В самом начале я говорила: «Это не страшнее сезонного гриппа». Джованна Парравичини – о трагедии в Италии и мужестве людей
Джованна Парравичини, искусствовед и сотрудница итальянского фонда «Христианская Россия», живет в Москве. А в Италии, в Ломбардии, в эпицентре пандемии осталась ее пожилая мама, родные и друзья. Почему сначала никто не воспринимал опасность всерьез, как люди проявляют мужество и милосердие в период пандемии и что может сделать каждый из нас — в материале «Правмира».
— В каком момент вы поняли, что коронавирус — не локальная беда одной страны, что он идет дальше?
— Когда он пришел в Италию. Я — итальянка. В Италии, в Ломбардии — моя пожилая мама, и родственники там же. В Сериате (Бергамо) — наш фонд «Христианская Россия».
У меня было множество планов, например, в начале марта я должна была везти в Сицилию группу из 70 человек. И как раз в конце февраля, в Пепельную среду — для нас, католиков, это начало Великого Поста — я поняла, что вирус распространяется, и мы должны отменить эту поездку. Вообще удивительное совпадение, что всё стало разворачиваться в Великий Пост — самый молитвенный период года, когда люди уходят в молитву, постоянно находятся на богослужениях. И именно в Великий Пост в Италии перестали открыто, с присутствием мирян, служить Мессы. Мне кажется, что Господь хотел таким образом призвать нас к внутреннему посту, к внутреннему духовному деланию.
Врач сказал: «Я буду молиться, если вы не в силах»
— Как ваша мама переносит изоляцию?
— Маме — 87 лет, отец умер несколько лет назад. Она очень ждала меня — я должна была приехать в марте, потом — провести с ней Пасху, у нас она в этом году 12 апреля. Мама сидит дома одна. Ей помогает одна женщина, а мы с ней можем только разговаривать — по скайпу и в воцапе.
Все вдруг ощутили, что наш мир — невероятно хрупок. Совсем недавно казалось, что человечество всё может, всё умеет, всё планирует. И вдруг наша планета совершенно изменилась. Люди перестали двигаться, перестали работать, перестали общаться, не могут навестить и поддержать своих близких.
Но ситуация с коронавирусом показала и другое — мужество и силу людей. Митрополит Антоний Сурожский, когда какой-то советский чиновник ему сказал, что он не верит в Бога, ответил: «Главное — не то, что мы не верим в Бога, но Бог верит в нас».
— Как это проявилось в Италии?
— Италия в этой катастрофе показала, прежде всего, солидарность. Люди оставили свои ссоры, обиды, притязания и объединились. Умолкли все полемики, ссоры, которые обычно в Италии изобилуют. В это безнадежное время заново родилась надежда на человека. Врачи, медсестры, санитары со сверхчеловеческим мужеством каждый день выходят к больным. И в этом мужестве, в этой самоотдаче многие из них открыли в себе и в другом образ Христа. Еще недавно, казалось, равнодушные к вере люди стали пересылать тексты христианских авторов, молитвы. И это не уход от опасности, а новая возможность жить по-человечески в этой ситуации. Мне очень понравилось фраза Честертона, которую процитировал наш архиепископ Павел Пецци в своем послании в связи с новой ситуацией: «Люди, отмеченные знаком креста Христова, не унывая, ступают в темноту».
Вот примеры итальянской жизни. Моя подруга пошла в супермаркет за покупками, стоять перед магазином нужно час–полтора, очередь длинная, поскольку все на расстоянии друг от друга, внутрь пускают по одному. Перед подругой стоял человек, который с трудом ходит и ему было тяжело. К нему молча подошел служащий магазина, который запускает людей в внутрь, и передал стул, чтобы легче было дождаться своей очереди.
Женщина в панике, в истерике позвонила в больницу, чтобы узнать о состоянии своей сестры. У нее уже умерла мама, мужа госпитализировали в реанимацию и вот сейчас — сестра. «Знаете, я уже не знаю, что делать, уже не молюсь», — сказала она по телефону врачу. А врач нашел время и внутреннюю силу, чтобы ответить: «Вы не волнуйтесь, я буду молиться». Тогда женщина смирилась и ответила: «Ой доктор, что вы говорите, я тоже тогда буду молиться вместе с вами».
Всё это, казалось бы, частные случаи, но они показывают, как в людях проявляется, порой неожиданно для них самих, доброе и настоящее. Это то, что меня поражает в этой катастрофе. Не думаю, что Бог нас наказывает этой катастрофой, Он дает нам всё новые возможности для обновления, для возвращения к настоящему себе.
