Керчь: «В первые пять минут я думал, что это война…»

Прошли похороны, закончился траур. Город возвращается к обычным делам. Но это лишь внешне. Подойдите к любому из этих людей, увлеченных разговорами, прогуливающихся с детьми и собаками, скучающих за кассой в домовом магазинчике, — слова о боли так и польются из них, потому что в этом городе, где каждый второй – знакомый или знакомый через знакомого, чужого горя не бывает. Как жила семья Владислава Рослякова, о чем теперь вспоминают соседи, во что верят и чего боятся керчане.

На четвертый день трагедии может показаться, что Керчь понемногу приходит в себя. Черные железные ворота станции переливания крови плотно закрыты, потому что суббота, выходной, вокруг, на улице Карла Маркса, состоящей, как и весь небогатый городок, из двухэтажных домиков с облупившейся штукатуркой и серых панельных пятиэтажек, ни души, как будто и не шли сюда целыми семьями, и не ждали часами своей очереди, чтобы помочь пострадавшим. В открытое окно, через москитную сетку, отчего лицо становится еле различимым, дежурная объясняет, что в первые дни крови собрали даже больше, чем требовалось, поэтому желающих разворачивают и отправляют по домам. Опустели и керченские больницы: тяжело раненых доставили в Севастополь, Краснодар, Москву, тех, кто пострадал не сильно, отпустили. Официальный траур тоже закончился, хотя небольшие российские флаги на ведомственных учреждениях еще перевязаны черной лентой, и даже прохожие на улицах все меньше говорят о трагедии, все больше о своем.

Но это обычное состояние города лишь внешнее, кажущееся. Подойдите к любому из этих людей, увлеченных разговорами, прогуливающихся с детьми и собаками, скучающих за кассой в домовом магазинчике, – слова о боли так и польются из них, потому что в этом городе, где каждый второй – знакомый или знакомый через знакомого, чужого горя не бывает. Присмотритесь внимательнее, и увидите женщин, мужчин, девочек и мальчиков с двумя-четырьмя гвоздиками в руках. Скорее всего они сядут в 40 маршрутку, идущую из центра, проедут минут двадцать мимо рынков и магазинов, пятиэтажек и частных чахлых домиков, мимо пустырей, строек, повесивших носы портовых кранов, и выйдут на остановке около металлургического завода. На сто метров выше, по улице Войкова, таращась на заброшенный ДК имени Энгельса пустыми глазницами окон в том месте, где раньше была столовая, стоит керченский политех. С того самого дня он плотно оцеплен Росгвардией, поэтому мемориал организовался около остановки. Люди приезжают семьями, с детьми, приносят цветы, игрушки и свечи. Среди них легко узнать тех, кто был в колледже: мальчики с потерянными взглядами, девочки с трясущимися руками…

«Вызывайте скорую, я хочу жить»

В аллее между основным корпусом, где произошел взрыв, и «пятеркой» – еще одним зданием политеха, – сидят, опустив головы и сцепив пальцы в замок, два молодых человека. Здесь, около колледжа, друзьям-первокурсникам Вадиму Власюку и Андрею Герману почему-то становится легче. Ночью ребятам опять снились выстрелы, взрывы, фигура стрелка в окне, и они не знали куда себя деть. А пришли сюда, выговаривают всё, что болит внутри, открываются, пусть даже незнакомому человеку, – и как будто ненадолго отпускает.

– Я хотел пойти в столовую, но за минуту до взрыва меня что-то осенило, и я сказал себе «нет, не пойду», – сжав пальцы, потерянным взглядом смотря на здание колледжа, рассказывает Вадим. – Друзьям своим сказал: «Пошлите в класс». Мы поднимались по лестнице, и произошел взрыв. У меня одногруппница была в столовой. Она сейчас в порядке, но психика ее… Ее выносили через холл, где были трупы, она всё это видела. С нашей группы двоих увезли в больницу: мальчика, потому что у него тоже психика была, и девочку с ранениями. Мой преподаватель по информатике погибла (прим.: Анастасия Бакланова). За полминуты до взрыва я с ними, с ней и с мамой ее, общался. Я пошел в холл, они на лестницу, произошел взрыв, и они погибли.

