Две лепты вдовы…
Первая неделя ноября выдалась в Новосибирске особенной. Ударили настоящие сибирские морозы, началась и закончилась традиционная октава молитв за всех усопших верных, включавшая также «день памяти и скорби», связанный с воспоминанием трагических событий 7 ноября. Но самое главное, чем запомнятся эти дни – это, безусловно, встреча ветеранов католических приходов Преображенской епархии, прошедшая в Куриальном центре в Новосибирске с 3 по 5 ноября.
Участвовать в «слете» предварительно изъявило желание около пятидесяти человек, но в итоге приехало около сорока. Разумеется, приглашение получили верующие обоего пола, но случилось так, что «дедушки» так и не смогли добраться до Новосибирска из-за осложнений со здоровьем, а потому «слет ветеранов» стал в действительности встречей наших «бабушек».
О целях и характере прошедшей встречи рассказал ее вдохновитель и организатор, епископ Иосиф Верт во время воскресного богослужения 8 ноября. Евангелие 32-го рядового воскресенья могло бы послужить для всего происходившего прекрасным эпиграфом. «И сел Иисус против сокровищницы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Придя же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу, ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк 12,41-44).
«У меня невольно встают перед глазами наши бабушки, — прокомментировал этот текст Владыка, — которые в большинстве своем тоже уже вдовы и которые съехались на минувшей неделе в Новосибирск на свой “пионерский слет”. Одна привезла с Урала трехлитровую банку с засоленными овощами, другая – огромный пирог, некоторые собрали пожертвования и принесли их… Мне хотелось бы сегодня рассказать об этой удивительной встрече.
Различные встречи проходят в нашей епархии уже давно. Еще в 1994 г. была организована 1-ая пастырская конференция, на которой присутствовало и много пожилых верующих-мирян. Но доминировали, конечно, священники и монашествующие. Поэтому нам пришла мысль созвать только их – старшее поколение, – чтобы, во-первых, поблагодарить их за то, что они донесли светоч веры до нашего времени, несмотря на все гонения на Церковь. А во-вторых, послушать, какие у них есть пожелания к Церкви сегодня.
Мне кажется, что-то подобное Церковь переживала в первой половине IV века. Тогда, после тягчайших гонений, на волю вышли Христовы исповедники, претерпевшие тяжелые пытки, со следами ран и перенесенных мучений. Император Константин пригласил старейшин Церкви на Вселенский собор и при этом лично целовал язвы и шрамы приехавших делегатов. И вот теперь нам, католикам XXI века, вкусившим радость религиозной свободы, следует приклониться перед душевными ранами и шрамами нашего старшего поколения, исповедовавшего веру во мраке 70-летних атеистических гонений».
«Их удивительное прошлое…, — продолжил свое слово Владыка, — в некоторых случаях легендарное прошлое! Еще лет 25 назад в Литве я слышал от одного священника, который совершал миссионерскую поездку в Северный Казахстан, что в 50-е годы там в селе Зеленый Гай стреляли в священника во время Мессы, но одна женщина закрыла его своим телом и таким образом погибла сама. Теперь на нашей встрече присутствовала дочь той мужественной женщины. Ей в то время был 21 год, а в 90-е годы ее семья переехала в Томск».
Вспоминает участница слета ветеранов, прихожанка томского храма Девы Марии Святого Розария Теофилия Ивановна Левандовская: «Я родилась в 1934 г. на Украине, в Хмельницкой области. Вся наша большая семья с шестью детьми, бабушкой и дедушкой в 1936 г. была вывезена в Казахстан, и первым нашим местом поселения стало село Зеленый Гай Акмолинской (позднее, Целиноградской) области. В 1952 г. мы с сестрой уехали, а точнее убежали из колхозного рабства, и поселились в пригороде Караганды (город-спутник Сарань), где я устроилась на работу и поступила учиться. Через год мне удалось перевезти к себе оставшихся в живых членов семьи (маму, папу, брата, сестру), а еще через год у нас умер отец. Однако самая старшая моя сестра, у которой к тому времени родилось шестеро детей, оставалась в селе Зеленый Гай. Она-то и написала нам, что в селе организована католическая община, есть молитвенный дом, а из Акмолинска время от времени приезжает священник и проводит богослужения. Моя мама загорелась желанием посетить Мессу, побывать на исповеди. Ведь уже больше двадцати лет у нас не было такой возможности! Конечно, все мы продолжали регулярно молиться дома. Основным молитвам меня научила мама. Меня и окрестить успели в костеле в нашем родном украинском селе, а вот двух моих маленьких братишек, умерших в ссылке во младенчестве, крестил уже не священник, а бабушка в домашних условиях.
