Епископ Иосиф Верт в Караганде

Как мы уже сообщали, с 27 февраля по 1 марта 2012 г. епископ Иосиф Верт руководил велипостными духовными упражнениями для епископов Казахстана и Средней Азии. Ниже мы предлагаем вашему вниманию проповедь Владыки Иосифа на Мессе в Кафедральном соборе Св. Иосифа г. Караганды, прочитанную 29 февраля с.г., и его интервью местному католическому изданию «Кредо». Материалы и фотографии любезно предоставлены редакцией «Кредо».

Проповедь епископа Иосифа Верта

В сегодняшнем чтении мы слышали: «было слово Господне к Ионе вторично: встань, иди в Ниненивию – город великий, и проповедуй в ней». А еще мы слышали, как реагировали жители этого города на великопостные проповеди Ионы. Это был «великий город», как мы читаем в Св. Писании, а значит там жили десятки тысяч людей. Иона стал ходить по городу и проповедовать: «Еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена!» И тут же автор продолжает: «и поверили ниневитяне Богу и объявили пост и оделись во вретища от большого из них до малого».
Мы вступили уже в период Великого поста, и это прекрасный пример для нас: ниневитяне сразу же поверили Ионе и объявили пост. Даже царь Ниневии встал со своего престола, снял свои царские золотые облачения и оделся во вретище.
Итак, неделю назад мы получили знак: наши головы посыпали пеплом в ознаменование начала поста – времени покаяния.
«И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего и сохранил их от бедствия, которое хотел навести на них и не навел». Это уже плоды поста – плоды молитвы, покаяния. Город не был разрушен, люди не погибли, Господь даровал им прощение и спасение.
Перед нами один из прекраснейших примеров того, как всего один человек совершал покаяние за целый город и просил у Господа прощения. Но в истории человечества бывало разное. Прошли сотни лет, на землю пришел Иисус Христос – уже не пророк Иона, а сам Сын Человеческий. Он также проповедовал покаяние. И сегодня мы слышали в Евангелии: народ стал сходиться во множестве, и Иисус начал говорить им. «Род сей лукав, он ищет знамения: и знамение не дастся им, кроме знамения Ионы пророка… Ниневитяне восстанут на суд с родом сим и осудят его, ибо они покаялись от проповеди Ионы».
Мы знаем, что далеко не все так быстро приняли слово Иисуса Христа; как раз наоборот – лишь немногие уверовали в Него.
И сегодня задумаемся над нашей собственной ситуацией. Епископ Януш и я уже говорили сегодня, что здесь, в Караганде, жили и служили очень известные в наши дни личности. Сюда были вывезены тысячи людей. Вспомним этих людей, которые были вывезены сюда, в степи Казахстана.
Мой отец… Ему было 7 лет, когда в 1931 г. первая волна переселенцев из Поволжья прибыла сюда: это было 30 тыс. поволжских и российских немцев. Тогда еще не было ни Майкудука, ни Караганды, и их выгрузили прямо у железной дороги.
Однажды на прогулке с друзьями мы дошли до железной дороги, хотя это нам было строго-настрого запрещено: родители следили за этим. Но все же я пошел туда и увидел там какие-то ямы. В этих ямах была очень липкая глина, и я даже принес немножко домой. И тогда мама рассказала мне, что в 31 году как раз там останавливались поезда и высаживали людей. Эти люди и вырыли там себе эти ямы, которые стали для них первыми домами. Они накрывали их карагайником, который замазывали слоями глины. Когда прошла зима, из 30 тыс. человек осталось всего 13 тыс. Остальные умерли от голода и холода. Но говорят, что, когда первые растерянные переселенцы стояли здесь в отчаянии, один человек поднялся и сказал: «Братья и сестры, если мы в добрые времена могли Господа прославлять и благодарить, то и не забудем это делать и в злые времена». И он запел гимн «Gro?er Gott, wir loben Dich» («Тебя, Бога, хвалим»).
Вот фундамент Церкви здесь, в Караганде. Можно представить себе тех людей, особенно старых, которые знали, что вот-вот им придется уйти из этой жизни, а они уже давно не исповедовались, не причащались, жили без елеопомазания. Как они, наверное, просили Господа, как молились, чтобы все-таки случилось чудо, и они смогли приступить к таинствам. И действительно, в 1936 г. сюда приехал священник о. Кельш. Могу даже сказать, что это был мой дальний родственник. Он несколько месяцев крестил, венчал, совершал Мессу, и делал все это, конечно, тайно. Но однажды ночью за ним пришли, и больше его не видели. А потом опять десятки лет без священника до 54 г.
