Дневники Матери Терезы разбили нездоровый образ бодрой благотворительности
Критика Блаженной Матери Терезы получила новый импульс после публикации ее дневников. Она предстала миру в слабости, стала уязвимой для всеобщего суда — и суд не замедлил. Зачем Католическая Церковь пошла на это? Предлагаем нашим читателям материал, подготовленный порталом «Милосердие.ru».
Рассказывает Светлана Панич, переводчик дневников матери Терезы Калькуттской:
Сахар с перцем
— На западе дневники матери Терезы были опубликованы в 2007 году, в России — в 2010, когда вышла книга «Будь моим светом» в вашем переводе. Но сама критика матери Терезы началась еще при ее жизни, задолго до публикации дневников. Что дневники добавили к этой критике?
— Особенность этого издания в том, что вошедшие в него тексты никоим образом не предполагали публичности. Мать Тереза не хотела, чтобы ее переписка была известна кому-либо, кроме прямых адресатов, она неоднократно просила у духовников благословения уничтожить письма. Дневники, тем более, вела только для себя и явно не задумывала их как послание потомкам.
Однако постулатор процесса канонизации м. Терезы, отец Брайан Колодейчук, решил их частично опубликовать после того, как мать Тереза была беатифицирована. Книга разошлась по всему миру, разбила многие иллюзии части церковной публики и задала много вопросов публике светской. Какого рода это были иллюзии и что за вопросы?
Оказалось, что та м. Тереза, какой она открывалась в своих письмах и дневниках, — невероятно сильная личность, весьма решительная, с непростым характером, часто резкая и жесткая, — совершенно не похожа на бодрый, «розово- марципановый», по выражению Натальи Леонидовны Трауберг, образ «неунывающей монахини», который тиражировался религиозной литературой и отчасти, из наилучших побуждений, был подхвачен светскими изданиями.
Нашлось даже немало тех, кто по прочтении книги спрашивал: «А в Бога ваша святая верит?»
Проблема несоответствия образа святого общественным ожиданиям или сложившимся в культуре представлениям очень интересна. Так было с матерью Марией (Скобцовой); мать Тереза, при жизни и после смерти, тоже стала предметом пререкания.
Многим людям проще иметь дело с образами безупречными, «сладкими» до приторности, но «с перцем» показного аскетизма, надсадной эксцентричности или героизма.
Эта «щепотка перца» присутствует во многих жизнеописаниях святых — истязания плоти, поиск страданий, искушения в духе благочестивых кошмаров барочного искусства, надрывное покаяние; рассказы о м. Терезе — не исключение. Но как только человек, искренне пытаясь подражать любимому святому, начинает следовать предложенному ему «формульному» образу, оказывается, что это невозможно: попытки этот образ имитировать оборачиваются религиозной истерией.
Вера не в словах, а в делах
Если посмотреть на сестер матери Терезы, мы увидим весьма трезвых, здравых, очень стойких в душевном отношении женщин. Таково с самого начала было требование к тем, кто приходил в конгрегацию. Сестры, писала мать Тереза, должны быть «крепки телом и здравы умом, быть щедры и любить бедных. Им надо быть готовыми взяться за любую работу, какою бы грязной она ни казалась. Они должны быть жизнерадостными и отзывчивыми».
Никакой «сладости небесной» там в помине нет. Ее и не может быть, потому что, простите, для того, чтобы обмывать бомжей, «сладость» не нужна. Требуются другие навыки, другое расположение сердца. Нужно понимание, что ты моешь бомжа, а не «совершаешь духовный подвиг».
А для этого необходимо предельно здравое отношение к себе.
Но именно в церковной среде сложилось, а оттуда и в светскую перекочевало стойкое представление о том, что все, совершаемое матерью Терезой, рождалось из «светлой веры», а точнее, из восторженной религиозности. Ее частные записи не оставляют от этой легенды и следа.
Оказалось, что «лучезарная матушка», просившая почаще «улыбаться Иисусу» и призывавшая совершать все дела в радости, более тридцати лет прожила в тяжелейшей богооставленности. В первые годы монашеской жизни м. Тереза пережила мощный мистический опыт, ставший началом ее, очень странного для тогдашней Церкви, пути. О таком опыте вправе рассказывать только переживший — все наши попытки подбирать здесь слова будут в лучшем случае неточными, в худшем нечестными.
Но потом на несколько десятков лет подступает тьма. И именно в эти годы она выходит из благополучного монастыря и спускается на самый низ социальной лестницы, идет в места крайней нищеты и порока, открывает в разных странах дома конгрегации, создает больницы и хосписы для бедных.
