27 июня. Блаженный Леонид Федоров, священник и мученик. Память

После Февральской революции 1917 г. в тогдашней Российской империи наступил краткий период религиозной свободы. 8 августа того же года официальное признание получила Российская Католическая Церковь Восточного обряда. Впервые за всю историю русские греко-католики смогли открыто исповедовать свою веру. Воспользовавшись моментом, митрополит Андрей Шептицкий, возвращавшийся из ссылки к себе во Львов, которому Папа Пий X ранее предоставил полномочия заниматься делами русских католиков византийского обряда, объявил об учреждении Всероссийского католического экзархата, а экзархом поставил священника Леонида Федорова, возведя его в степень протопресвитера. Все эти решения были утверждены Папой Бенедиктом XV 1 марта 1921 г. Так российские греко-католики обрели собственную церковную юрисдикцию.

Леонид Федоров родился в православной семье в Петербурге 4 ноября 1879 г. По окончании классической гимназии он поступил в православную Духовную академию в Петербурге. Мы не знаем, что произошло с ним во время учебы, но, будучи на втором курсе, в 1902 г., он внезапно покинул академию, уехал в Рим и принял католичество. Он поступил в латинскую Духовную семинарию в Ананьи, затем учился в Риме, а в 1909 г. закончил курс богословия в Доминиканском университете во Фрибурге (Швейцария). В 1911 г. он был рукоположен во священника восточного обряда, а в 1913 г. принял постриг в монастыре Св. Иосифа в Боснии с именем Леонтий. Монастырь этот был основан митрополитом Шептицким по образцу монастыря Студиос в Константинополе.

Когда началась Первая мировая война, отец Леонид вернулся в Россию, где жил в Петербурге у тяжелобольной матери, но вскоре был арестован и отправлен в вечную ссылку в Тобольск. В 1917 г., после своего назначения на пост экзарха, он был стараниями митрополита Шептицкого освобожден из ссылки и приступил к работе. К сожалению, эта работа была с самого начала сильно затруднена. Отец Леонид был моложе многих восточно-католических священнослужителей, особенно таких, как о. Алексей Зерчанинов и о. Иоанн Дейбнер. Они были склонны смотреть на него просто как на собрата, и о. Леониду приходилось напоминать им о своем «начальствовании», что, по его признанию, стоило ему «ужасных мук». Довольно сложными были отношения и с латинским духовенством. Многие из них считали, что Уния в России невозможна и только небольшая кучка мещан и крестьян обратится от православия к греко-католичеству. Часто случались недоразумения и столкновения. Для экзарха это было тем более чувствительно, что материально он во многом зависел от латинской католической иерархии в России.

Гражданская война, разруха и закон об «отделении Церкви от государства», лишивший все религиозные общины прав юридического лица, ввергли духовенство малочисленного греко-католического Экзархата в страшную нужду. 6 апреля 1922 г. отец Леонид пишет митрополиту Андрею Шептицкому: «Вашему покорному слуге, экзарху Российскому, протопресвитеру и протонатарию апостольскому, приходилось в 1918—19 гг. голодать до того, что тряслись руки и колени, и приходится до сих пор рубить и колоть дрова, ломать на дрова дома и заборы, быть молотобойцем в кузнице, возить тачки с поклажей и мусором, разрабатывать огороды и дежурить на них по ночам… Только милостью Божией могу я объяснить себе, что еще не умер или не приведен в полную негодность, несмотря на анемию и подагрический ревматизм, который грызет меня, как крыса старое дерево… Бога ради не думайте, что тут играет роль хоть самая малейшая гордость, или обида, или зависть… Если апостолы или святые не стыдились быть нищими Христа ради, то нам, несчастным, обремененным “грехи многими”, как думать о каком-то самолюбии…»