Когда после смерти Сталина из лагерей стали выпускать массы заключенных, то среди них было много священников: это были о. Буковниский и о. Штауб, другие священники. Они приезжали сюда – в край, где несколько десятков лет не было таинств, исповеди, проповедей. И если мы сейчас вспоминаем прошлое, то нужно вспоминать его полностью, не только какие-то героические моменты. Можно представить себе, какие после всех тех событий сердца были у большинства переселенцев. Там, на родине, у них отняли все. Какая ненависть жила в душах многих из них. А священники говорили им о любви Божьей, о любви Иисуса Христа, который из любви ко всем людям, к нам, всем грешникам умер на кресте. Как же нелегко было жертвам репрессий принять это, но все же тысячи и тысячи крестились. О. Александр Бень, который в последние годы своей жизни служил в Кустанае, рассказывал нам — молодым семинаристам и священникам, что однажды в те времена он крестил в одном поселке сразу около тысячи человек.
Когда меня, тогда еще маленького ребенка, крестил о. Буковинский, я был не один, и нас было даже не десять, а десятки таких же пацанов, как я. Взрослые приступали после долгих лет к таинствам покаяния, Евхаристии. Иногда, даже, случались очень чудные истории: рассказывали нам об одном мужчине, который жил здесь недалеко от церкви. Его фамилия была Лебедь, и он также был поволжским немцем. Еще 37-38 гг. в Поволжье, в родной деревне этого Лебедя, священник, предчувствуя скорый арест, допустил совсем еще неподготовленных детей к исповеди и причастию. Вскоре священник бесследно исчез, а всех жителей депортировали, и для тех детей первая исповедь и первое причастие на многие годы стали последними. Узнав, что здесь, в Караганде, есть священники, многие семьи, в том числе и семья Лебедей, переехали сюда жить. И вот, наш герой, молодой мужчина, пошел на исповедь. Исповедоваться-то он еще кое как исповедался: они были один на один со священником, то подсказывал, задавал наводящие вопросы, в общем, помогал. Но с причастием все оказалось сложнее. Мужчина приступал к нему первым. Он помнил, что причастие – это тонкий белый хлебец, и когда министрант снял покровец (белая и тонкая «крышка», которой покрывают чашу) то Лебедь решил, что это и есть причастие, и укусил «крышку». Откусить сразу ему не удалось, и он старался изо всех сил… В общем, и смех и грех, но сколько тысяч людей получили в то время отпущение грехов и благодать таинств.
Сейчас, готовясь, к духовным упражнениям для ваших ординариев, я просмотрел письма, которые получал от епископа Александра Хиры. В 74 г. я близко познакомился с ним, и он стал моим первым учителем на пути к призванию. Потом полгода он тайно готовил меня к дальнейшей учебе и учил латинскому языку. А затем я уехал в Литву, и мы изредка переписывались. Он писал мне с огромной радостью, что, хотя здесь и раньше много людей приступало к таинствам, но, когда здесь построили церковь, стало приходить намного больше людей. Потом он просил прощения за то, что долго не отвечал на мое письмо, и оправдывался при этом тем, что, как я сам, наверное, понимаю, у него много дел, и он занят с утра до вечера, потому что это было как раз в период Великого поста, и ему приходилось часами слушать исповеди в исповедальне.
Дорогие братья и сестры, будем молиться. Молитесь о нас, епископах, чтобы эти духовные упражнения оказались для нас благодатными. Ваш епископ сказал, что я, епископ Кондрусевич и епископ Ленга, представлялись ему легендарными личностями. Мне так не кажется. Но, если другим мы кажемся легендарными, то какими же легендарными личностями были те, с которыми мы соприкасались: тот же епископ Александр Хира, о. Буковинский… Молитесь, чтобы и мы сегодня, новое поколение епископов, хоть немного были проникнуты тем же духом, каким были преисполнены эти служители Господа. Молитесь о людях нашего XXI в. Им, наверное, действительно намного сложнее обратиться к Богу Живому, чем тем бедным и преследуемым людям, которые были выброшены из вагонов в голой степи и для которых Господь Бог был их единственной истинной надеждой. Будем молиться и о самих себе, чтобы пламя нашей любви и веры не угасало. Будем помнить слова Иисуса Христа, Который поставил Своим слушателям в пример жителей Ниневии. Будем вспоминать те героические личности, тех людей, которые за веру готовы были отдать свою жизнь и отдавали ее. И пусть этот фундамент, на котором стоит и укрепляется наша вера и наша любовь, даст нам истинный дух покаяния в это святое время Великого поста. Аминь.

