Теология свободы

Портал «Гефтер» опубликовал интервью с председателем движения «Communione e Liberazione» («Общение и Освобождение») о. Хулианом Карроном.

С известным католическим богословом и священником беседует православный священник Петр Коломейцев — декан факультета психологии Православного института святого Иоанна Богослова Российского православного университета.

— Я ценю вас как богослова, поскольку мне невероятно импонирует направление, которое разрабатывают Бальтазар, Джуссани, Скола и вы. Доклад, прочитанный вами на богословской конференции в Даниловском монастыре в 2010 году, спровоцировал меня на следующие вопросы.

Я убежден, что женщина — не второсортное существо, что это особое призвание, которое дано Господом. И я хотел бы узнать, разделяете ли вы это мнение? И как трактуете ее призвание? Готовы ли вы признать, что у женщины существует особое призвание, а женственность — то, что нужно сохранять и воспитывать?

Я со своей стороны не считаю, что мы якобы должны последовательно изживать мужественность и женственность, идя к унисексу, неразличению полов. Труднее другое — воспитывать мужественность в мужчинах и женственность в женщинах.

— Если женщина признает свою идентичность и специфику, то женщина и сохраняет ее как ценность. Если она утратит свою идентичность, то сотрется разница, нивелируется то различие, которое и есть настоящая красота жизни.

Только сама жизнь позволяет нам оценить по-настоящему женственность или мужественность как идентичность. «Я» всегда проявляется во встрече с отличным, с инаковостью, с «ты», отличным от «я». «Я» проявляется перед лицом «ты». Тогда с какой инаковостью, с каким «ты» должна встретиться женщина, чтобы в ней как-то проглянула вся потенциальность ее женственности?

Как женщина может становиться все более женственной, перед каким «ты» она станет в существенной мере собой? Какое «ты» может придавать всем характеристикам ее женственности все большую ценность? И это не то, что другие могут ей дать, сама женщина должна распознать, что именно последовательно делает ее самой собой. Еще раз: это не то, что мужчины могут предложить женщинам, это то, что сами женщины должны открыть, исходя из собственного опыта.

В противном случае женщины будут думать, что они подчинены мужчинам. Но ни одна женщина такого не захочет. Но самое главное, что мужчины ничего не должны форсировать, ни на чем не настаивать: сами женщины должны взять в свои руки собственную свободу и последовательно ее соблюдать.

Итак, их женственность может найти настоящее выражение перед лицом «ты», иначе — инаковостью. И это как раз развилка, перед которой стоит сегодня женщина, — осознать все свое величие и свою красоту.

— Да, но здесь встает еще этический вопрос. Я прихожу к выводу, что система этических норм и правил часто служит для человека оградой, за которой он может уже не определять, что есть этика. Это способ отгородиться от этического выбора, от решения, поэтому я говорю, что этика рождается в процессе коммуникации — не иначе.

— Вы сказали то же, что только что сказал я. Нравственность рождается в отношении: не из каких-то правил, но именно в отношении, во взаимодействии с реальностью. Мораль, нравственность — это наше открытие настоящей реальности, когда реальность нас приковывает, очаровывает, влечет.

Нравственность — это первичная открытость ребенка перед действительностью. Ребенок еще не знает о правилах, но у него есть позиция открытости, которую всем нам хотелось бы сохранять всю жизнь. Просто мы этой первородной нравственностью как-то жертвуем во взрослой жизни ради правил. Но одни только правила не могут возродить первородную открытость ребенка во взрослом сознании. Только красота, только сама реальность прекрасного может раскрыть нашу нравственность, и наша нравственность — это окончательная открытость реальному.

— Этос рождается в свободе, потому что только свобода может по-настоящему сделать человека нравственным. Только в этой свободе он осуществляет выбор.

— Чтобы свобода одержала победу, я должен встать перед чем-то столь прекрасным, чтобы оно одновременно бросило вызов моей свободе. Только тогда может вступить в действие мое влечение к красоте, не говоря уже о моей свободе.

