреев сына бросайте в реку, а всякую дочь оставляйте в живых» (Исх 1, 22). По устранении мальчиков, девочки выйдут замуж за египтян и, следовательно, ассимилируются в Египте.

Когда мы читаем о том, что по приказу царя Аман посадил Мардохея на царского коня, возглашая в городе Сузы: «Так делается тому человеку, которого царь хочет отличить почестью!» (Есф 6, 11), — то вспоминаем Быт 41, 43: фараон «велел везти его [= Иосифа] на второй из своих колесниц и провозглашать перед ним: преклоняйтесь! И поставил его над всею землею Египетскою».

Песнь песней

Песнь — длинный любовный дуэт между женщиной и мужчиной, чьи имена не названы. Эти персонажи напоминают первую пару из книги Бытия — но в обратном смысле.

Возможно, поэтому именно женщина говорит первой: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих!» (Песнь 1, 2). Не ошибаются толкователи, усматривающие здесь желание разговора: поскольку первая женщина была лишена слова, этот первородный грех неизбежно пробудил в ее дальней наследнице такое восклицание, служащее, в некотором смысле, заголовком свитка. Невеста в Песни песней, можно сказать, берет реванш за изначальное молчание и презрение. И при каждом повороте сюжета всегда именно она инициирует диалог. Так в центре книги, перед свадьбой влюбленных: «Поднимись, ветер, с севера / и принесись с юга, / повей на сад мой, — / и польются ароматы его! — / Пусть придет возлюбленный мой в сад свой / и вкушает сладкие плоды его!» (Песнь 4, 16). «Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; / набрал мирры моей с ароматами моими, / поел сотов моих с медом моим, / напился вина моего с молоком моим. — / Ешьте, друзья, пейте / и насыщайтесь, возлюбленные!» (Песнь 5, 1).

В начале эпилога снова именно она берет слово: «Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле» (Песнь 7, 12), и она же завершает книгу, говоря: «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!» (Песнь 8, 14).

«Как?» Плач Иеремии

Книга Плача — крайнее потрясение и боль, реакция на катастрофу, на гибель народа Израилева. Это сделал Господь со Своей неверной супругой из-за ее греха. Снова перед нами пара, как и в Песни песней, причем подобная пара, поскольку там влюбленные символизируют Бога и Его народ, а здесь пару образуют сам Бог и Иерусалим как представитель всего Израиля. Две ситуации противопоставлены: любовная песнь уступает место траурному плачу о той, что покинута Богом и обречена на вдовство.

В первых главах книги Бытия рассказано о том, что произошло со всемчеловечеством: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время» (Быт6, 5). И был потоп.

В Быт 6, 13 «сказал Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лицо Мое». И в Плач 4, 18 плачущие восклицают: «приблизился конец наш, дни наши исполнились; пришел конец наш». Так народ Израиля убеждается, что он не лучше других и что зло, которым он наполнил землю, привело его, как и их, к гибели. Не следовало ему думать, что божественное избрание избавит от наказания за грехи.

Божественное наказание приходит с водой, но и с огнем; так случилось с городом Содомом, упомянутым в четвертой жалобе: «Наказание нечестия дщери народа моего / превышает казнь за грехи Содома: / тот низринут мгновенно, / и руки человеческие не касались его» (Плач 4, 6).

Образ огня встречаем не раз: «Свыше послал Он огонь» (Плач 1, 13); «воспылал в Иакове, как палящий огонь, / пожиравший все вокруг» (Плач 2, 3); «на скинию дщери Сиона / излил ярость Свою, как огонь» (Плач 2, 4); «Совершил Господь гнев Свой, / излил ярость гнева Своего / и зажег на Сионе огонь, / который пожрал основания его» (Плач 4, 11).

Как Ной, единственный праведник, спасен от потопа с семьей, так Лот, единственный праведник в Содоме, спасен с женой и двумя дочерями (ср. Быт 18—19). Город Иерусалим постигла та же участь, что и город Содом, за преступления и грехи.