После первого взрыва все были в шоке, не понимали, что происходит. Сработала сигнализация, нам сказали покидать второй этаж, и мы вышли на улицу. А когда мы находились на втором этаже, мы еще слышали, что в дальних уголках корпуса происходят взрывы, мелкие, потому что в классах трещали окна. По-видимому, кто-то открывал дверь и закидывал мелкую взрывчатку. Мы спустились на улицу, там было много пострадавших, раненых осколками, девочки падали, теряли сознание от испуга. Мы откачивали, как могли, переносили в безопасное место. Потом послышались выстрелы. Девочки выбегали, кричали, что кто-то ходит, расстреливает…
Я никогда ни с чем таким не сталкивался. В первые пять минут я думал, что война. Мы вышли на улицу, увидели раненых, сразу стали помогать. Мы видели, как девочки падают, кровь течет, но мы ничего не боялись, в головах мыслей не было.

Первые приехали МЧС. Мы лежали возле девочки, не могли нащупать пульс, пытались делать искусственное дыхание. Мчсник прибежал, передал по рации, что девушка в крайне тяжелом состоянии. Вчера я узнал, что у нее не выдержало сердце и она погибла. Чтобы девушку перенести, мы нашли носилки где-то в сарае. Когда мы ее перетаскивали, увидели, что во внутреннем дворе лежит мальчик, совсем один. Потом к нему пошла помощь, мы донесли девочку, тоже побежали туда, и нам сообщили, что он погиб. Это был одногруппник мальчика, с которым мы откачивали девочку. Он просто упал на колени, мы упали, начали плакать, и после этого я просто сказал: «Всё, с меня хватит». Я перелез за забор, меня трясло, и я увидел, что уже выносят раненых и трупы. Несли на чем угодно. Останавливали маршрутки, грузовики…

Дальше Вадим рассуждает о том, о чем говорит весь город, переполненный слухами, страхами и неизвестностью. Спросите у кого угодно в Керчи, и он скажет вам: «Росляков был не один».

– Говорят, что он был один, но это невозможно, потому что были свидетели, которые видели, что в здание заходили трое в масках. Неизвестно, как он активировал бомбу. Либо с ним кто-то включил бомбу и тоже погиб, я не знаю. Боимся по городу ходить. Много информации скидывают. Моя подруга написала, что якобы в их районе нашли взрывчатку. Была ложная информация, что в Керчи заминировали медицинский колледж. Страшно, просто страшно.

– Страшно, – эхом повторяет Андрей. – Была информация, что на похоронах должны были быть теракты.
– Я подруге запретил ехать. Может, у них сообщники были.
– А сами поехали на прощание?
– Я не мог не поехать. У меня умер преподаватель, вчера ночью умерла наша другая подруга. Должны были проститься. Они с нашего политеха, они семья. Первое время будет тяжело, будут кошмары сниться. А потом посмотрим. Некоторые уже хотят забрать документы, перевестись куда-то. Страшно.

– Просто ты понимаешь, что ты здесь был, ты этого не забудешь, – продолжает Андрей. – У меня одногруппник, он выносил трупы и людей без ног. Он сходил к психологу и его просто психом назвали.
– Да, к психологам многие обратились. Но что они сделают? Они говорят: “занимайся чем-то, чтобы забыть”, а ты не можешь. Потому что информация идет отовсюду, и слухи ходят.

– Я в тот день пришел домой, и что мне делать? Думал фильм посмотреть, отвлечься, – сквозь зубы, крепко их стиснув, сжав пальцы, рассказывает Андрей. – Какой фильм… Как кино перед глазами всё это. Бежит передо мной парень, у него половины лица нет – все в осколках, и кричит: «Вызывайте скорую, я жить хочу!» Как от этого отвлечься?

Сонный город

Стопятидесятысячная портовая Керчь вытянулась вдоль Крымского полуострова и смотрит на материк. С тех пор как построили мост, людей в сезон прибавилось, но так как город не имеет курортного статуса, скорее промышленный, туристов, по сравнению с той же Феодосией или Ялтой, особенно много не бывает и сейчас. Это, с другой стороны, хорошо, считают местные, потому что туристы всегда провоцируют взлёт цен, а цены и так поднялись с тех пор, как Крым вошёл в состав России.

В Керчи, говорят, хорошо “пенсионерить”: воздух, климат, размеренный ритм. И если жители северных городов приезжают сюда встречать старость, то молодые керчане отправляются за образованием или работой в Севастополь, на Украину, «за мост» – в Краснодар, Москву, Петербург. Работу, конечно, можно найти и здесь, правда не самую высокооплачиваемую. Есть заводы «Залив», «Стрелочный», Металлургический на улице Войкова, куда идут работать выпускники того самого политеха; как везде есть такси, магазины и гостиницы…

