Католический священник из Стамбула о статусе храма Святой Софии
Собор Святой Софии – это прежде всего свидетель ран, нанесённых христианами друг другу. Сообщает корреспондент Vatican News Ольга Сакун.
Клаудио Мондже, священник-доминиканец из Стамбула, возглавляющий Центр межрелигиозного диалога, разделяет мнение многих христиан на Западе о нецелесообразности превращения Айя-Софии из музея в мечеть, но при этом считает, что большинство высказавшихся на эту тему не учитывают сложной истории противоречий и ран, нанесенных христианами друг другу. Об этом отец Клаудио рассказал в интервью Vatican News.
Величественная базилика Святой Софии, освященная при императоре Юстиниане в 537 году, не была первым храмом, воздвигнутым на этом месте. Первая церковь – Великая – была построена Константином или, что более вероятно, Констанцием II и торжественно освящена в 360 году. Храм, ставший кафедральным собором, был посвящен Логосу, а его престольный праздник отмечался 25 декабря. Собор сгорел в 404 году, и Феодосий II воздвиг второй храм, который был освящен 10 октября 415 года, но также сгорел во время восстания «Ника» в 532 году. От этого второго храма сохранилась лишь часть колоннады. Буквально несколько дней спустя после разрушения храма Юстиниан распорядился о строительстве новой базилики. Она должна была стать более величественной, чем те, что ей предшествовали. Строительство базилики описано Прокопием Кесарийским. Собор был выдающимся архитектурным творением: в частности, Прокопий упоминает о мистическом световом эффекте. Собор был освящен 27 декабря 537 года и стал местом пышных императорских церемоний и прежде всего коронаций. В 558 году во время землетрясения обрушился купол, уничтожив алтарь, амвон и киворий. Император распорядился о немедленном восстановлении собора, которое было завершено в 562 году.
С самого начала своей истории, продолжил отец Мондже, собор Святой Софии был местом, где трон и алтарь тесно переплетались. По преданию, на освящении базилики Юстиниан воскликнул: «Соломон, я тебя превзошел!». И хотя эти слова опровергаются некоторыми историками, не вызывает сомнений тот факт, что архитектурное великолепие собора больше отвечало логике имперского престижа, нежели богопочитания. «Религия, политика, престиж всегда были неотъемлемыми аспектами истории Святой Софии», – утверждает священник.
Именно великолепие литургии в соборе Святой Софии, отмечает Мондже, привело к обращению русского народа, и именно на алтарь Святой Софии в 1054 году Папский легат положил грамоту об отлучении, что положило начало Великой Схизме между Церковью Запада и Церковью Востока. В 1204 году собор становится свидетелем Четвертого крестового похода, который превращается в разграбление Константинополя. Для Европы его последствия были губительны как с точки зрения морали, так и с политической точки зрения. Историк Стивен Рансимен расценивал разграбление Константинополя как одно из самых тяжких преступлений против человечества. Речь идет не просто об уничтожении наследия прошлого, но и о мощном ударе, нанесенном христианской культуре, которая с тех пор уже никогда не будет такой, как прежде. Необратимые последствия имело и расхищение реликвий величайшей духовной ценности, благодаря которым византийская столица была одним из главных мест христианских паломничеств. Всё это нанесло еще более тяжкий удар по отношениям между христианами.
12 декабря 1452 года в соборе Святой Софии в присутствии кардинала Исидора, униатского Патриарха Константинополя, был положен формальный конец схизме, произошедшей в 1054 году. Но эта уния была воспринята многими как акт подчинения Восточной Церкви. Неизбежным следствием примирения должна была стать военная помощь в виде Крестового похода против турок, захвативших город. Но эта помощь так и не пришла, кроме того, для православного общества идея подчинения Риму была настолько отвратительной, что она стала воспринимать исламское нашествие как меньшее зло – а также, добавляет Мондже, как «не столь чуждую им культурную инициативу»: свидетельства такого взгляда мы находим уже в конце XII века у Михаила Сирийца, и оно не единственное. Он открыто приветствует «сынов Исмаила», пришедших с юга, чтобы освободить восточных христиан.
29 мая 1453 года султан Мехмед II торжественно вступает в собор Святой Софии в знак завоевания всего города. Собор, сердце столицы, становится мечетью. Султан представлял собой исламскую традицию цезарепапистского толка, который на протяжении веков характеризовал и Византийскую империю. Мехмед считал османов настоящими преемниками и хранителями византийского наследия, с притязаниями на универсальность. Такое универсалистское видение является полной противоположностью национализма и совранизма, которые выражала церемония открытия мечети в соборе Святой Софии 24 июля этого года, отмечает отец Клаудио Мондже. Он считает, что решение Мустафы Ататюрка о превращении мечети в музей было «прагматичным», и оно должно было сгладить риск притязаний на нее с той или иной стороны. Это был единственный способ сохранить не только художественно-архитектурное великолепие собора, но и его символическую ценность и память о прошлом. Многие верующие – как христиане, так и мусульмане, – так не считают, констатирует доминиканец из Стамбула. Большинство говорят об оскорблении христианству: однако «мы, верующие, – считает он, – независимо от нашего вероисповедания, должны противостоять тенденции превращать себя в простых хранителей памятников или богослужебных зданий и защитить статус свидетелей живой веры, которая не является лишь наследием прошлого». Кроме того, когда мы говорим об Айя-Софии, не надо забывать, что уже более 560 лет христиане не совершают богослужений под сводами базилики.
Комментируя предложения о совместном использовании собора христианами и мусульманами, отец Мондже говорит, что это не представляется реалистичным. В то же время красота Айя-Софи, считает он, должна быть доступна для всех, а решение турецкого правительства тормозит братский диалог, поскольку мы имеем дело с притязанием «обладать неким объектом, не задумываясь о присутствии другого, будь он христианин или нет, верующий или неверующий», – сказал в заключение отец Клаудио Мондже.
