Почему Честертон стал католиком

Гилберт Кит Честертон родился в Лондоне 29 мая 1874 года в англиканской семье. Отец, Эдвард Честертон, служил агентом по недвижимости, а мама – Мари-Луиз Гроджин — была дочерью швейцарского проповедника-кальвиниста и шотландки: именно бабушка-шотландка открыла перед внуком Гилбертом дверь в мир сказок, к которому он останется привязанным навсегда. Старшая сестра Гилберта – Беатрис – умерла в детстве. С младшим братом Сесилом Гилберта связывали крепкие культурные узы, помимо глубокой семейной привязанности. В своей автобиографии Честертон вспоминает, что, когда родился брат (Гилберту было тогда пять лет), он с удовлетворением воскликнул: «Наконец-то у меня будет публика, для которой говорить».

В 1881 году Честертон пошел в подготовительную школу, в 1886 поступил в старинную школу Св. Павла, в которой учились многие знаменитости. От других школ она отличалась тем, что находилась в самом Лондоне, и мальчики жили дома. В годы учебы Гилберт писал сначала стихи, а позднее и рассказы. За поэму о знаменитом католическом миссионере-иезуите св. Франциске Ксаверии мальчик даже получил Милтоновскую премию.

После получения основного образования он поступает в Slade School of Art, а затем посещает университет, но так и не доходит до диплома.

В двадцатилетнем возрасте неуспехи в учебе, угасание отношений со школьными друзьями, вкупе с юношескими сомнениями, порождают в Гилберте глубокую депрессию, которой сопутствовало скептическое отношение к вере. Он начинает интересоваться спиритизмом, о чем позднее упомянет в «Автобиографии». Преодолев этот кризис благодаря чтению, в особенности Книги Иова, юноша пережил самое настоящее творческое возрождение.  С 1895 года Честертон начинает работать в двух лондонских издательствах, а его собственные публицистические работы печатаются во многих крупных газетах и журналах. Они пользуются большим успехом, приносят ему скандальную славу (в частности, ярого противника англо-бурской войны) и, по сути, совершают переворот в английской публицистике. В 1900-м он пишет первое собрание поэтических сочинений, за которым последуют литературно-критические статьи. В том же году он знакомится с католическим писателем, поэтом и общественным деятелем Хилером Беллоком, дружба с которым будет сопровождать его всю жизнь. В 1901 году Гилберт Честертон женится на Фрэнсис Блогг. В 1904-м публикует свой первый роман «Наполеон Ноттингхильский», затем – несколько биографических произведений: среди них биография Чарльза Диккенса, Бернарда Шоу, Роберта Льюиса Стивенсона. В 1908 году публикует «Ортодоксию», одно из наиболее значительных своих произведений, своего рода философскую автобиографию, исповедание веры. С поразительной человечностью Честертон излагает свою веру в первородный грех, пишет о смирении. Он делает чрезвычайно близким для читателя Того, кого называет «поразительным героем, наполнившим Собою Писание». На страницах книги писатель дает меткие определения различным мировоззрениям: по его словам, Католическая Церковь верит в свободу Бога и человека, кальвинисты оставили свободу Богу, но сковали человека, в то время как материалисты связали самого Творца. Честертон анализирует язычество и пантеизм, приходя к выводу, что только христианство может породить активную этику и приводить к социальным реформам. Не считая себя «искусным богословом», Честертон в одном только абзаце объясняет Пресвятую Троицу: «Учение о Троице — бездонная тайна, а я не слишком умелый теолог. Достаточно сказать, что эта тройная загадка бодрит как вино, и греет, как английский очаг; и то, что так смущает разум, удивительно успокаивает сердце. Но из пустыни, из глухого песка и яростного солнца идут жестокие дети одинокого Бога, настоящие унитарии, которые с ятаганом в руке разорили мир, — ибо нехорошо Богу быть одному». С глубочайшим благоговением автор говорит о Страстях Христовых. По его мысли, Господь прошел в них не только через страдания, но и через сомнения: «В каком-то сверхчеловеческом смысле Он прошел через наш, человеческий, ужас пессимизма. Мир содрогнулся и солнце затмилось не тогда, когда Бога распяли, а когда с Креста раздался крик, что Бог оставлен Богом. Пусть мятежники ищут себе веру среди всех вер, выбирают Бога среди возрождающихся и всемогущих богов — они не найдут другого Бога — мятежника. Пусть атеисты выберут себе бога по вкусу — они найдут только Одного, Того, Кто был покинут, как они; только одну веру, где Бог хоть на мгновение стал безбожником».

В 1909-м Гилберт Кит Честертон переезжает с супругой в Биконсфилд; в период между 1911 и 1936 годом, помимо множества других сочинений, он начинает писать рассказы об отце Брауне. Сам Честертон говорит в «Автобиографии», что у отца Брауна есть реальный прототип – отец О’Коннор. Этот «тихий, милый» священник, с которым писателю довелось вести долгие беседы, поразил его своим знанием самых низких ступеней человеческого падения, он был истинным знатоком человеческой души и ее соблазнов. Поэтому Честертон решил написать рассказ, где не ведающий зла священник знает больше всех о преступлении и преступниках.