Так, Иисус Христос, вочеловечившись, предложил человеку что-то столь прекрасное, величайшее, что это стало вызовом свободе Его учеников. Только так христианство не будет сводиться к каким-то правилам, но предоставит шанс самому человеку выявить ядро своей глубинной человечности: и мужского, и женского в нем. Главное — человечности. Без этого христианство не может быть правильно понято в культурном контексте или в контексте нравственном, где самое драгоценное благо — свобода.

— Есть ли риск в том, чтобы дать человеку свободу и убрать принуждение?

— Это огромный риск, поэтому мы не можем перестать удивляться тому, что Бог все-таки сотворил человека свободным. Подумайте о трепете отца перед воспитанием своих детей — и вы сделаете предположение о трепете Бога перед свободой своих чад. Мы не перестанем удивляться тому, что Бог сотворил людей свободными и пожертвовал всем ради того, как говорил Пеги, чтобы Его свободно возлюбил свободный человек.

Один раз у меня случилась беседа с водителем такси в Милане, тот говорил: почему Господь допускает или не допускает что-то в жизни людей? Я просто дал ему договорить, а затем ответил: вы предпочли бы, чтобы вас жена любила как-то принужденно, так, чтобы она не могла бы ошибаться, не могла бы вас предать, или вы хотели бы, чтобы она вас любила согласно своему выбору — свободно?

Он, ни секунды не задумываясь, ответил: естественно, свободно. И тогда я просто прибавил: вы думаете, что у Бога меньше хорошего вкуса, чем у вас? Думаете, Бог не хочет, чтобы свободные люди любили Его свободно?

Ничего не стоило бы Богу сотворить другие звезды, которые кружились бы в четко расчисленной Вселенной? Или еще какие-то виды птиц, поющих иначе? Или другие породы собак? Все эти существа никогда не ошибались бы, они действовали бы, как метроном, — в полном соответствии с заданным ритмом. Но они не были бы свободны, хоть никогда бы не ошиблись.

Но Бог предпочел рискнуть, чтобы было какое-то человеческое существо, которое Его любит свободным образом. Мы прекрасно понимаем это решение, не так ли? Можно любоваться звездами, собаками, птичьими стаями, — но ничто не сравнимо с тем «да», которое человек может высказать неподневольно, когда любит свободным образом. Любят, не потому что не могут по-другому, не потому что инстинкт берет свое… Нет и еще раз нет! Любят, поскольку каждый может свободно сказать: я тебя люблю. Это несравненно.

— И еще последний вопрос: как вы относитесь к современности? Должна ли быть Церковь современной? Или консерватизм — удел всех церквей?

— Церковь должна быть Церковью. Церковь должна быть такой, чтобы привлечь людей к неотразимому опыту жизни в вере — чарующему, привлекательному для людей нашего времени. Но Церковь не сможет делать этого, если она не признает, что отличительная черта современного человека — любовь к свободе. Люди хотят иметь автономные суждения о том, с чем имеют дело, что перед ними.

Поэтому Католическая Церковь после долгого пути осознания своей церковной истории пришла к осознанию того, что истина не нуждается ни в какой защите, если показана притягательность самой истины, красота веры. Поймите меня правильно: не то чтобы Церковь увидела, что у нее не вышло принудить людей к вере, и сейчас она как-то присмирела. Церковь просто решила: давайте брать за основу религиозную свободу — это и есть углубление природы истины, которую призвана хранить Церковь: Церковь может ее донести, сообщить только благодаря свободе.

В этом смысле Церковь просто приняла новую необходимость, востребованность свободы, которая и является атрибутом человечества нашего времени. Единственный способ проповедовать веру — это обратиться к свободе человека. Это самый впечатляющий вызов Церкви нашего времени — как предложить христианство людям так, чтобы христианство стало событием их свободы. Если Церковь лжет перед людьми и собой, то ей лжет и паства.

Таков подлинный вызов и для Церкви, которая должна как-то проповедовать, и для людей, перед которыми стоит вопрос об их счастье, о росте человеческом и христианском. Только если будет прекрасное и обнадеживающее предложение Церкви человеку, человек сможет понять, свободен ли он по-настоящему. Эта свобода станет для человека полнотой его личностного совершенства, реализацией человеческого в человеке, поскольку свобода является все-таки венцом, желанным завершением человеческого существования.

Источник: Gefter.ru