А духовникам пишет: «Не знаю, что мне делать. Бога нет. Рая нет. Я знаю, что у меня дорога в ад. Что делать, если Бог меня оставил?» Потом снова берет метелку и идет мести.
Может возникнуть вопрос: не было ли это родом терапии, когда человек, чтобы вытащить себя, берется помогать тем, кому еще хуже? В такой терапии нет ничего дурного (если, конечно, ее не выдавать за «самоотверженное служение»), но, думаю, мать Тереза была для нее слишком простодушна. Скорее, и это видно из частных записей,так она пыталась ответить на воспринятые с предельной ответственностью, как обращение лично к ней, всем известные евангельские слова: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Жажда милости
Другим «ключом» к ее действиям служит столь же серьезно, как личная просьба, услышанное слово Христа на Кресте: «Жажду». Для нее Христово «Жажду» — это, прежде всего, жажда милости. К кому? Да все к тем же ближним, о которых Христос говорит в притче о Страшном суде – голодным, нищим, бездомным, больным и умирающим, изгоям, маргиналам.
Такова была ее «социальная программа», которую она, личность сильная и целеустремленная, старалась осуществить как можно скорее и любой ценой. В первую очередь, ценой неимоверных внутренних усилий, какие требовались, чтобы, несмотря на «тьму в сердце», подбирать на улицах больных и бездомных, ухаживать за умирающими и щедро улыбаться всем – от бомжей до «владык мира». Иногда – ценой собственной репутации.
Тут мы неизбежно вторгаемся в ту область, с которой связано больше всего кривотолков и злословия о матери Терезе. Речь идет о ее моральной «всеядности» и «сомнительных связях».
Когда в 1948 она добилась канонического разрешения, не снимая обетов, жить вне монастыря, и поселилась в одном из самых бедных районов Калькутты, никаких «источников пожертвований» у нее не было. Были только самые необходимые лекарства и основные медсестринские навыки. Уже первый день показал, что этого недостаточно. «…мы пошли на местный базар, — записывает она вечером в дневнике, — а там нищая, умирает, скорее, от голода, чем от чахотки… Я дала ей лекарство, чтобы она могла хоть немного поспать – но ей нужен уход. … я поняла, как же я сама бедна – мне нечего было ей дать. – Сделала все, что могла, но будь у меня горячее молоко или хоть что-нибудь, от чего в ее холодеющее тело вернулась бы жизнь. Надо постараться и устроить так, чтобы поблизости были люди, у которых всегда можно раздобыть самое необходимое».
Лоретанские сестры, к конгрегации которых мать Тереза изначально принадлежала, сразу после того, как она покинула монастырь, недвусмысленно дали ей понять, что на их участие рассчитывать не приходится. Церковные власти тоже довольно долго относились к ее начинанию с оглядкой. Поэтому она не отказывается от помощи. Ни от какой.
Почему мать Тереза общалась с «сомнительной публикой»
— Касается ли мать Тереза в своих дневниках отношений с сильными мира, особенно с дурной репутацией?
— Касается, но не прямо, кроме того, как уже говорилось, не все тексты дневников опубликованы, но некоторые основания поставить под вопрос упреки в неразборчивости в них найти можно.
В 1952 году, в калькуттском районе Калигхат, где находилось святилище богини Кали, мать Тереза основала первый в Индии дом для умирающих. Сестры приносили туда обессилевших от боли и жажды, неизлечимо больных людей, что лежали на земле, у сточных канав – для тогдашней Калькутты, в которой роскошные колонизаторские постройки соседствовали с дикой нищетой, это было обычным.
Необычным было другое – место, где уходящих людей, возможно, впервые в их жизни окружали заботой. Сестры очищали и перевязывали раны, оказывали первую медицинскую помощь, как могли, обезболивали, поили, кормили, провожали молитвой. С первых дней было понятно, что пациентов гораздо больше, чем средств, поэтому, пишет мать Тереза, пожертвования и подаяние собирали везде, где только можно.
В дневниках матери Терезы есть история о том, как однажды она шла в Калигхат к своим подопечным, и навстречу ей попался человек весьма респектабельной и одновременно, бандитской наружности.
Из тех, о ком говорят, что у него весь уголовный кодекс на челе. В ответ на просьбу о помощи дому он, откровенно глумясь, сказал, что может предложить ей лишь пачку сигарет. На что мать м. Тереза воскликнула: «Как это вовремя! К нам недавно принесли пациента, который мучается без табака. А мы не знали, где найти деньги, чтобы купить ему курево».