А ещё Керчь – настолько спокойный город, что даже сонный. До сих пор за всю новейшую историю только два события ненадолго будили убаюканную морем землю. Первое – перестрелка в заведении «Интерклуб» в 1996 году, в которой погибла вся банда криминального главы города Виктора Кильзона, включая его самого, но то были темные времена, и разборки криминальной власти никого не удивляли. Второе событие, поднявшее город на уши, – референдум 2014 года, разделивший жизнь керчан на два этапа: «при Украине» и «при России». Нина Александровна как сейчас помнит – схватила паспорт и сломя голову бежала голосовать «за». Для нее, как и для большинства пенсионеров, разница очевидна: при Украине она получала пенсию 1000 рублей и не знала, как на них прожить, при России – 8 тысяч минималку, а еще сверх того 2 с половиной – прибавка на инвалидность. Теперь можно платить коммуналку, покупать внукам подарки, и еще что-то остаётся на жизнь. Молодым людям тоже по большей части нравится. 17-летний Андрей говорит, что сейчас по крайней мере нет войны, и то хорошо. Кроме того, построили мост, строят дороги, правда медленно, понемногу облагораживают город, который – и это бросается в глаза – пришел в сильное запустение.

Когда страсти с референдумом улеглись, керчане по привычке зажили тихо, поэтому массовое убийство в политехническом колледже стало для них шоком, от которого город оправится не скоро.
– Посмотрите вокруг, все испуганы. Шла мимо музыкальной школы – мамы трясутся над своими детьми. Водят в школы, ждут их с уроков. Такого у нас никогда не было, – рассказывает другая пенсионерка Людмила Николаевна.

Она живет в общежитии по улице Льва Толстого, рядом с бараками, где снимала квартиру семья Росляковых, но ни с матерью, ни с мальчиком знакома не была.
– Живем и друг друга не знаем. Действительно, как сонные. Везу-везу свою тележку, вот остановилась посмотреть, что тут происходит.

“Здесь он жил – рядом с нами!”

Все проходящие и проезжающие по Толстого, разбитой улице ближе к окраине города, состоящей из пустырей и страшных панельных пятиэтажек, как и Людмила Николаевна, останавливаются напротив дома Влада Рослякова. Здесь круглосуточно дежурит ОМОН, работает Следственный комитет и почти в любое время суетятся, безуспешно пытаясь прорваться за оцепление к дому, журналисты.

– А что здесь случилось? Что они здесь ищут? – подключаются новые прохожие.
– Да вы что, это вот здесь он жил! Рядом с нами! А мы и не знали. На этой вот самой, на нашей остановке садился в автобус. И там ездят наши дети. Какой кошмар.

Бараки представляют собой грустное зрелище. Маленькие покосившиеся домики с вываливающимися дверями и через одно заколоченными окнами когда-то, вероятно, строили пленные немцы на время, но и в наши дни это дешевое жилье снимают малоимущие семьи и одинокие старики. Напротив, за разбитым кирпичным заводом – заросшее сорняками поле, когда-то бывшее стадионом, говорят, Росляков бегал здесь по утрам; за стадионом – заброшенные детские садики, а по другую сторону бараков – завод, тоже заброшенный, там, по слухам, преступник учился стрелять и взрывать.

– Хотя у нас здесь и стадион, и пустыри, всё равно все было спокойно, и никогда мы не боялись своих детей отпускать на улицу, – продолжает Людмила Николаевна, говоря уже даже не со мной, а с другими соседями. – Я четвёртый день плачу, не могу остановиться, так жалко деток. Хотя там и не было у меня знакомых… Нет, соседкин же сын там учится. Но он в то время как раз убежал в магазин.

– И мне аукнулось, – подхватывает другая женщина. – 15 лет назад из Севастополя приехали ко мне квартиранты: девочка с двухлетним сыном. Высокая такая, красивая, с длинной косой. И мальчик у нее такой хороший. С отцом у них что-то не получилось, они сюда приехали. Потом она встретила мужчину, вышла замуж и съехала от меня. И вот вижу я по телевизору фотографию этого мальчика, ему оказывается 15 лет уже, я по фамилии узнала – Владик Вердибоженко, и ее вижу, эту женщину, как она убивается перед гробом.
– А матери этого пацана каково, который всё это горе натворил? – подключается третья.

– Где она вообще, вы знаете? – спрашиваю.
– Не знаю, она же здесь ни с кем из нас не общалась. С кем она дружила? Вот эти иеговы (Свидетели Иеговы – религиозная организация, запрещенная в России, прим.ред.). Где-то они прячутся. Сейчас же Россия гоняет их. Ой, горе одно, горе и всё. Она руки на себя хотела наложить, а коллеги ее остановили и вызвали психолога. Она, может, в больнице, раз ее нет, а может и в хате сидит, кто ее знает, – предполагает одна соседка.