Екклесиаст

Первый стих Песни гласит: «Песнь песней» — такая конструкция выражает превосходную степень. На это откликается Екклесиаст в первых же словах, тоже превосходной степенью, той же конструкцией: «Дуновение дуновений». Перевод Итальянской епископской конференции следует за латинским: «Суета сует, сказал Екклесиаст, / суета сует, — все суета!». Этот перевод уместен, если «суету» понимать не в моральном смысле, а как «пустоту», «тщету». На иврите в первой фразе, следующей за названием, повторено целых пять раз имя Авеля: «Дуновение дуновений, говорит Екклесиаст, / дуновение дуновений, все — дуновение» (Екк 1, 2). Словом «дуновение» переводится термин, совпадающий с именем второго сына Адама и Евы. Этот термин находим не менее 38 раз во всей книге, словно это главный герой произведения. Когда, в главе 4, мы слышим: «И обратился я и увидел еще суету под солнцем: человек одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него» (Екк 4, 7-8), очень трудно не подумать об Авеле, «втором» сыне Адама и Евы: его убил старший брат, и он остался «одиноким».

Согласно еврейскому тексту Быт 4, Авель, как и его мать Ева, лишен слова. Он ничего не говорит, и никто не говорит с ним. Можно считать, что книга Екклесиаста возвращает ему слово, которое становится длинным размышлением о смерти и пустоте, о «дуновении», символизирующем жизнь, особенно такую, которая — как у Авеля, умершего без потомства, — не может быть передана дальше. В книге Бытия слышен только крик его крови: «Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли!» (Быт 4, 10). Этот вопль обращен не к брату и не к родителям, а только к Богу.

На самом деле, не только Авель — дуновение, но и, как сказано буквально в Пс 39/38, 12: «Воистину, каждый Адам — Авель». [В Синодальном переводе: «суетен всякий человек!» — прим. пер.] В Экуменическом переводе Библии: «Да, всякий человек лишь дуновение». В Пс 144/143, 4 читаем: «Адам подобен Авелю, дни его — как преходящая тень», или, согласно Иерусалимской Библии: «Человек подобен дуновению, дни его — как преходящая тень» (ср. также Пс 94/93, 11). «Слова Екклесиаста» — это слова Авеля, обращенные к каждому из читателей, который тоже дуновение, как Авель.

В книге Екклесиаста два рефрена: первый, про дуновение, пустоту жизни, очень богатый смыслом вначале, затухает по ходу книги, а второй, про счастье, набирает силу. Это счастье — простое, ограниченное, но реальное: счастье есть и пить и удовлетворение от хорошо сделанной работы. К этому прибавляется — неожиданно, но тем примечательнее — еще одно измерение, когда рефрен достигает кульминации: «Итак иди, ешь с весельем хлеб твой/ и пей в радости сердца вино твое, / когда Бог благоволит к делам твоим. / Да будут во всякое время одежды твои светлы, / и да не оскудевает елей на голове твоей» (Екк 9, 7–8). А вот продолжение: «Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, / во все дни суетной жизни твоей, / и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои, / потому что это — доля твоя в жизни / и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем» (Екк 9, 9).

«Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь». Как не вспомнить знаменитую фразу Антуана де Сент-Экзюпери в «Планете людей»: «Любить — это не значит смотреть друг на друга, это значит смотреть в одном направлении»? Однако ранее Екклесиаст уступил порыву пессимизма (это так по-человечески!), вполне созвучного рефрену о «дуновении»: «Мужчину одного из тысячи я нашел, / а женщину между всеми ими не нашел» (Екк 7, 28). Но рефрен о счастье благополучно возвращает Екклесиаста на верную дорогу. «Жена, которую любишь», — это героиня Песни песней, а также Руфь, Есфирь и Иерусалим, непрестанно любимый Господом в Его верности.

Пять свитков, пять женщин

«Понять» — значит ухватить связи, на всех композиционных уровнях текстов, начиная с минимальной единицы, «сегмента»:

Любите врагов ваших,

благотворите ненавидящим вас.

Второй член позволят понять, что значит «любить» в первом члене: не испытывать чувство, а действовать, «делать добро» (= благотворить). С другой стороны, можно подумать, что «ненавидящие вас» — просто синоним «врагов ваших»; однако «мои враги» — это и те, кого ненавижу я. Более высокий уровень — фрагмент текста:

Любите врагов ваших,

благотворите ненавидящим вас,

благословляйте проклинающих вас,

молитесь за обижающих вас (Лк 6, 27–28).