Интервью с епископом Иосифом Вертом для газеты «КРЕДО» (1 марта 2012 г.)

Ваше преосвященство, нам хотелось бы сначала поблагодарить Вас за то, что Вы нашли время для нашей газеты, а также за вчерашнюю проповедь, из которой мы узнали много интересных вещей, о которых впервые говорилось в нашем соборе. И наш первый вопрос: о чем Вы думаете, находясь в родной Караганде?

Как вы знаете, я родился здесь, в Караганде. Недавно тетя даже рассказала мне о кое-каких подробностях моего рождения. В 52 г. еще не было такой медицинской сети, как сегодня. Когда мама почувствовала приближение родов, ее повели в больницу. Но она не дошла. Буквально в ста метр от сегодняшней школы была землянка, и вот там я родился.
Это моя родина, но, как вы сами знаете, я много-много лет уже назад покинул Казахстан. В 75 г. я уехал отсюда, десять лет прожил в Литве. Там я прошел свою формацию как член Общества Иисуса и священник. Правда, я еще какое-то время работал в Актюбинске, но затем все время служил в России – сначала в Поволжье, а теперь уже более 20 лет в Сибири, и это, конечно, не проходит бесследно.
Вообще-то, мы всегда считали себя российскими немцами или, как говорилось в времена СССР, «советскими». Действительно, мой отец с Поволжья, мои предки приехали в Россию 250 лет тому назад. А в Казахстан родители попали детьми в результате насильственной депортации. Но я родился здесь, поэтому это, конечно же, моя родина. Но все-таки когда в моей семье говорили о родине, то всегда имелась в виду поволжская деревня Шенхен, т.е. красивая в переводе с немецкого. Там родился мой отец, там же жили мои предки.
Поэтому, приезжая в Караганду, я испытываю противоречивые чувства. Я вижу знакомые пейзажи, строения, ту же школу, хотя появилось много высотных зданий. И, естественно, сразу пробуждаются воспоминания о детстве, о школьных годах. Человек, наверное, всю жизнь чувствует то место, в котором он родился, и это что-то значит. Но еще раз повторюсь: уже тогда, в детстве, мы знали, что мы здесь только депортированные, а сейчас я уже ощущаю как свою родину Сибирь.

Принимали ли Ваши близкие активное участие в строительстве кафедрального собора св. Иосифа в Караганде?

Я как раз уехал в 75 г., незадолго до того, как здесь началась подготовка к строительству церкви. Верующие много лет пытались зарегистрировать общину, о. Буковинский прилагал к этому огромные усилия, но… Буквально вчера я читал архивные документы, в которых говорится о том, что уполномоченный по делам религии в Караганде и местные власти получили прямое указание сверху ни в коем случае не регистрировать приход. А без этого не могло быть и речь о строительстве настоящего храма.
Из писем, которые приходили мне в Литву, я знал, что купили землянку, которую собираются снести, чтобы построить на этом месте церковь. И эта радость, которая царила здесь в сердцах людей, передавалась через эти письма и мне. Однажды ко мне в Литву приехал мой отец. Мы были с ним в церкви, и я рассказывал ему, что, когда здесь проводился ремонт, то добровольно приходило помогать по 20-30 прихожан. Тогда отец сказал, что в Караганде таких бывало более сотни. Так как моя семья жила всего в полукилометре от места строительства, то, конечно же, все ее члены участвовали в стройке.