Шел тогда 1956 г., а Пасха приходилась на 1 апреля. Мама уехала, мы ее всей семьей проводили, а спустя какое-то время получаем телеграмму: приезжайте хоронить вашу маму! Приехав в Зеленый Гай, мы узнали от односельчан страшные подробности случившегося. Мама была убита в молитвенном доме, в конце пасхального богослужения, когда священник уже приступил к освящению пасхальной пищи. Мама со своим узелочком стояла у самого алтаря, чуть сбоку, а священник сместился немного подальше. Я была в том доме, видела тот алтарь: так красиво он был убран, к нему вела лесенка из ящичков с ровно проросшей зеленой пшеницей… Выстрел был произведен через занавешенное окно за алтарем. Моя мама стояла боком, а потому первая пуля угодила ей в щеку, пониже виска. Как объясняла позднее врач, если бы она сразу упала, то, вероятно, осталась бы жива. Однако она обернулась на выстрел и получила вторую пулю в грудь, под сердце. Эта рана была смертельной. По верующим стреляли, наверное, метили в священника, а еще раньше в молитвенный дом подбрасывали записки: «убирайтесь отсюда!», «уходите, пока целы!» и подобного содержания.
В доме собрались по преимуществу пожилые люди, большинство – женщины, было только два старичка. И когда они выскочили на улицу, то увидели убегающего мужчину, волокущего за собой ружье. Дом был на самом краю села, а дальше – поле и скирды. И убийца бежал в сторону скирд. Задержать его, конечно, не смогли.
Тело мамы так и лежало у алтаря почти сутки, пока из областного центра (около 100 км) приехал наряд милиции и освидетельствовал место преступления. А потом тело положили в гроб, связали гроб цепями (дороги-то у нас ужасные) и повезли в областной центр на вскрытие. А мы ехали навстречу в кузове грузовика, и на полпути между Зеленым Гаем и Акмолинском встретили нашу маму, отпраздновавшую свою последнюю в жизни Пасху.
Разумеется, никто и не думал разыскивать преступника, хотя мы и писали во все инстанции, куда только могли. Но как раз этот страшный случай укрепил во мне веру. Именно с этого времени я сама стала активно разыскивать католическую общину, священника, и нашла то, что искала, совсем рядом – в Караганде. Впрочем, на самом деле ездить было довольно далеко: 25 км до Караганды, а потом еще до ее отдаленной окраины, которую в народе называли «Берлин», поскольку там проживали ссыльные немцы. Это была та самая полуподпольная община, в которой воспитывался наш Владыка Иосиф – тогда еще маленький мальчик, та самая община, о которой он так много и с таким воодушевлением рассказывал. В 1958 г. я вышла замуж и венчалась с мужем в «неофициальном» молитвенном доме, а в 1960 г. там же крестила своего сына. Могла ли я подумать, что под старость лет смогу посещать уже не молитвенный дом, а самый настоящий католический храм, и делать это вполне открыто!? Что у нас будут священники, причем не только старенькие, но и современные, молодые!? Я верю, что у нашей Церкви – великое будущее».
Это свидетельство поражает своей искренностью и трагизмом. Но сколько других, в чем-то похожих, но звучащих каждый раз по-новому историй нам пришлось услышать за эти дни! Какие испытания, какие трудности выпали на долю нашего старшего поколения! Трагична судьба детей, сосланных в сибирскую тайгу или казахские степи вместе с родителями, лишенных детства, лишенных религиозного воспитания и просто гуманного отношения со стороны власть предержащих. Но, наверное, еще более трагична судьба тех, кто уже в раннем возрасте вовсе потерял родителей и оказался в детском доме.
