Влияние францисканской духовности на святого Игнатия Лойолу

Предлагаем вашему вниманию эссе священника-иезуита Педро де Летурии (1891–1955), изначально опубликованное в 1957 году в серии Institutum Historicum Societatis Iesu, в котором демонстрируется влияние францисканской духовности на святого Игнатия Лойолу в годы его детства и юношества. По мнению автора, прежде всего, Игнатий взял от францисканства любовь к бедности, преданность имени Иисуса и созерцание Бога во всём. Сам же автор эссе являлся профессором Папского Григорианского университета в Риме.

Если о глубокой преданности святого Игнатия Лойолы святому Петру хорошо известно, то лишь немногие знают, что святой Франциск Ассизский долгое время был для него, в особенности во времена его собственного обращения, самым близким святым. Опытом переживания францисканской духовности отмечены его детство в Аспейтии (1491–1507), юношество при дворе Жермены де Фуа в Аревало (1507-1516), и затем годы при дворе герцога Нахерского, вице-короля Наварры (1517-1521).

Детские годы в Аспейтии

Начнём с Аспейтии. В самом детстве Игнатия, между 1496 и 1507-м, Пьетро де Хос, францисканец из монастыря Бермео (Бискайя) прибыл в городок Лойола, чтобы принять в качестве терциарий святого Франциска двух местных женщин, старшая из которых, донна Мария де Эмпаран и Лойола, приходилась Игнатию двоюродной сестрой. Это было значимым событием для всей провинции, поскольку францисканский монастырь Непорочного Зачатия, возникший в Аспейтии благодаря кузине Игнатия, стал, если не учитывать августинский монастырь в Сан-Себастьяне, первым женским монастырём во всей провинции Гипускоа.

В церемонии принесения обетов донны Марии, состоявшейся в небольшой церкви Святого Петра в Элорменди в 1504 году, принимал участие фра Мартин де Сегура, один из самых известных баскских францисканцев и последователей реформы кардинала Сиснероса. Не могло обойтись и без присутствия синьоров де Лойола, ближайших родственников посвящаемой и, кроме того, покровителей прихода; поскольку Игнатий пока еще жил с ними в их доме-башне, у него несомненно была возможность слушать хвалебные речи в честь ассизского святого и навещать свою ставшей монахиней кузину.

При дворе Жермены де Фуа

Следующая встреча с францисканским орденом произошла около 1507 года, когда кадет Лойола переселился в Кастилью, чтобы стать пажом дона Хуана Веласкеса де Куэльяра, казначея короля Фердинанда. При его дворе находилась его тёща Мария де Гевара, благородная баскская синьора, приходившаяся Игнатию тётей, которая уже много лет принадлежала к терциариям святого Франциска и вместе с некоторыми другими женщинами жила при больнице святого Михаила, посвящая себя делам милосердия и благотворительности. Эта обитель благочестивых дам вскоре также превратилась в монастырь, на этот раз второго Ордена, кларисс – сам дон Хуан Веласкес являлся его основателем и спонсором, – и именно там донна Мария де Гевара приняла обеты и провела свою жизнь до самой смерти.

Игнатию действительно нравилась пышная жизнь во дворце королевы Жермены де Фуа и её придворной дамы, донны Марии де Веласко, дочери де Гевара и супруги дона Хуана. Именно эта беспечная среда привела его к той беспорядочной жизни, которую впоследствии ему пришлось искупить слезами и суровой дисциплиной в гроте в Манресе; но даже в то легкомысленное время его влекла к себе уединённая обитель его тётки, внушавшая ему любовь к Распятию и Пресвятой Деве, матери всех грешников. От о. Араоза известно любопытное упоминание о том, как юноша, может быть, в силу этого влияния, воздерживался от мирской музыки по пятницам и субботам и, соревнуясь с товарищами, сочинял молитвы к Богородице.

Музыкальное образование, полученное им в этих условиях, в точности соответствовало духу донны Марии де Гевара и других придворных дам королевы Елизаветы, чьим придворным трубадуром был францисканец Амбросио Монтесино, автор романсеро, занимающего почетное место среди наиболее значимых лирических произведений начала шестнадцатого века. Кроме этого, он перевёл труд Vita Christi картезианца Лудольфа Саксонского, который стал одной из книг, приведших к обращению Игнатия в 1521 году. Без сомнения, Игнатий имел доступ к изданию 1502 года, принадлежавшему его тётке из Аревало, и слышал от придворных дам напевы из романсеро Монтесино, посвящённые семье Гевара и кардиналу Хименесу де Сиснеросу, архиепископу Толедо, также принадлежавшему к ордену францисканцев.