Следует отметить, что митрополит Шептицкий еще в 1917 г. намеревался хиротонисать Леонида Федорова во епископа, однако о. Леонид «решительно отказался принять рукоположение, пока Папа не утвердит… его назначение экзархом». В дальнейшем же он настаивал, что не годится для епископского служения. Вот выдержки из его писем Шептицкому, датируемых 1922 и 1923 годами: «Не обвиняйте меня, дорогой Владыко, в желании свалить с себя, с своих плеч тяжелое бремя и возложить его на другого. Я помню, что обещал Вам не отказываться от епископства, когда это будет необходимо, но эти 5 лет моего иерархического служения показали мне, что я совершенно не пригоден для этого великого сана… У меня нет самых существенных свойств, необходимых епископу, у меня, к сожалению, нет даже духа любви к моим верным, мало духа молитвы, нет твердой, непреклонной воли проводить мои реформы, нет прозорливости и знания людей… Про меня справедливо говорят ‘он мученик, но не организатор’, в том именно смысле, что я, безусловно, вынослив, но не умею заставить окружающих меня проникнуться моими идеями… Как я благодарен Создателю, что Вы тогда (то есть при назначении экзархом) удержали свою десницу и не возложили ее на меня. Если я хороший проповедник, обладаю детальным знанием Восточной Церкви, умею хорошо служить и ощущать дух восточного обряда, если я терпелив, как осел, и умею гнуться во все стороны, если я развиваю иногда большую энергию, защищая Церковь, и не щажу для этого сил и здоровья, — это еще не патент на епископство. Всё это с успехом может делать любой священник… Я строго проверил себя и пришел к убеждению, что ‘рожденный ползать летать не может’… Книга, келья, спокойное стояние на клиросе и бесконечные службы, а прежде всего одиночество и бегство от людей — вот моя атмосфера… В эти тяжелые годы я, иногда разбитый и измученный, вместо того чтобы лечь спать, садился в кресло и в полной тишине и одиночестве, при свете одной только лампады, просиживал в кресле 2-3 часа и наслаждался уединением. Я сознавал себя совершенно оторванным от мира, ни о чем почти не думал и смотрел на лик Христа, озаренный тихим светом лампады… Для России в качестве епископа нужен теперь человек святой… прозорливый, твердый… Протянуть несколько лет в качестве экзарха я еще кое-как сумею, но принять на себя такую громадную ответственность, то есть быть первым восточным епископом в России – это выше моих сил…»

Отец Леонид отдавал все свои силы созиданию Церкви, для блага которой он не боялся говорить правду никому. В те годы единственным утешением для него были редкие письма от митрополита Шептицкого. В одном из ответных писем, уже из тюрьмы, он пишет: «Спасибо, дорогой Отец, за Ваше письмо. Наконец-то светлый радостный луч, наконец-то струя чистого воздуха в мое исстрадавшееся сердце…»

Между тем, новая власть в стране всё сильнее проявляла свой атеистический характер, на религию и Церковь накладывались всё более жесткие ограничения, постепенно раскручивалась спираль прямых гонений на веру. На каждом шагу приходилось иметь дело с распоряжениями, несовместимыми с совестью католического священнослужителя. Ограбление церквей, непомерные налоги, запрещение преподавать Закон Божий и Катехизис детям и лицам моложе восемнадцати лет, требование подписывать обязательства, неприемлемые для Католической Церкви, — всё это могло стать поводом для конфликтов с советским начальством. Кроме того, о. Леонид принял активное участие в работе по сближению Католической и Православной Церквей, а перспектива такого единения была никак не в интересах Советской власти.

5 декабря 1922 г. все католические храмы Петрограда оказались опечатанными, а в январе 1923 г. всё католическое духовенство — 14 священников во главе с архиепископом Яном Цепляком—ждал в Москве суд Верховного трибунала. Был арестован и отец Леонид. Все католические священнослужители обвинялись в том, что, начиная с 1918 г., организовывали незаконные священнические собрания, чтобы «возбуждать религиозные предрассудки народных масс и всячески мешать проведению в жизнь решений Советской власти». Экзарху же было предъявлено отдельное обвинение в организации протестов православного и католического духовенства против антицерковных мероприятий советского правительства. Ему и раньше не раз грозили расстрелом за отказ подчиниться требованиям большевиков. В резкой форме отец Леонид отвечал, что не боится ни тюрьмы, ни расстрела. Он сам был своим адвокатом. Его резкие ответы и речь в свою защиту вызвали восхищение у многих присутствовавших. Его фраза: «Хотя мы и подчиняемся Советской власти вполне искренно, но смотрим на нее как на наказание Божие за грехи наши», — была встречена со скрытым восторгом. Выяснилось также и отношение большевиков к идее соединения Церквей. «Мои десять лет, — пишет отец Леонид митрополиту Шептицкому, — я получил именно за это. Прокурор [Крыленко]… заявил, что мой фанатизм не может смягчить моей участи. ‘Это он, — закричал он, указывая на меня патетическим жестом, — собрал вместе православных и католиков для противодействия власти! Это он устраивал общий фронт против коммунизма…’».

Экзарх пробыл в заключении три года и два месяца. Вот отрывок из письма того времени: «Здоровье мое достаточно расшаталось, затронута верхушка правого легкого, но в общем чувствую себя бодро. Состояние духа, по милости Божией, тоже хорошее, хотя очень тяжело без Литургии: чувствую себя каким-то никуда не годным человеком…» Тюрьма была наполнена представителями православного духовенства. Отношения установились самые лучшие. «Я, — пишет о. Леонид, — настроил моих латинян как следует, и ни одного резкого слова не вылетает из их уст. Я постоянно спускаюсь к ним в первый этаж, и они меня принимают, как своего. В особенности епископ X. склонен к соединению. Думаю, что придется посеять не одну горсть добрых семян».