Рассказывает Чеслава Петрушко (приход Екатеринбурга): «Я родилась в польской католической семье в городе, принадлежащем к Львовскому воеводству. Тогда это была территория Польского государства. Я представляю тех людей, чье детство навсегда запечатлено опытом оккупации. Через наш городок трижды прокатилась своими гусеницами война: в 39-м пришла Красная армия, в 41-м – немецкая, а в 44-м – опять советская. Я родилась 12 августа 1939 г., а 1 сентября началась война. Но меня все же успели окрестить. Я была младшим, девятым ребенком в семье. Разница с самой старшей сестрой составляла 22 года. И вот, вся эта большая и очень дружная семья была рассеяна, уничтожена. В какой-то момент я осталась только с мамой. Мама меня воспитывала до 5 лет, а мое католическое воспитание продолжалось до 1947 г. Я даже успела пройти кое-какую катехизацию. Ведь тогда еще были открыты храмы, были священники… Религиозная жизнь продолжалась даже в оккупации. Мама потеряла в годы войны мужа, семерых своих детей. Она всё пережила, а потом у нее отказало сердце. Она умерла, а я осталась сиротой. Меня отправили в детский дом на территории уже Советской Украины, вблизи венгерской границы. Там было очень много польских детей. Католические семьи были многодетными, и часто в детский дом попадало сразу 5-6 родных братьев и сестер, у которых убили родителей. Первое время (а был это 1947-48 год) к нам еще допускали священника. Но наступил день, когда он не пришел. Шепотом передавалась весть о том, что он арестован. А потом меня отправили в детский дом вглубь России, и тут ни о какой религиозной жизни не могло быть и речи. Я ушла во «внутреннее подполье», в свой внутренний мир. И долгие годы, в детском доме, а потом в студенческом общежитии, могла молиться исключительно про себя и лежа, делая вид, что сплю. Надо сказать, что никаких надежд на возрождение нашей Католической Церкви, да и христианства вообще, у меня тогда не было. А потом я стала свидетельницей и участницей чудесных событий во второй половине 80-х: восстала из пепла католическая община в Екатеринбурге, городе, в котором я жила и работала долгие годы. Этот город тогда считался закрытым, и когда мы, верующие, обращались в различные инстанции с просьбой зарегистрировать общину, то слышали в ответ: “Кто такие католики? Откуда здесь вообще взялись католики?” А между тем очень многие старожилы помнили костел св. Анны, который стоял в центре города и был действующим до 30-х годов. Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что и действующий православный храм был в нашем полуторамиллионном городе только один, и тот на окраине. Но в 1990 г. нам удалось зарегистрировать польское национальное общество, а в 1992 г. – и католический приход. Национальное возрождение шло тогда рука об руку с возрождением религиозным. В конце концов случилось и то, о чем мы раньше даже не смели мечтать. Католической общине был возвращен храм св. Анны, тот храм, в котором я теперь молюсь и приступаю к Таинствам. Я очень надеюсь, что настанет день, когда этот храм станут посещать мои дети и внуки».
Встреча ветеранов продолжалась три дня, причем у каждого из них была своя тема. Тема первого дня называлась: «Взгляд в прошлое: годы гонений и преследования Церкви». Организаторы попросили бабушек обменяться свидетельствами о том, как им самим передали веру, и о том, как они жили по вере в страшные годы атеистической тьмы.
Подавляющее большинство участниц отметили, что главную и ни с чем несравнимую роль в их религиозном воспитании сыграла мама, иногда – бабушка. Это мама следила за тем, чтобы все дети были крещены, это мама учила их молитвам и сама регулярно молилась с ними, это мама вела их на исповедь и на Мессу, как только поблизости оказывался священник и такая возможность появлялась, это мама пела религиозные песни, когда стирала, гладила или готовила обед, и, тем самым, приучала к ним детей. А что же папы? Очень часто семья рано лишалась отца и кормильца: он погибал в лагере или был сломлен непосильными тяготами трудармии. В других случаях отец играл роль, похожую на роль плотника Иосифа в Святом Семействе. Это был «молчаливый католик», своим тяжелым повседневным трудом обеспечивающий свою семью материально. Это был тот, кто делал всё, что в его силах, и даже сверх сил, чтобы семья могла выжить. А инициативу религиозного свидетельства и религиозного воспитания он, вынужденно или сознательно, оставлял супруге. И мы должны быть по-своему очень благодарны «католическим отцам», уподобившимся их небесному покровителю Иосифу-труженику, величайшему из святых, снабдившему Деву Марию и маленького Иисуса всем необходимым для земной жизни. Но, тем не менее, фактическим главой «домашней церкви» в большинстве случаев оставалась мама.