– Говорят, она повесилась, – включается в разговор вторая.
– А я слышала сегодня сплетню, что сошла с ума, – сочувствующие кивает головой третья.

Семьи Росляковых как будто и не было в Керчи до 17 октября. О том, где работала мать, что она ходила в запрещенную в России религиозную организацию «Свидетелей Иеговы», что не позволяла сыну развлекаться, местные так же, как и вся страна, узнают из новостей, поэтому сказать, где правда от очевидцев, а где подхваченный слух, сложно. Но весь город уверен, что «йоги или иеговы, или как их там» тоже имеют отношение к трагедии, тем более что их молельный дом до закрытия находился в этом районе, теперь здесь же они прячутся по подвалам, а пенсионерка баба Маша своими глазами сегодня видела «йогов» на рынке с цветами – «это значит, пацана будут хоронить, а они собираются на похороны».

Чуть больше известно о бабушке с дедушкой и отце. Они живут в пяти минутах ходьбы от дома Влада, на улице Нестерова, параллельной Толстого, в ничем не примечательной пятиэтажке. Бабушку Галину соседки видят не часто, в основном, когда она выходит гулять с собакой. Обычная женщина. Видели иногда и Влада – в бараках проблемы с водой, он приходил к бабушке купаться. Парень как парень, очень тихий, всегда здоровался, проходя мимо, что о нем еще сказать?

«Рвали на себе одежду, перевязывали раны»

«Ненависть» – было написано на майке, которую Влад Росляков надел, чтобы расстреливать учеников и преподавателей техникума. Ненависть, боль, а ещё страх и много всего, чего нельзя описать словами, чувствует студентка колледжа, пожелавшая остаться неназванной, стоя напротив дома Росляковых на Толстого. Она шла на остановку и какая-то неведомая сила заставила её остановиться, смотреть на этот полуразрушенный дом, как люди в форме пытаются найти в нем ответ, почему Влад проснулся в то утро и пошёл убивать её друзей.

То был самый обычный, ничем не примечательный день. Студенты отсидели две пары, пошли пообедать в столовую или болтать в аллею. В это самое время в соседнем корпусе, который называют «пятеркой», как обычно шло очередное мероприятие, а на следующий день, в четверг, на кураторском часу у второкурсников была запланирована встреча с полицией – в колледже регулярно проходили какие-то встречи.

– Колледж для меня – второй дом, я здесь проводила и день, и ночь, в студсовете была. Я приезжала домой в 7-8 вечера. Весело было, классно, – рассказывает второкурсница Ксения Ковтун. Вместе с одногруппниками Анной Деревенец и Владимиром Палазником они приехали в политех, чтобы забрать свои вещи: ребята убегали из кабинетов, бросая всё.

– Что я испытываю, стоя здесь? Чувство, как будто это всё снова происходит. Как будто ты стоишь, и в тебя стреляют, – говорит Владимир.
– Я был на заднем дворе, видел его силуэт, как он ходил и расстреливал людей. Мы помогали откачивать одну девочку, у которой во время взрыва отказало сердце. Мы вернули ей сердцебиение, но потом сказали, что она умерла. У меня погибли два друга, две одногрупнницы, преподаватели.

– Вы оказывали друг другу помощь?
– Да, то, что помнили с курсов ОБЖ.

– Рвали на себе одежду, перевязывали раны. Медсестра наша просто не знала, к кому быстрее бежать, она вся была в крови, – продолжает Ксения. – Очень тяжело было дозвониться, вызвать помощь, и когда мы дозвонились, приехала только одна скорая,

Даже те, кто не пострадал физически, знаете, у многих пострадала психика. Они просто подходят к этому месту, на остановке, и у них начинаются трястись руки, настолько страшно. Сплетни ходят по интернету, и многие верят. А вдруг произойдет снова. Как доказательство Ксюшиных слов встречаю у мемориала двух девочек дет шестнадцати. Они стоят, молча смотрят на гору цветов и игрушек.

– Вы цветы сюда принесли? – спрашиваю.
– У нас денег нет, а так бы принесли цветы.

-А вы были в колледже в тот день?
– Я нет, вы у неё спросите.

– Я не хочу говорить, я боюсь. Вдруг они это увидят. Будет хуже, они меня найдут, – говорит надрывающимся голосом девушка, и руки её дрожат.

– Кто они?
– Те, кто это устроил.

– Я не напишу ваше имя, они вас не узнают.
– Я всё равно боюсь. Меня всю трясёт. Я не могу говорить.

Источник: Православие и мир