Социальные дискуссии в России: наличие отсутствия?

СКГ Апрель 22, 2016

Наше общество живет без диалога — так утверждает российский философ и социолог Леонид Бляхер. С этим выводом трудно не согласиться: не только парламент оказался у нас не местом для дискуссий, но, пожалуй, и все остальное пространство. Наши телевизионные ток-шоу, к примеру, — хорошо срежиссированные скандалы, наши политические дебаты — парад д’Артаньянов. А единственный комментарий под статьей Бляхера приравнивает дискуссию к онанизму и призывает «писать в стол». Словом, об отсутствии у нас плюрализма двух мнений быть не может.

Почему так? Проще всего, как обычно у нас водится, кивать на тяжелое историческое наследие. Большинство населения в России традиционно было крестьянским, и между 1861 годом, когда было отменено крепостное рабство, и 1929 годом, годом «великого перелома» в рабство колхозное, прошло чуть менее семидесяти лет — срок жизни одного поколения. Спрашивая, почему, к примеру, Польша смогла преодолеть коммунистическое наследие и прийти к экономическому процветанию и политической демократии, стоит помнить, что там класс независимых земледельцев при всех режимах не прекращал своего существования весь XX век.

Отсюда эти наши вековечные традиции «прямой линии» с барином: «Вот же крыша у нас прохудилась, и детки малые плачут, молочка просят, а коровку-то, барин, приказчик твой давеча уж забрал… ты уж распорядись, насчет крыши-то… а мы-то уж тебе завсегда, мы уж чо, твои мы, барин, навеки!» И барин распорядится, и крышу даже починят, и приказчику велят коровку вернуть, а деревенскому дурачку еще и свистульку дадут на радость. А если кого из вопрошателей и на конюшню сведут, отечески поучить, так нельзя же совсем без строгости, разбалуется народишко-то. И так до следующего бунта.

Правда, у нас диалогами сполна насладились в мимолетные годы перестройки — спорили взахлеб, яростно, без тормозов. Коммунисты — демократы, проклятое прошлое — славное будущее, и так по всем пунктам. Съезды народных депутатов больше всего были похожи на митинги: прорваться к трибуне, обнять микрофон, прокричать на весь свет о наболевшем. Что там говорили другие? Нет, не слышал. Это была эпоха блистательных неподцензурных монологов.

А потом настало время Большой Приватизации. Оказалось, что говорить теперь можно все, но говорить стало совершенно ни к чему. Не до того было. Либералы, взявшие власть в 90-х, совершили, разумеется, много ошибок, но одна из них оказалась роковой: они отказались делать то, что у них лучше всего получалось. А именно, объяснять широкой публике, почему правы именно они и почему нужно следовать именно их моделям.

Время, когда «история закончилась» и осталось одно только чистое потребление (а ведь многим всерьез так казалось!), стало временем, когда диалог оказался как бы излишним, в том числе и прежде всего — монолог власти перед обществом, которое привыкло быть не обществом, а верноподданными. И верноподданные подразболтались, а потом потребовали от власти этот монолог вернуть, пусть и в обмен на свободу дискуссии. Пожалуйста, расскажите нам, какие мы великие и славные, как нас все боятся и презирают и как мы всех победим — а взамен возьмите наше право вслух вместо вас предлагать иные решения. Это уже, разумеется, славные 10-е годы, самое вставание с колен.

Но откуда, откуда это «корчится улица безъязыкая», это роковое неумение говорить о насущном — и одновременно мучительные корчи от того, что разговор никак не начнется? Даже в глухие брежневские годы шла какая-нибудь дискуссия в «Литературной газете», как правильнее переводить старушек через дорогу — и ведь взахлеб читала вся страна!

Сегодня нет недостатка в публичных спикерах — но есть недостаток в общественных диалогах. Возьмем, к примеру, Дмитрия Быкова, выдающего тексты тоннами, зачастую крайне спорные, но, как правило, безумно интересные: например, рассуждает он о неизбежной деградации «человейника», вещая в самой его сердцевине принятыми в нем способами. Хоть пару его язвительных строк помнит всякий, кто склонен запоминать строки, но кто будет всерьез поддерживать его, или оспаривать, или даже отлучать, как некогда Льва Толстого? Или блистательный Леонид Парфенов, создатель нового стиля в журналистике, — кто готов поспорить о его ключевом тезисе «мы живем в ренессансе советской античности»?

Такое ощущение, что интернет-сообщество, сделавшее немыслимым цензуру, одновременно обессмыслило и дискуссию. Тезисов нет, есть только разрозненные индивидуальные высказывания, в лучшем случае мемы, которыми можно обмениваться, как феромонами. Может быть, и те былые дискуссии из «Литературки», заведомо беззубые и ни к чему не приводящие, были на самом деле парадом таких же мемов до изобретения слова «мем»: а ты читал? А как он ему, видел? А как он это ловко на этих намекнул? Не поспорить — убедиться, что ты свой среди своих.

Больной, это у вас культурологическое. Причин можно назвать много и разных, но главная, пожалуй, одна. Давно и многократно было отмечено, что русская культура с самого своего рождения проскочила мимо богатейшего риторического опыта античности. Византиец или латинянин помнил, что его культурное наследие, включая христианство, сложилось не сразу — оно возникало в ходе долгих и сложных споров, а значит, не было никаких оснований считать, что эти споры прекратятся в будущем. Русич получил из Константинополя сразу готовый и законченный набор, и у него, напротив, не было оснований затевать по этому поводу какие бы то ни было споры.