Чтобы Вы могли бы рассказать об образовании самого прихода? Одни считают, что мы обязаны этим о. Альбинасу Думбляускасу, а другие – епископу Александру Хире.

Я бы мог сказать, что у истоков прихода не стоял ни тот, ни другой. Здесь была намного более сложная ситуация. Каноническое право здесь было сложно применить. В 60-е годы, и в начале 70-х о. Альбинаса еще не было, но и о. Александр не был для нас настоятелем. Вообще, люди не понимали, что такое «настоятель». Священник – это что-то среднее между Богом и людьми, и перед священником у нас дрожали коленки. Бог был недостижим, Он был высоко, мы совсем внизу, а между нами и Богом – священник. Он был, конечно же, намного ближе к Богу. А вот что касается настоятеля или викарного, то такого понятия у нас не было совсем. Может быть, старым людям оно еще было известно по воспоминаниям о родине, где были настоящие приходы.
Ситуация была такая: после смерти Сталина множество священников освободилось из Карлага и других лагерей и, узнав, что здесь много католиков, приехали сюда. Это были о. Буковинский как один из первых, о. Александр Штауб, живший в Майкудуке до 62 года. В 60-х к нам стал приезжать о. Стефан. Если говорить о настоятелях, то он, можно сказать, был настоятелем, потому что он много лет вел строительство этой церкви. Он каждое воскресенье приезжал к нам, хотя сам жил в другом районе города, слушал исповедь, совершал в 7 часов вечера св. Мессу. Потом ночевал у нас и утром в понедельник в 5 часов совершал еще одну Мессу и уезжал. И так он делал на протяжении многих лет. Действительно, это было служение настоятеля.
О. Александр жил в старом Майкудуке, в так называемом «Русском поселке», и очень редко приезжал сюда: только, когда его приглашали, например, для венчания. Он готовил пару и затем венчал в семейном кругу. Некоторые из наших ездили к нему сами, нежелательно было появление у него большой группы людей. Поэтому ходили по нескольку человек, чтобы, скажем, крестить ребенка.
А о. Стефан… Он был очень таким «тихим» священником, и его работа, его деятельность менее известна, чем деятельность о. Альбинаса, о. Александра или о. Буковинского. Но если речь идет о приходе, то, я думаю, больше всех в 60-х и в начале 70-х сделал именно он. Это был греко-католический священник, как и о. Александр. Но если последний легко перешел на нашу римско-католическую литургию, то, что касается о. Стефана, мне даже трудно сказать, по какому обряду именно он служил, так как тогда я еще не разбирался в литургике так, как сегодня. Помню только, что служил он на каком-то, как нам казалось, неправильном русском языке. Потом дома мы обсуждали эти «неправильности», но сейчас я думаю, что это был церковно-славянский язык. Впрочем, чтения были на немецком языке.
Могу сказать, что для немцев римо-католиков не было проблемой приходить на эту «русскую» Мессу. Я знал только двух людей, которые не желали ходить к «русскому попу».
Собирались верующие в Майкудуке. Семьи, которые «принимали» у себя святую Мессу, менялись ежемесячно. Правда, иногда бывало, одна семья на несколько лет брала к себе церковь. На домах таких семей сегодня нужно было бы вывешивать памятные таблички.
Наш поселок был немецким на 95% и назывался «Берлин». Но было несколько семей не немецкой национальности. И одной из них была семья директора дома инвалидов – коммуниста, некатолика и вообще неверующего. Я учился в одном классе с его дочерью. В какой-то момент эта семья переехала и в их доме поселилась пожилая супружеская пара, немцы, которые брали церковь к себе. И мне вспоминается, как мама, желая объяснить, где будет служиться Месса говорила нам, детям: «Ну что, вы не знаете? Это же у коммуниста!» Это звучало так красиво: церковь у коммуниста.
На процессах беатификации нужно доказывать практику добродетелей в героической степени. Так вот: можно начинать беатификацию тех людей, которые принимали у себя церковь. Потому что даже в нормальной ситуации это было бы очень тяжело, а в при коммунистическом режиме это было в десять раз труднее.
Наша семья принимала церковь только один раз. У нас был двухквартирный дом, где жили мы и наша тетя, и он был слишком маленьким для общины, и потому всегда старались выбирать дома побольше.