Была ли это неразборчивость или прекраснодушие? Вряд ли. Скорее, презумпция жизни над идеей, какой бы высокой идея ни казалась.
В противопоставлении «жизнь другого человека или чистота собственных риз» мать Тереза всегда и безоговорочно выбирала жизнь.
Поэтому ей, действительно, иногда приходилось иметь дело с довольно сомнительной публикой, например, с теми же гаитянскими лидерами. Они предложили помощь — и она отозвалась, как отзывалась на каждого, кто, независимо от явных или тайных мотивов, был готов хоть что-нибудь сделать «одному из малых сил».
Она прекрасно понимала, с кем ей приходится общаться, но была убеждена, что порочные люди едва ли не больше, чем хорошие, нуждаются милости.
Дневники и письма матери Терезы разрушили соблазнительную и нездоровую иллюзию бодрой благотворительности. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», — писала Ахматова. Оказалось, что благотворительность иногда тоже растет из «сора».
Пожалуй, это стало самой доступной мишенью для «разоблачителей». Впрочем, разоблачения, в том числе, нашумевшая книга и фильм американского журналиста Кристофера Хитченса, время от времени появлялись еще до выхода частных записей матери Терезы.
Они могли быть в большей или меньшей степени обоснованными, искренность их авторов тоже могла варьироваться от нуля до десяти, но у меня, читателя, всегда оставался вопрос: «Зачем все это?» Чтобы еще раз сказать, мол, всемирно обожаемая святая благотворительница небезупречна? Да, это правда, и ее частные записи – первое тому свидетельство. Чтобы еще раз доказать, мол, все в мире делается грязными руками и нет достойных?
Это лукавая игра на понижение, тем более лукавая, что претендует на знание правды. Замечательный лингвист Михаил Викторович Панов однажды сказал, что обыватель смакует неприглядные подробности жизни великих поэтов, чтобы утешить себя, дескать, и они не лучше. За «сахарным изваянием» не увидишь правды о живом человеке, но якобы разоблачающее злословие от правды явно уводит. Это как Сцилла и Харибда, а путь понимания – всегда между ними.
Общалась, но не продавалась
Как видно из писем и дневников, нередко мать Тереза бывала крайне избирательной. Она умела решительно дистанцироваться, особенно когда видела, что ее пытаются «купить», к примеру, известностью, или использовать ее имя для недостойных, на ее взгляд, целей. Единственная цель, которая оправдывала для нее и столь нелюбимую ею публичность, и самые разные знакомства – «ради одного из малых сих».
В Нобелевской речи она говорит о том, что принимает премию только ради отверженных и никому не нужных. Во время последнего визита в США, на встрече с крупными банкирами и бизнесменами она благодарит их за готовность помочь – и тут же уточняет, что вовсе не обязательно жертвовать громадные суммы в пользу Миссионеров Милосердия: помощь «ее беднякам» (этим словом она называла не только неимущих, но всех больных, оставленных, беспомощных и гонимых) начинается с внимания к престарелым родителям, к нищему, в котором никто не видит человека.
Епископам, собравшимся на общеевропейскую конференцию, она напоминает, что «без конца рассуждать о нищете в других странах – легко, а мы зачастую понятия не имеем о страдающих, одиноких людях… что живут по соседству с нами… и у нас нет времени даже на то, чтобы им улыбнуться».
Диктаторам казалось, что они прикрываются именем матери Терезы, а она принимала от них деньги в ясной уверенности, что даже недобрый жест Провидение способно обратить во благо.
Бога не было, нет и не будет?
Мы, люди церковные, часто думаем, что Провидение действует в «черно-белой» парадигме, а оно непостижимым для нас образом обеляет то, к чему мы брезгуем прикоснуться. Если вдуматься, подтверждения можно найти даже в собственной жизни. В конце 90-х годов нам понадобилось собрать значительную сумму на лечение знакомого ребенка. Обратились в разные церковные организации, но, куда не сунемся, везде отказ.
И вдруг мне пришла сумасшедшая мысль – написать знакомому, который в то время жил в Америке. Человек он был даже не атеистических, а радикально богоборческих воззрений, очень циничный и невероятно расчетливый. Но бывает, что от бессилия совершаешь неразумные, на первый взгляд, шаги. Я зажмурилась и ему написала.