Вот что рассказала о своем пути к храму Екатерина Александровна Елисеева (урожденная Габель) из прихода г. Ишим: «Моя мама родилась в многодетной немецкой католической семье в Поволжье. Когда начались гонения, семья вынуждена была постоянно переезжать с места на место, чтобы избежать ареста ее главы. Так мамина семья оказалась в одной из деревень Ишимского района Тюменской области. Моя мама когда-то прошла катехизацию при церкви и пела в церковном хоре. В условиях же Сибири, когда на много сотен километров вокруг не было ни одного католического священника, она стала настоящей активисткой и “душой общины”: собирала людей на молитву, крестила младенцев, рассказывала молодым о таинстве брака… Мама вышла замуж, но ее семья была разделена в трудные сороковые. Ее муж и мой отец умер в Казахстане. В Казахстане поселился и один из моих братьев. А еще четверо детей остались с мамой в Ишимском районе. Одна моя сестра живет на Алтае, а одна – в Воркуте. Все дети выросли верующими, при первой возможности посещали католическую церковь и приступали к Таинствам. Ближайшая к нам католическая община со священником находилась в Караганде. Наша семья посылала туда пожертвования за Мессы в интенции наших живых и умерших родственников, а время от времени и сами мы совершали туда “паломничество”. В 1959 г. меня, тогда одиннадцатилетнюю девочку, отправили в Караганду, чтобы там принять Крещение и Первое Причастие. Мама сумела подобрать мне в магазине очень красивый веночек из светлого воска. И на грудь мне прикрепили веточку из воска. У меня осталась памятная фотография. Я навсегда запомнила тот большой деревянный дом, в котором проходило богослужение. Я подозреваю, что именно этот молитвенный дом посещал в детстве наш епископ. Из всех детей в нашей семье только я была крещена священником во время Мессы. Всех моих братишек и сестричек крестили мама и бабушка в домашних условиях.
Нас рано научили молитвам, и регулярно, утром и вечером, мы молились всей семьей. Мама очень строго следила за этим. Нам, детям, очень нравились религиозные обычаи. С какой радостью мы колядовали в рождественские дни! Разумеется, все колядки исполнялись нами на немецком языке, поскольку русским колядкам тогда негде было научиться. А на Пасху я с братишками и сестренками оставляла шапку в надежде на приход пасхального зайца. Утром мы находили в наших шапках крашеные яйца, конфеты, печенье… Значит, заяц не обошел наш дом!
Но наша религиозная жизнь отнюдь не ограничивалась одними только обычаями. Мама готовила нас к праздникам загодя и очень серьезно, читала нам библейские истории из одной старой книжки (возможно, это была детская Библия). Как мне памятно это чувство: пробираешься декабрьским вечером по заснеженным тропинкам к своему дому, смотришь на звездное небо и знаешь, что там живут добрый Бог и Его ангелы, и они видят тебя!
Того детского религиозного воспитания хватило мне на всю жизнь. Сейчас у нас религиозная свобода, есть священники, и католических храмов не так уж мало. Как жаль, что моя мама и большинство из моих дорогих, очень религиозных тетушек так и не дожили до этих дней, и не могут теперь посещать открытые храмы. Однажды, еще до того, как в наших краях стала действовать Католическая Церковь, я случайно познакомилась с одним очень пожилым человеком, немцем-католиком. Мы звали его “дядя Саша”. Он не раз признавался, что на склоне лет ему очень хочется посетить церковную службу и очень нужно исповедаться. Он прочитал мне молитвы на немецком языке, которые много лет назад читал до и после исповеди. Я была так растрогана… Дядя Саша умер, так и не побывав на исповеди. Мы, прихожане католической общины Ишима, регулярно ходим на его могилу, а ежегодно 2 ноября, в день поминовения всех усопших, ставим на нее свечу и молимся».