Интересно, почему власти все же дали разрешение на строительство храма? Кто добивался этого?

Сперва нужно сказать, почему нас не регистрировали, хотя, как теперь стало известно, мы были самой большой католической общиной во всём Советском Союзе, если не считать Прибалтику и Западную Украину. И всё же нас не регистрировали: может быть, как раз-таки из-за этого. Ведь, получив регистрацию и действуя официально, мы смогли бы стать большой силой.
Вчера я просматривал архивные документы, которые мне дал о. Василий. И среди них был список приходов в Караганде, составленный местным уполномоченным по делам религий. Там было несколько зарегистрированных общин баптистов, лютеран, мусульман и православные общины. Конечно, самыми активными в советское время были баптисты. У них было несколько общин, каждая из которых составляла 80-120 человек, самая большая – 300. Но в католической общине в 60-х гг. насчитывалась тысяча человек. Правда, эти цифры, наверняка, занижены. Вероятно, чиновники сделали это намеренно, чтобы в глазах Москвы всё выглядело так, будто с религией и с религиозными пережитками всё потихоньку идет к концу. Но, в любом случае, у одной католической общины, согласно этому списку, было почти столько же членов, сколько у всех остальных вместе взятых. Это меня даже порадовало. Я даже помню, как появилась эта цифра: уже в 60-ые годы собирали подписи для регистрации общины, и о. Буковинский собрал тогда именно тысячу подписей.

— А что Вы могли бы рассказать о небезызвестных «двадцатках»?

«Двадцатки» есть и сегодня. Ведь для регистрации прихода по сей день нужно набрать определенное количество верующих, и тут требования бывают разными. Где-то требуют двадцать, где-то десять человек. И всех их нужно внести в список. Это и есть «десятка» или «двадцатка».
В наше время это была «двадцатка». Надо было ходатайствовать о регистрации. Попытки предпринимали уже в 60-ые, но каждый раз верующие получали отказ. В сегодняшних архивных документах можно увидеть, как они боялись регистрации именно католиков. А потом, в начале 70-ых годов, советские немцы всё активнее стали требовать разрешения на выезд из СССР. И поэтому ежегодно, чтобы «спустить пар», выпускали по 5-10 тысяч немцев. Но, в конце концов, власти увидели, что это не помогает. Давление пара становится всё сильнее и сильнее и вот-вот раздастся взрыв. Поэтому уже в начале 70-ых руководство Коммунистической партии СССР решило поменять политику. Путем маленьких уступок они хотели ослабить стремление немцев покинуть страну. И, думаю, именно поэтому дали разрешение на регистрацию прихода и строительство храма. А чуть позднее даже позволили кандидатам поступать в духовные семинарии в Прибалтике. Благодаря этому и меня в 79 г. приняли в духовную семинарию в Каунасе.

Несколько лет тому назад в нашем кафедральном соборе Вы вспоминали Гертруду Детцель. Что лично Вам дало знакомство с этой святой женщиной и что вообще известно Вам о ее жизни?