Наши дальние предки оказались как бы сразу на финише марафонской дистанции, но это означает, что им незачем было учиться бегать. Риторическая культура так и не сложилась. И дальше на каждом новом повороте отечественной истории мы видим крайне мало споров, если исключить, конечно, русскую интеллигенцию, своего рода «европейских агентов» в собственной не очень европейской стране.

Отечественная история последний век идет, на первый взгляд, по кругу: от диктатуры к хаосу и обратно к диктатуре. Для диалога остаются краткие промежуточные фазы, но можно заметить, что на каждом новом витке контраст между полюсами несколько сглаживается, а переходные периоды (а с ними и возможность для диалога) удлиняются. Не круг, а скорее спираль. Уже окончили институты и начали трудовую жизнь дети, рожденные во время перестройки, — поколение моих дочерей, первое поколение, которое привыкло обсуждать и аргументировать, привыкло делать выбор и нести ответственность за его последствия.

Остается предложить ответ на второй наш вечный вопрос: что же делать, чтобы страна опять не сорвалась в хаос с последующей новой диктатурой? Чтобы те, кто рано или поздно придут вместо нынешних, не возомнили бы себя новыми единственно верными Отцами Отечества, о величии которых двух мнений быть не может? Собственно, одно: заниматься образованием детей.

Та самая античная культура, которую унаследовала Европа, основывала свое школьное образование на тривиуме (отсюда слово «тривиальный»), начальном курсе из трех дисциплин. Это были грамматика — умение писать и читать, логика — умение грамотно мыслить и риторика — умение излагать и отстаивать свою точку зрения. Все остальное, даже арифметика, преподавалось уже на следующих уровнях.

У наших первоклассников, разумеется, осталась грамматика — уроки чтения и письма. А вот логики и риторики нет. Наверное, предполагается, что основы этих умений (в античности их называли «свободными искусствами») будут интегрированы в другие дисциплины. Но на практике, особенно после введения ЕГЭ, школа готовит скорее к автоматическому заполнению правильных клеточек, чем к вариативности и диалогичности.

Можно ли надеяться, что школьное образование в нашей стране развернется в другую сторону? Едва ли, и дело не только в урезанном финансировании, а в нежелании государства воспитывать спорщиков и вопрошателей. Пишутся всевозможные «единые учебники» с непреложными истинами национального величия и цивилизационного выбора. Ведь человек, обученный критическому мышлению (логика) и отстаиванию своей позиции (риторика), будет гражданином, а не верноподданным, что крайне опасно для стабильности. Впрочем, пока элементы диалога в школе еще могут оставаться при желании и умении учителя их поддерживать. А главное — существуют разные варианты неформального дистанционного распределенного образования в Интернете или в летних лагерях, и эта сфера, судя по всему, будет только развиваться, особенно на фоне упадка среднего школьного образования, и официоз вряд ли сможет ее задавить.

Собственно, если мы хотим, чтобы в нашей стране когда-то возникла культура диалога, не остается ничего иного, как учить детей этому искусству. Здесь можно возразить, что такое обучение возможно лишь штучно — а может ли какой-нибудь онлайн-курс или двухнедельный лагерь для десятка-другого человек переломить вал телепропаганды и массового оболванивания трудящихся? Разве есть прием против лома?

Есть, он называется прогресс. От летящего в твою сторону лома в принципе можно увернуться, от технологий, которые меняют жизнь, — нет. И эти технологии никогда не рождаются в массах, их придумывают одиночки, чтобы массам передать, и не забесплатно.

У нас очень много и часто вздыхают про пресловутые 86%, но что означает любой социологический опрос в современной России? Примерно 86% отвечают как положено, всегда и везде. Примерно 86% ответят совсем по-другому, посмотрев полгода другой телевизор. Примерно 86% не привыкли самостоятельно думать, находить факты и обсуждать идеи. Словом, примерно 86% ничего не решают и идут за инициативным полупроцентом или четвертьпромилле людей, которые используют их в своих интересах. Так происходит всегда и везде, просто в обществах, привычных к диалогу, эти полпроцента должны предложить остальным что-то действительно интересное, выгодное и полезное для них, чтобы повести их за собой. Потом обычно оказывается, что наполовину наврали, но наполовину-то нет. Это, собственно, и называется словом «демократия».

При этом 86% склонны догадываться, что ими манипулируют и что манипуляторы владеют какой-то особой технологией. И когда они увидят, что успех в значительной мере зависит от умения говорить и обсуждать (а они это неизбежно увидят, как уже по опыту догадались, что лишь рынок наполняет прилавки разнообразной едой), они отдадут своих детей учиться этому свободному искусству говорить. Именно так они покупают детям не очень им нужные и понятные смартфоны — просто чтобы были не хуже, «чем у людей». Словом, прием против лома есть — смартфон.

Собственно, так ведь и меняется человеческое общество в отсутствие цветика-семицветика и волшебной палочки. И даже в отсутствие диалога.

Автор: Андрей Десницкий

Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН, консультант Института перевода Библии, выпускник МГУ.