В 1922 году Честертон вступает в лоно Католической Церкви, под духовным руководством отца Джона О’Коннора. «Если бы мне сказали, что через пятнадцать лет я буду мормонским проповедником у каннибалов, я удивился бы меньше, чем правде, а именно – тому, что через эти самые пятнадцать лет он примет мою исповедь и введет меня в лоно Церкви», — вспоминал Честертон. Однако, этот шаг был совершенно логическим завершением всего предыдущего пути, выраженного в его творчестве, начиная с его восприятия самого поэтического вдохновения. Он утверждал, что поэт не может радоваться природе, если не связывает ее с Богом. Язычники и пантеисты любили природу, «природа в сказках вроде феи-крестной. Но феи-крестные добры к тем, кого крестили, а как крестить без Креста?». Язычники, — пишет Честертон, — могут любить природу только в том случае, если они косвенно верят в Бога. А если исчезает мысль о Боге, о сознательной цели творения, то многоцветный пейзаж ничем не отличается от многоцветной мусорной кучи.

Если мы вернемся к диалогу между Григорием Шуваловым и его духовным наставником — «Сначала нужно войти в дом, а уже потом искать комнату», — то о Честертоне можно сказать, что он давно вошел в дом, и ему оставалось только найти комнату. Почему же именно католичество? Вот его слова: «Когда меня или кого-нибудь другого спрашивают: ?Почему вы приняли католичество??, мы отвечаем быстро и точно, хотя и не для всех понятно: чтобы освободиться от грехов. Никакая другая религия не может действительно освободить человека от греха. Многим кажется странным и непонятным, что, по учению Церкви, исповеданный и отпущенный грех уничтожен, не существует и человек начинает жить заново, словно и не грешил»… «Таинство Покаяния дает нам новую жизнь и примиряет нас с миром, но не так, как примиряют оптимисты и поборники наслаждения. Радость дается не даром, она обусловлена раскаянием. Другими словами, цена ей — истина или, если хотите, реальность. Мы должны увидеть себя такими, какие мы есть. Когда так видят только других, это называется реализмом». Честертон говорит, что зло может победить только исповедь, на которой кончается одиночество. Но дело, конечно, не только в покаянии и исповеди. Честертон писал, что католичество – это единственная «система», которую удовлетворяет не истина, а Истина – с большой буквы – хотя и составленная из многих частных истин. Он писал, что вера внесла единство в его жизнь, в его мысли и действия, что католическая вера – единственная, которая, по его словам, «подумала обо всем». «Я верю, что есть ключ, открывающий все двери, — писал он в «Автобиографии», — я знаю, что тот, кого зовут Pontifex Maximus, строитель мостов, зовется и Claviger, несущий ключи. А получил он эти ключи, чтобы связывать и разрешать, когда рыбачил в далеком захолустье, у маленького, почти тайного моря». «Строитель мостов», подчеркивает Честертон, — гарант того единства, к которому пришла вся его жизнь.

Большую роль в решении стать католиком сыграл и Бэллок. А крестил Честертона отец-доминиканец Винсент МакНабб.

Гилберт Кит Честертон получил степень почетного доктора в университетах Эдинбурга, Дублина и Нотр-Дама, а также стал лауреатом Ордена святого Григория Великого, когда в 1929 году посетил Италию и Ватикан.

В своей статье «Честертон, или Неожиданность здравомыслия», С.С. Аверинцев цитирует его поэму «Белый конь»: герой поэмы – английский король 9 века Альфред Великий — терпит сокрушительное поражение и в беде вопрошает Деву Марию о том, чем все это кончится, и Богородица отвечает: человеку дозволено проникать в самые глубокие, самые сокрытые тайны, но ему не должно спрашивать об исходе, о результатах собственной борьбы. Ему достаточно знать, за что ведется борьба.

Тот же король Альфред переодевается нищим и идет в услужение к бедной женщине на кухню. Мнимый слуга не справляется со своим делом и получает затрещины от своей хозяйки. Король, сначала ошарашенный от невообразимого прежде поступка, начинает от души смеяться над собой и в этом смехе освобождается для новой жизни. Теперь и только теперь он – настоящий король, потому что побывал наказанным слугой.