Вскоре он ответил: я, конечно, могу повесить эту просьбу у себя в университете, но только для того, чтобы никто не отозвался и вы, мракобесы, убедились, что Бога нет, не было и не будет. «Хорошо, — сказала я.
Через несколько дней мне пришло письмо от совершенно незнакомого человека с просьбой переслать медицинские документы. Это была студентка того самого университета, где работал мой знакомый. Прошлым летом она заработала требуемую нам сумму и как раз в это время думала, на что бы ее потратить. Мы переслали ей выписки — и трансплантацию оплатили вовремя.
На мой взгляд, подобные истории – притчи о Божьей непредсказуемости и человеческом неведении. Судя по всему, мать Тереза и непредсказуемости, и неведению очень доверяла. Она не была морально-всеядной, напротив, многие считают ее крайне ригористичной, но – здесь мы снова возвращаемся к главному мотиву всех ее действий –
«ради одного из малых сих» она не раз жертвовала собственным именем, когда принимала помощь у одиозных фигур – и становилась «нерукопожатной» даже для некоторых близких.
— А были случаи, когда сильные мира сего не подавали?
— Неоднократно. И не только сильные, но и благочестивые, в том числе, те, кто обвинял ее в нравственной неразборчивости. Мать Тереза рассказывает об этом обтекаемо, чаще всего не называя имен, и очень горестно; опять не удалось, опять не получилось, опять прогнали.
В письме к духовнику она сетует, что они не могут собрать средства, чтобы открыть дом, где индийские девушки, которых нищета заставила торговать собой, могли бы найти приют и освоить ремесла. Несколькими годами ранее в дневнике она описывает, как целый день безуспешно искала пристанище для первой общины сестер: «Сегодня я получила хороший урок – оказывается, зачастую быть бедным очень трудно. Когда в очередной раз я искала для нас дом – ходила, пока от усталости не заныли руки и ноги – вдруг поняла, что у бедных также стонет душа и тело оттого, что они все время вынуждены искать крышу над головой – пищу — хоть какую-то помощь… Боже мой, даруй мне сил сейчас – в эту минуту – выстоять в том, к чему Ты меня призываешь».
Вскоре после открытия дома в Калигхате ей стали угрожать расправой за то, что своими больными, прокаженными и умирающими она осквернила святилище покровительницы Калькутты. «В Калигхате — писала она калькуттскому архиепископу, — опять неприятности – мне очень грубо было сказано, мол, я должна благодарить своего Бога, что до сих пор не удостоилась побоев или пули в лоб, потому как иной награды, чем смерть, те, кто здесь работает, не заслужили… Наступают тяжелые времена, пожалуйста, молитесь о том, чтобы нам выдержать экзамен на Милосердие».
Святой – человек неудобный
— Искаженное представление о святости возникает, прежде всего, в церковной среде, оттуда транслируясь в светскую. Откуда берутся такие искажения?
— Думаю, у них – разветвленная корневая система. Первая причина, на мой взгляд, в том, что с течением времени Церковь – как Западная, так и Восточная, – ушла от библейского представления о святости. Мы нередко видим в святом «круглого отличника Господа Бога», однако, в Писании святой – это, прежде всего, «отделенный», иной, проще говоря, живущий не как все люди.
История «народа святого» начинается с того, что Бог берет его «себе в удел», отделяет от других народов и заповедует жить иначе.
Например, ваши соседи, как и положено язычникам, гонят чужеземцев, а вы примите странника, ибо «и вы были рабами в земле Египетской». Мы привыкли воспринимать святого как образец для подражания, но если что он и «показывает» — не поведенческий пример «делай с нами, как мы», а инаковость, неотмирность Царства Божьего, которая по-разному проявляется в каждой жизни.
В ранних повествованиях о святых еще можно было узнать «словесную икону», в которой сквозь образ «видимого человека» проступали черты Царства, однако со временем агиографический канон с устойчивым набором этикетных формул закостеневает, и житие, по словам Д.С. Лихачева, становится «монументальной формой», за которой все труднее прочувствовать живую, ищущую, страдающую личность.
Однако дело не только в самих текстах, но и в том, что современный, в том числе, церковный человек, как правило, не научен их воспринимать: от «словесной иконы» он ждет портретного сходства и четких дидактических указаний.
Еще одна причина связана с тем, что в нашем обиходе (и церковные люди здесь не исключение) слово «святой» употребляется в том значении, в каком оно, претерпев сентименталистские и романтические влияния, закрепилось в русской литературе XIX века. Святой как «идеальный», «беспорочный», совершенный во всех отношениях.