Нужно сказать, что Гертруда была святым человеком. Таких людей я, наверное, больше не встречал. И то же говорят все, кто ее знали. Меня она готовила к Первому Причастию. Кажется, это было в конце 59 или в 60 г. Она готовила маленькую группу в 20-30 человек. Я еще помню, как познакомился с ней. Она приехала сюда намного позже, чем мои родители, которые были депортированы в 30-х годах. Гертруда была из кавказских немцев и, когда началась война, оказалась в трудармии. Там она собирала людей на молитвы, и на нее доносили несколько раз. В конце концов, ее посадили в тюрьму на пять лет, если не больше. Но после смерти Сталина она освободилась и решила вернуться на родину. Но с Кавказа пришлось уехать, потому что немцев там не прописывали и гнали оттуда. И она переехала в Караганду где-то во второй половине 50-х.
В то время верующие из каждой поволжской деревни собирались по отдельности. Так, мой отец молился вместе с другими жителями Шенхена. На Волге их было более трех тысяч, но сюда, конечно же, депортировали лишь малую часть, а остальные были рассеянны по всему Казахстану и Сибири. Как-то раз я ходил в общину моей мамы, которая была из одесских немцев, но мне там не понравилось, потому что у нас всё-таки было лучше.
Так вот, однажды мама сказала: «Пойдемте сегодня к Гертруде! Я слышала, что она очень красиво проводит богослужения». А Гертруда в то время жила «за канавой», т.е. за границей, за которой начинался «Русский поселок», хотя там и жили немцы. Там было не совсем безопасно. И мы пошли туда. По сегодняшним меркам это было не так уж далеко, но мы привыкли к тому, что церковь была очень близко: в 100-200 метрах. Там нам очень понравилось, и мы стали ходить по воскресеньям к Гертруде, как, впрочем, и почти все остальные верующие. В конце концов, в Майкудуке осталась только одна община.
Потом Гертруда перебралась через канаву к нам, и когда мы собирались по разным домам, она руководила молитвами. Были периоды, когда не было священника. Т.е. они были, но им приходилось «залечь на дно» на месяц, а то и больше. И в такие периоды всем руководила Гертруда.

Вы иницировали процесс беатификации сестры Гертруды. На каком этапе он находится сейчас?

Этот процесс я объявил спонтанно. За несколько дней до 25-летия со дня смерти Гертруды я вдруг подумал, что скоро нас ждет такой важный юбилей и решил инициировать процесс на епрахиальном уровне. Однако в конце своей жизни Гертруда жила здесь, в Караганде, в Майкудуке, здесь умерла и была похоронена. Поэтому по каноническому праву ее беатификацией должны заниматься здесь. Но на начальном этапе большую роль играют свидетельства людей, лично знавших кандидата. А большинство из тех, кто знал Гертруду, переехали в Германию. Поэтому я попросил у архиепископа Яна Павла Ленги разрешения на проведение этого процесса в своей епархии.
Мы занялись сбором информации. Я нашел одну сестру-монахиню из Швейцарии, которая работала в Германии в душепастырстве «русских» немцев. Вместе со священником они встречали католиков, прибывавших в 70-е и 80-е годы, и многие из них знали Гертруду. В 96 г. эта сестра уже не работала, но по моей просьбе согласилась помогать в сборе информации. Она обзванивала наших немцев, которые живут сейчас в Германии, говорила с ними, но по телефону очень трудно собрать необходимые сведения. Однажды та монахиня встречалась с сестрой Кларой, приезжавшей в Германию, и та дала свидетельство на 25 страниц. Но это исключение. Кроме того, я получил одно письмо от племянницы Гертруды, которая проживала тогда в Краснодарском крае. Она достаточно подробно написала о своей тете. Наша епархиальная газета часто печатала эти материалы.
Но потом у меня появилось очень много других забот и задач, и этот процесс немного остановился, «заснул». Да и вообще, мне кажется, что своими силами мы такой процесс не потянем. Например, та же Караганда отдала процесс беатификации о. Буковинского Краковской епархии, у которой больше возможностей. Так что и я подумываю теперь передать процесс беатификации сестры Гертруды другой епархии или привлечь людей, у которых есть опыт в таком деле.
Впрочем, мне с самого начала был не слишком важен быстрый результат. Важен сам процесс. Ведь если мы действительно верующие люди, то знаем, что Гертруда, если она святая, то святая и без официальной канонизации. Так что не так уж и важно, признает ли Церковь это сегодня, через десять лет или через сто лет. А вот рассказывать людям о таком человеке, о том, как она в коммунистические времена вела за собой сотни людей, имея столько мужества, – вот это очень важно.

Беседовали: Михаэла Хлахулова и Евгений Стариков.