Это умение посмеяться над собой всегда сопровождало Честертона. Но дело не только в шутке и смехе. Честертон считал себя по-настоящему счастливым человеком. С. Аверинцев задается вопросом, надо ли верить Честертону, когда он говорит, что у него была самая лучшая семья на свете и что в детстве он был счастливее всех. Он говорит о «свойстве жизни Честертона быть счастливой». Ведь жизнь как таковая не может дать счастья, она предоставляет нам условия для счастья и вместе с этим – достаточно благовидных предлогов, ссылаясь на которые мы можем избежать этого счастья. Секрет счастья Честертона – в благодарности. Он не считает, что ему что-либо причитается, и с благодарностью принимает все, что ему даровал Бог. Он сам называет это «культом благодарности». А разве не в благодарении, Евхаристии, заключается христианский реализм? Обратимся к словам самого Честертона (из «Автобиографии»): «Не так уж важно, пессимизмом или оптимизмом клянется человек, если он потерял способность радоваться тому, что у него есть. Ведь самое трудное для нас, людей, не радоваться столбам и цветочкам, а радоваться радости. Труднее всего действительно любить то, что любишь. В том-то и проблема. Мне казалось вначале и кажется сейчас, в конце, что ни пессимисты, ни оптимисты не решили загадки, потому что и те и другие забыли о смирении и о благодарности недостойных. Мысль эта много важней и удивительней, чем мои личные мнения, но привела меня к ней нить благодарности, легкая и тонкая, как пух одуванчика. Эта нить привела меня к взглядам, которые не только взгляды. Может быть, только они одни больше, чем просто взгляды. Дело в том, что тайна смирения стала действительно тайной. Ее почти забыли, выбросили на свалку вместе с ворохом других негодных истин. Представьте себе, что, скажем, настой из одуванчиков — великолепное лекарство, но рецепт его сохранился только у старой нищенки, которую вся деревня считает ведьмой. И счастливый гедонист, и тоскливый пессимист закоснели в гордыне. Пессимист гордился пессимизмом, потому что во всем мире не находил ничего себе под стать. Оптимист гордился оптимизмом, потому что в куче всякой дряни находил кое-что сносное. И среди тех, и среди других были хорошие люди, но у них не было той добродетели, о которой я думал. Одни считали, что жизнь дурна, другие — что жить можно; но никому и в голову не приходило благодарить за самое маленькое благо. А я все больше и больше верил, что, как это ни странно, ключ именно тут, и потому все ближе подходил к тем, кто специально занимается смирением, хотя для них дверь вела в небо, а для меня — на землю». Как метко провел писатель различие между человеком, вопрошающим «Что есть человек, что Ты помнишь его?», и сварливым майором в клубе, кричащем: «Что за дрянь вы мне подсунули?».

Вспоминая слова Честертона о смирении, нельзя не вспомнить и его размышления на тему гордыни. Он посвятил ей целую статью под названием «Если бы мне дали прочитать одну проповедь…». Честертон проводит различие между гордостью и гордыней: человек, гордящийся чем-то, что существует вне его, признает предмет своей гордости и благодарен ему. А человек, которому присуща гордыня, считает себя мерой всех вещей, он примеряет все на свете к себе, а не к истине. В конце своей вымышленной проповеди автор объясняет понятие гордыни на примере патриотизма. «Это одно из самых благородных чувств, когда патриот говорит: ?Достоин ли я Англии?? Но стоит ему высокомерно сказать: ?Я — англичанин!?, и патриотизм обратится в гнуснейшее фарисейство. Мне кажется, не случайно именно в католических странах — Франции, Ирландии, Польше — флаг для патриота — пламенный символ, много более ценный, чем он сам; в странах же, особенно чуждых католичеству, патриот восхищается своей расой, своим племенем, кровью, типом и собой как их представителем».

Гилберт скончался в 1936 году, после «незаслуженно счастливой жизни», как он сам говорил. Перед смертью рядом с ним находились его жена Фрэнсис Блогг, секретарь Дороти Коллинс, к которой он относился как к дочери, и друзья. Честертон получил последнее Причастие из рук приходского настоятеля отца Смита, а отец МакНабб, крестивший Честертона, после пения Salve Regina освятил перо, которым Честертон написал тысячи и тысячи страниц. Месса отпевания Честертона в кафедральном соборе Вестминстера совершил монс. Роналд Нокс, по необычному совпадению также обратившийся из англиканства и автор детективных романов. Честертон был похоронен на католическом кладбище Биконсфилда, рядом с приходской церковью Св. Терезы Младенца Иисуса.

После смерти Честертона Папа Пий 11 направил телеграмму главе английских католиков, в которой писал, что молится и оплакивает кончину того, кого называл «преданным сыном Святой Церкви, талантливым защитником католической веры» (defensor fidei). Это – второй раз в истории, когда Папа наделял титулом «защитника веры» англичанина. Светские газеты подвергли цензуре телеграмму Папы, так как считали, что подданному королевства неуместно давать подобных титулов. Но если учесть, что прежде него Лев Х наделил этим титулом за противостояние лютеранству в XVI веке Генриха VIII, затем скандально порвавшего с Католической Церковью, — вряд ли писатель обиделся бы на такую цензуру…

Источник: Радио Ватикана