Даже мои воцерковленные студенты в Общедоступном Православном университете имени о. Александра Меня определяли святого как «очень хорошего», «безгрешного человека». Но я не думаю, что встретившись, например, с прп. Максимом Исповедником или со святым Франциском, они согласились бы присоединиться к этим «хорошим людям». Именно потому, что они – иные.
Как верно заметил Клайв Льюис, «Христиане часто думают о том, как много страданий причиняет мир святым; но и святые причиняют миру немало страданий».
Вряд ли стоит «требовать», чтобы святой соответствовал нашему «образу героя» или культурным представлениям. Это часто очень «неудобный» человек, всей своей неразделенной волей отозвавшийся на обращенный к нему зов, решившийся «идти в страну неведомую», и из его сложной, противоречивой жизни Бог что-то творит.
Честная, но очень жесткая
Мать Тереза как раз-то и была такой «неудобной» святой. Как и всякий живой человек, она совершала множество ошибок, и была готова их признавать.
От м. Терезы нередко страдали сестры, и об этом рассказывают многие, ее знавшие. Немало людей так и не смогли ее простить, уходили из конгрегации с обидами и писали потом обличительные тексты.
Об эту жесткость я и сама споткнулась, когда переводила опубликованные в заключительной части книги «Будь моим светом» свидетельства.
Одна из сестер рассказывала, что как-то пришла к м. Терезе в глубочайшем унынии, с ощущением совершенной ненужности всей этой возни с больными и собственной ненужности. Это неизбежное испытание во всяком серьезном деле, когда время даров сменяется временем тяжкого труда, и начинаешь задумываться: а зачем все это?
Мать Тереза, к тому времени уже настоятельница, выслушала сестру и ответила: «Ты все равно должна улыбаться Иисусу».
С этим фрагментом я боролась несколько дней, потому что очень живо представила себя на месте унывающей сестрицы и свою реакцию: хлопнуть дверью и больше в эти сестры ни ногой.
Когда человеку тяжко, подобные «духовные советы» кажутся не просто фарисейскими отговорками, но клеветой на Бога.
Разрешить эту ситуацию для себя и перевести слова матери Терезы так, как она их произнесена, мне помогла простая, в общем-то мысль о том, что подобное она десятки раз говорила себе, и в ситуациях, какие даже помыслить трудно. «Если бы вы знали, какая тьма у меня в сердце… — в те годы, когда мир восторгался жизнерадостностью «лучезарной матушки», — писала она духовнику. — Улыбка – это огромный покров, за которым не видно, как мне больно».
Насколько можно судить по частным записям, мать Тереза вполне осознавала собственную жесткость, и не раз напоминала себе о том, что с сестрами надо быть помягче и потерпеливей.
Приходящим в конгрегацию с самого начала давали понять, что миссионеру милосердия понадобится очень много душевных и физических сил, «порывами сострадания» не обойдешься.
Но безжалостная высота требований, как видно из текстов, сочеталась у матери Терезы с поразительной трезвостью. Одной из своих ирландских корреспонденток, учительнице, которая рвалась приехать в Индию, но понимала, что брезглива, и ей всякий раз предстоит преодолевать отвращение, чтобы прикоснуться к гноящейся ране, мать весьма категорично отказывает, и тут же, в свойственной ей манере, предлагает иной выход:
«Ты можешь участвовать в нашем деле другими способами. Например, рассказывать своим ученикам о том, что бедняки — тоже люди. Они нуждаются не только в нашем подаянии, но в нашей улыбке… Ты можешь заботиться о своих родителях, через несколько лет они станут совсем как наши больные и прокаженные. И ты всегда можешь помогать нам молитвой».
Публикацией дневников матери Терезы Католическая Церковь пошла на смелый, даже рискованный шаг. Всему миру известная благотворительница, святая предстала в своей слабости, уязвимости.
Это открыло ее суду – и суд не замедлил. Судьи, конечно, не переведутся, но, с другой стороны, споры вокруг личности матери Терезы, равно как вокруг Парижских новомучеников (мать Мария (Скобцова), о. Димитрий Клепинин, Илья Фондаминский, сын матери Марии Юрий Скобцов, канонизированные Константинопольским патриархатом), и других противоречивых святых XX столетия, оставляют надежду на то, что рано или поздно Церковь и мир смогут прорваться сквозь риторику суда и оправдания к трудной правде, которую являют такие непохожие друг на друга и на наши представления о них святые.
Степан Абрикосов
Источник: Милосердие.ru