На первый взгляд может показаться, что второй сегмент — просто повтор первого, только другими словами. Но это не так, потому что появляется третий персонаж, через которого мы благословляем, которому молимся — Господь. То же касается последующих уровней: «часть», «пассаж», «эпизод», «раздел», «книга» (и, если есть, «под-часть», «под-эпизод», «подраздел»).

Впрочем, это движение не может остановиться на границах книги; логично продолжить исследование и рассмотреть комплекс, куда она входит: в данном случае — то, что мы назвали «квинтетом», комплекс из пяти книг, «Пять свитков»^[2]. Мы увидели, что Руфь, Песнь песней, Екклесиаст, Плач Иеремии и Есфирь связаны тесными отношениями риторического типа, обеспечивающими когерентность целого. Следуя до конца той же системной логике, мы неизбежно зайдем еще дальше. Каждый из Пяти свитков и все они вместе настойчиво указывают на типологические отношения с повествованиями о начале мира, поскольку представляют собой их новое и очень яркое критическое прочтение.

Эта критика, дающая голос тем, кто был его лишен, — в частности, женщинам, — возможно, приглашает нас возобновить ее и приспособить к тому моменту, когда голос женщин в католической Церкви требует более внимательного слушания, а их место и роль могут и должны получить более достойное признание.

Во всех Пяти свитках^[3] женские персонажи выступают на первый план: Руфь и Есфирь, невеста в Песни песней и Иерусалим, вдова в Плаче Иеремии, и, наконец, «жена, которую любишь» в книге Екклесиаста — счастье мудреца. Конечно, каждую из этих пяти женщин нужно выслушать по отдельности, одну за другой. Однако пять голосов сходятся в квинтет, звучащий слитно, и слушать их следует вместе. Они исполняют арию, никогда прежде не слыханную: арию женщин, решивших взять слово, не спросив разрешения у любимых мужчин.

Вместо заключения

А поскольку воображение — часть научной работы, позволим себе завершить статью вопросом, которого невозможно не задать. Пять свитков, составляя компактную и слаженную группу, включены при этом в более обширную подборку, под названием «Писания» — это третья часть Библии, после Закона и Пророков. Может быть, эта часть тоже слаженная? Кодексы тивериадской традиции располагают Писания в следующем порядке: Паралипоменон, Псалтирь, Иов, Притчи / Пять свитков / Даниил, Ездра-Неемия.

В традиции сефардов — евреев Иберийского полуострова — Пяти свиткам предшествуют три поэтические книги, объединенные названием Sifré ‘emet^[4] (это акроним), а далее следуют остальные три книги, именуемые историческими: Даниил, Ездра, Паралипоменон. Это расположение формирует равномерную фигуру, очень впечатляющую: [Иов, Притчи, Псалтирь] Пять свитков [Даниил, Ездра, Паралипоменон].

Расположение Пяти свитков согласно тивериадской традиции настолько убедительно, что в нашей статье ему отдано решительное предпочтение. Порядок этой традиции подкреплен равномерностью общей композиции. А для библейского риторического анализа равномерность может быть решающим критерием. В таком случае мы должны признать, что женщины занимают видное место в центре Писаний, завершающих еврейскую Библию. Здесь наконец они берут слово, которого были лишены так долго.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

^[1] Ср. A. Wénin, D’Adam à Abraham ou les errances de l’humain. Lecture de Genèse 1,1—12,4, Paris, Cerf, 2007, 76-81.

^[2] То же можно сказать о пяти книгах, составляющих Псалтирь в ее совокупности; см. наш комментарий на Псалтирь в пяти томах, плюс шестой, исследующий отношения между пятью книгами, составляющими Псалтирь (сборник Rhetorica Biblica et Semitica 12, 16, 19, 20, 23, 24, Leuven, Peters, 2017-2020).

^[3] Мы опубликовали комментарий к каждому из Пяти свитков и шестой том обо всем комплексе: Le Cantique des cantiques, Leuven, Peeters, 2020; Qohélet, там же, 2021; Comment? Les Lamentations de Jérémie, там же, 2021; Ruth, там же, 2022 ; L’Un et l’autre Livre d’Esther, тамже, 2022; L’ensemble des Cinq Rouleaux. Cinq femmes ensemble, там же, 2022.