Однако не бывает правил без исключений. По свидетельству Екатерины Мухамеджановой (г. Прокопьевск) главная роль в ее религиозном воспитании принадлежала не маме, а «двум отцам» – отцу физическому и отцу духовному, священнику Василию Рудке. «Первое, что нас удерживало вблизи Иисуса, — вспоминает Екатерина, — это молитва. А инициатором молитвы был мой отец. Он же постоянно поддерживал связь со священниками, приглашал их к нам домой. Это был, сначала, о. Александр Бень, потом – о. Василий Рудка. Эти священники крестили всех детей в нашей семье. Иногда в нашем доме служилась Святая Месса. Сомнений в существовании Бога у нас не было никогда, хотя гонения были очень серьезные. Моего старшего брата постоянно обижали, обзывали “фашистом” из-за его немецкой национальности. Даже директор школы оскорблял и бил его. Брат тогда ходил в 5-6 класс и никак не мог научиться чисто говорить по-русски, то и дело сбивался на немецкий. Однако были и добрые, справедливые педагоги, которые старались не допускать дискриминации. У меня была такая учительница. Мне так хотелось пойти на Мессу в Рождество или на Пасху. А в школе-то был обычный день! И тогда учительница говорила мне: “Иди, Катя. Я отпускаю тебя с уроков. Я знаю, что ты сегодня заболела, потому что у вас праздник…” Я до сих пор храню благодарное чувство к моим педагогам, а у брата не осталось никакой обиды на его обидчиков, никакой злобы по отношению к ним. И это – плоды христианского воспитания.
Наша религиозная жизнь проходила в подполье. Месса служилась всякий раз в новом месте, причем священник часто сам не знал до последнего момента, в какой дом его сегодня поведут. Бывало так, что священник, едва приняв исповедь, окрестив ребенка или отслужив Мессу, спешно скрывался через окно и уходил огородами, как партизан из фильмов той поры.
Из раннего детства у меня осталось два самых ярких воспоминания. Первое, когда мне было, вероятно, лет пять, а мой папа вместе с о. Василием Рудкой пекли облатки для Мессы. Дело было непривычное, а потому было решено попробовать продукцию. В качестве “дегустатора” тогда пригласили меня – маленькую девочку. А потом о. Василий научил нас с папой делать розарии из вишневых косточек. Сколько же мы сделали таких розариев! Люди были нам очень благодарны и давали нам символические пожертвования в 2-3 копейки. А потом технология усовершенствовалась, и мы стали делать розарии из бусинок. Исходный материал – дешевые бусы – мы покупали в магазине.
Позже, когда я подросла, самым главным в моей жизни авторитетом стал о. Василий Рудка. Он был таким авторитетом и для моего брата. Брат и дома мог чего-то не сказать, а отцу Василию открывал душу. А у о. Василия всегда можно было найти совет, найти подсказку, найти слова, уместные именно в данном случае. Отец Василий вообще был святым человеком. Не только я, но и другие прихожане видели в нём образец христианина, и больше того – образ апостола, образ ангела или даже Самого Иисуса Христа. Некоторые люди даже утверждали, будто видели исходящее от о. Василия сияние. Я сияния не видела, но могу засвидетельствовать, что только через о. Василия поняла, что такое христианская любовь. Он никогда не брал денег ни за Мессу, ни за требы. Уверял, что ему хватает его зарплаты, хотя зарплата-то была очень небольшая – он работал гардеробщиком в медсанчасти одной из шахт. Когда в нашем доме проходила Месса, о. Василий незаметно оставлял какую-то денежную сумму где-то за печкой или под подушкой. Надо сказать, что наша семья тогда очень нуждалась. Я думала, что о. Василий делает эти подарки только нашей семье, но потом узнала, что он оказывал такую же помощь и другим нуждающимся семьям. Верующие приглашали о. Василия на кладбище, отслужить панихиду. Все старались поскорее увести священника к могилам своих родственников, а он останавливался у заброшенных могилок, которые давным-давно никто не посещает, и долго молился. Этим своим примером он хотел научить нас, что молиться нужно не только за “своих”, но и за всех людей.
Благодаря присутствию о. Василия религиозная жизнь в Прокопьевске была очень интенсивной. Комната, в которой служилась Месса, была всегда заполнена до отказа. Мы стояли так тесно друг к другу, что нельзя было шелохнуться. Но наша религиозная жизнь не ограничивалась посещением богослужений. Мы переписывали друг у друга и заучивали наизусть религиозные стихи, пели религиозные песни, ставили театральные сценки… У нас постоянно действовали группы живого Розария.
Мне очень повезло, что в моей жизни были такие люди, как мой папа и о. Василий Рудка».
В. Дегтярев