При дворе герцога Нахерского

Францисканским духом отмечены и годы, проведённые при дворе герцога Нахерского, вице-короля Наварры, поскольку семья дона Антонио Манрик де Лара находилась в близких отношениях с миноритами из Кастильи. Наиболее выдающимся из них был его друг и покровитель Хименез де Сиснерос, ставший правителем королевства, когда в 1516 году герцог получил назначение в правление Памплоны. Монтесино посвятил одну из своих канцон матери герцога, донне Гуйомар де Кастро, и сын смог продолжить заложенную матерью традицию: он не только стал покровителем францисканского ордена в Кастилье, но также жертвовал средства на генеральный капитул миноритов, состоявшийся в 1523 году в Бургосе.

Игнатий, в жизни которого бесполезное чтение рыцарских романов чередовалось с молитвами Богородице и сочинением поэмы святому Петру, не покидал францисканскую среду благодаря частым поездкам в Гипускоа. В 1514 году минориты получили в своё распоряжение церковь и монастырь Богоматери Арансасу и начали распространять по всей провинции почитание Богородицы, наряду с особым почитанием святейшего имени Иисуса. Их трудом эти две формы благочестия распространились по всей Аспейтии. Поэтому первой духовной практикой благочестия новообращённого Игнатия, когда он покинул дворец Лойола, стало паломничество в Арансасу, ознаменовавшее начало его покаянного пути. Но его апостольство началось ещё до того, как он уехал из Лойола: там он способствовал примирению своего брата дона Мартина, владельца замка, с францисканцами Аспейтии, между которыми возник конфликт на почве приходской десятины.

Любовь и бедность

Упоминания этих двух добродетелей достаточно, чтобы объяснить, как раненый в Памплоне Игнатий, перелистывая летом 1521 года обратившую его Flos sanctorum, увлёкся житием серафического святого из Ассизи, и именно благодаря этой книге почувствовал первое влечение к преобразующей его благодати. Речь идёт о независимом и уникальном дéянии, производимом Мастером, который не «изготовляет» свои создания будто по модели, но к особенностям каждого из своих творений подбирает сверхъестественные харизмы: работа, хотя и связанная с историческими условиями того времени, в которое она совершается, но чьи следы и влияние мы всё еще можем обнаружить и сегодня. Проявления этого влияния в Игнатии Лойола, начиная с нежной и сильной любви к человечности Христа, оказались чисто францисканскими. Именно эта любовь, подобно тому, как она действовала в своё время в отношении Франциска, превратила высокомерного господина из Памплоны в пылкого рыцаря Христа, которым стал основатель будущего Общества Иисуса.

Сходство Игнатия с Франциском не только в любви к Иисусу, но и в любви к Богородице и благочестивой практике Богоматери Нищеты. От Монсеррат до Саламанки (1522-1527), Игнатий сбрасывает одеяния роскоши, чтобы надеть смиренное рубище кающегося; он живёт вместе с самыми жалкими бедняками; он обнимает вызывающих отвращение больных; он ненавидит деньги, даже если они были получены в виде милостыни на его паломничество в Палестину; он путешествует по суше и по морю и – что ещё сложнее – посещает университетские курсы в Алькале и Париже, не имея ничего, за исключением безграничного доверия Богу.

Это ещё не всё. Игнатий лично проживает вековую борьбу за внедрение идеала евангельской бедности в учёбу и апостольство, которую францисканская семья вела уже долгое время путём драматичных столкновений: он включил её в свой личный управленческий опыт, плоды которого он впоследствии вложил в положения Конституций Общества. Последние исследования происхождения этих положений показывают, что Игнатий не только обращался к Конституциям миноритов, но и, в своих размышлениях о личной и общественной бедности Ордена, добился триумфа высшего идеала евангельской бедности: Siendo Él (il divin Salvatore) la cabeza de la Compañía, ser mayor argumento para ir en toda pobreza que todas las otras razones humanas.[1]

Другой отголосок раннего влияния францисканской духовности на душу Игнатия можно заметить в его апостольских проектах в отношении Палестины. Вначале (1521-1522 года, в Лойоле) он думал о путешествии в Палестину как о форме благочестия и покаяния; позднее, в годы духовных упражнений в Манресе (1522-1523), он предполагал остаться там навсегда, чтобы проповедовать Евангелие неверным и даже принять мученический венец. Наконец, в 1534 году (в Монмартре) он мечтал об огромном духовном крестовом походе, который, начавшись в Иерусалиме, распространился бы затем по toda la tierra de infieles [2]. Эта грандиозная мечта, обозначенная в его «Духовных упражнениях» посредством харизматических и глубоко личных размышлений, берёт своё начало от великого идеала завоевания Гроба Господня, который, под воздействием чисто францисканского духа, тщательно взращивался в Игнатии в его молодые годы кардиналом Хименесом де Сиснеросом.