Мертвых привезли в храм, это было как на войне
— Когда вам стало по-настоящему тревожно?
— Всё развивалось и воспринималось поэтапно. В самом начале я тоже, как многие, говорила: «Это не страшнее сезонного гриппа, ну что за паника». А потом — стало много смертей, вирус передавался очень быстро. Стали умирать люди, с которыми я была знакома в родном Сериате.
Среди умерших священников (В Италии ушли из жизни 69) — отец Пьеро Паганесси — он из прихода, где я бываю, когда приезжаю в Италию. Он был уже пожилым человеком, но до последнего служил, навещал больных. И три дня назад умер отец Фаусто Резмини, который занимался «трудными подростками», бездомными, заключенными, очень светлая личность, настоящий отец для многих. Большинство священников заболели потому, что шли на призыв людей, которые хотели дома причаститься, собороваться. Священник может приходить в больницу, но иногда не хватает масок, специальной одежды.
Есть верующие врачи, которые соглашаются принести причастие больным, которые просят об этом. Сейчас госпитализирован председатель нашего фонда «Христианская Россия» монсеньор Франческо Браски, его состояние нетяжелое. Иногда врач передает ему Святые Дары, которые получает от священника.
— А в Москве гуляют семьи с детьми, с пожилыми родителями и говорят, что ничего страшного. Почему так происходит?
— Я не знаю. Мне кажется, что можно было бы учиться опыту Италии. Там тоже с самого начала не верили и, может быть, допустили ошибку, что закрыли только три-пять маленьких деревень, где были первые случаи вируса. Медлили закрыть большие, промышленные регионы.
Надо быть осторожными, особенно если речь о пожилом человеке. И если он сидит дома, а внуки и дети ходят по улице и возвращаются домой, они могут принести ему вирус. Поэтому важно, чтобы люди как можно больше времени проводили дома, не имели контактов. Это большое проявление ответственности, гражданской и христианской. Сейчас многое в руках отдельного человека, каждого из нас.
— Что для Вас в этой ситуации оказалось самым непростым?
— Самое тяжелое — невозможность помочь своим близким, поддержать их. Я постоянно думаю о своей маме. Я могла бы, например, улететь в Рим, а оттуда добраться до нее. Но если у меня инкубационная форма вируса и я принесу его, что я буду делать и как жить потом? Нам нужно быть творческими, искать новые формы общения и поддержки, прежде всего напомнить друг другу самое главное в жизни, смысл, ради которого мы можем «ступить в темноту».
Я вижу огромное горе многих людей в Италии из-за невозможности попрощаться со своими близкими, умирающими в изоляции, в больнице. Умирающий сам испуган, не имеет никаких контактов, рядом врачи, но они — в «скафандрах» — специальной защитной одежде. Потом кто-то из медперсонала фотографирует умершего и отсылает его фотографию, чтобы родственники простились хотя бы так.
Моя подруга, медсестра из Брешии, рассказывала, что в городе столько умерших, что морги переполнены. Покойных привозили в храм. «Я прошла мимо церкви больницы и видела тела умерших в пакетах, — говорила подруга. — Санитары их фотографировали, чтобы отослать фото родственникам. Знаешь, это была сцена, как на войне. Я никогда не думала, что я в своем родном городе могла бы увидеть такое».
Дает силы поддержка пастырей. Например, каждое утро Папа Римский служит Мессу в 7 часов и трансляцию можно посмотреть по телевизору или в интернете. И так бывает везде, священники везде служат и люди участвуют через СМИ и соцсети. То же самое происходит в Москве.
В Католической Церкви существует так называемое Духовное Причастие. То есть, в невозможности причащаться через Таинство, я прошу Тебя, Господи, войти в мое сердце и быть со мной. Папа также дал возможность разрешения грехов в чрезвычайном положении — если человек в самом деле кается, если он просит прощения даже без священника, при условии, конечно, что, когда будет возможность, он будет исповедоваться уже в церкви. Но для больных, которые умирают в больнице, и у которых нет и не будет возможности исповедоваться, очень важно такое разрешение грехов.
Вообще, когда ты что-то теряешь, ты понимаешь всю ценность того, что у тебя было и чем ты не особенно дорожил. Мы думали: Литургия, Причастие, Исповедь — это то, что всегда будет. Пропущу раз, ничего же, пойду в следующий! А сейчас ты знаешь, насколько это ценно и как всё на этом держится. И понимаешь также, что даже самое трагичное обстоятельство — это Господь, просящий твое сердце.