Сочинённые Монтесино канцоны и полные энтузиазма по освобождению Святой земли книги, приведшие к его обращению еще в Лойоле, воспламенили рвение Игнатия. Если Провидение превратило эти грандиозные проекты в мировую миссию Общества в полном подчинении Папе, палестинское пламя никогда не угасало, ни в Ксаверии, желавшем возвращения в Европу с Востока через Иерусалим, ни в самом Игнатии, который, подобно ассизскому святому, в последние годы своей жизни выразил желание отправиться в Африку, чтобы умереть посреди христиан-крестоносцев и мусульман.

Почитание имени Иисуса

Ранее уже упоминалось о деятельности миноритов из монастырей Бермео и Арансасу по распространению в Гипускоа почитания имени Иисуса. В этом они следовали по пути двух великих святых пятнадцатого века: доминиканца Винсента Феррера из Арагоны и францисканца Бернардина Сиенского из Италии.

Игнатий, еще до своей поездки в Италию, участвовал в распространении такой духовной практики в Кастилии и в Гипускоа. В том числе и в этой провинции обнаруживаются датируемые началом шестнадцатого века анаграммы Христа, высеченные на камне и на дереве. Они размещались на фасадах домов и на внутренних стенах, а также использовались в завещаниях и официальных юридических актах, подписанных юристами, друзьями Игнатия, Хуаном Мартинесом де Альсага и Хуаном де Акеменди. К этому чисто внешнему влиянию францисканства вскоре добавился еще один дар Святого Духа, проявившийся в видении, которое Игнатий пережил в местечке Сторта под Римом. Это видение, запечатленное изобразительным искусством в церкви Иль-Джезу в Риме, крепко связало игнатианское благочестие с именем Спасителя и легло в основу иезуитского духа членов нового Общества. Но в исторической перспективе, подобно тому, как в Риме по-барочному извитая анаграмма IHS из капеллы Санта-Мария-делла-Страда в Риме сочетается с готико-ренессансным Сан-Бернардино, так же и дух основателя ордена иезуитов, несмотря на такие сильные различия между его темпераментом и апостольством, впитал в себя духовность серафического святого из Ассизи.

Искать Бога во всём

Рассмотрим сейчас последний аспект сходства между Франциском и Игнатием, быть может, наиболее неочевидный. В обратившей Игнатия Flos Sanctorum так говорилось на простом и благочестивом кастильском наречии:

E Sant Francisco, lleno de simplicidad, todas las criaturas trae al amor de Dios… Cuando veía el sol e la luna e las estrellas, había gran gozo, tanto quanto hombre no podrá contar por amor de Dios.[3]

Мы не знаем, трогали ли Игнатия бренные творения человеческих рук. В его сочинениях невозможно найти упоминания ни о шедеврах искусства Ренессанса, которые в те годы расцветали прямо перед его глазами, ни о грандиозных руинах античности, которые он мог созерцать из окна своей виллы ad sanctam Balbinam. Но к творениям Бога, сияющим в своей природной чистоте, он относился, подобно Франциску, бесконечно трепетно.

Созерцание звездного неба захватывало его, уединенность деревни позволяла отдохнуть телесно и духовно; он приходил в восторг от богослужебных песнопений и народных песен, находил отражение Троицы в апельсиновых листьях, и идеалом молитвы для него, как для всех великих святых-созерцателей, было «находить Бога во всём». Именно поэтому «Духовные упражнения» завершаются «Великим созерцанием, необходимым ради достижения любви»: Mirar cómo Dios habita en las criaturas…, considerar cómo Dios trabaja y labora por mí, en todas cosas criadas…, mirar cómo todos los bienes y dones descienden de arriba.[4]

Свящ. Педро де Летурия, SJ

Источник: La Civiltà Cattolica

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Он, Божественный Спаситель, является большим аргументом в пользу жизни в бедности, чем все иные человеческие причины. (исп.) (здесь и далее – прим. переводчика)

[2] По всей земле неверных (исп.)

[3] И святой Франциск, полный душевной простоты, приводил к Божьей любви все создания… Когда он видел солнце, луну и звёзды, он испытывал о любви Бога такую великую радость, какую едва может объять человек.  (исп.)

[4] Смотреть, как Бог живёт во всех Своих созданиях…, размышлять, как Бог действует ради моего блага через все Свои творения…, созерцать, как все блага и дары даются свыше. (исп.)