В 1926 г. Леонид Федоров был выпущен из тюрьмы по одной из амнистий. Возможно, сыграло свою роль заступничество Лиги Наций. Экзарх получил «минус шесть», т.е. ему был запрещен въезд в шесть крупных городов и во все морские порты. Он обосновался в Калуге. Благодаря доброте и вниманию местного латинского священника о. Иоанна Павловича он устроился вполне сносно, а главное — мог служить Литургию. Его служба восточного обряда вызывала недоумение среди латинян, но всё же совершалась под покровительством о. Иоанна.

О своих прихожанах в Москве и Ленинграде отец Леонид получал самые печальные известия. Из письма от 23 мая 1926 г.: «36 моих лучших прихожан опять сидят по тюрьмам и ссылкам. Среди них есть старушки 54 и 57 лет, да вдобавок еще и больные. Не отличаются здоровьем и другие мои верные чада. Их ест цинга (Соловки и Сибирь), туберкулез и другие немощи; раскинуты они по всему пространству нашего необъятного отечества… Сидят, как говорится, ни за что ни про что, или, вернее, за то, что они русские католики. Но телесная их немощь с избытком покрывается Божественной благодатью. Их редкие письма дышат такой ясностью духа, таким смирением перед волей Провидения, такой радостью за свои страдания во Христе, что мне остается только благодарить Бога и учиться у них христианской стойкости».

Свобода отца Леонида продолжалась недолго. О его пребывании в Калуге стало известно верующим в Могилеве. Они просили прислать им униатского священника. Но послать было некого, и экзарх поехал сам. Там он, не скрываясь, продолжал свое дело — горячую проповедь в пользу воссоединения Церквей. Бывать в Могилеве о. Леониду не возбранялось, но проповедовать о воссоединении, по советским понятиям, было тяжким преступлением. И без суда, административным распоряжением, в октябре 1926 г. он был сослан на Соловки.

По прибытии в Соловки экзарх Леонид Федоров вначале попал на центральный остров, где увидел много «своих»: там были даже сестры-доминиканки, которые с радостью встретили его. Из записок одного из соловецких узников того времени: «Я был на работе на лесопильном заводе. Прибегает ко мне о. Н. с радостным известием — приехал экзарх и просит повидаться с ним и освободить его из карантинной роты. Я имел нелегальный ход туда и быстро оказался в страшной 13-ой роте. В первой полутемной комнате увидел я экзарха в ужасных условиях среди так называемой “шпаны”, мелкого уголовного элемента. Он был одет по-советски, в старой оригинальной шляпе… Несмотря на усталость, он, как всегда, был бодр. Я быстро получил разрешение на его легальный выход… Почти на другой же день мы устроили ему возможность служить Литургию».

Первое время служба совершалась в заброшенной часовне. Затем последовало запрещение служить вообще. Но службы продолжались тайно — в подвалах или в лесу. В июне 1929 г. стало еще хуже. Всех лиц духовного звания перевели на самый северный небольшой остров Анзер. 23 человека оказались в одной комнате длиной в четыре метра и шириной — в два. Но Литургию всё равно продолжали служить— ночью, тайно, на чердаке. Там было так низко, что можно было стоять только на коленях. Из воспоминаний епископа Болеслава Слоскана: « Мы… делали всё возможное, чтобы как можно скорее начать тайно служить Божественную Литургию, разумеется, только по ночам и в условиях, подобных Рождеству Господа нашего в Вифлеемской пещере. Отец экзарх был с нами, служил Литургию и был для всей нашей братии примером никогда его не оставлявшего духовного оптимизма, хорошего настроения, сердечности, готовности услужить в каждый момент всем и каждому. (Еще в наше пребывание на Соловках я по представлению отца экзарха тайно рукоположил одного священника восточного обряда. Таким образом на острове пыток было одной бескровной жертвой больше во славу Всевышнего.)».

Срок ссылки отца Леонида Федорова заканчивался летом 1930 г. Он спокойно ожидал новую ссылку в какое-нибудь отдаленное место СССР. Действительно, его сослали на север европейской части России, в Архангельскую область, где он проживал в деревне близ Пинеги. В 1931 г. его перевели в Котлас, а затем, уже совсем больного и изможденного, в Вятку (ныне — Киров). Там он, чтобы прокормить себя, был вынужден заниматься тяжелым физическим трудом на заводе. 7 марта 1935 г. отец Леонид Федоров скончался. Вот как отреагировал на эту новость (тайный) епископ Эжен Невё, окормлявший в те годы оставшихся российских католиков: «Он подвергался гонениям и при царе, и при большевиках — по крайней мере тринадцать лет его жизни прошли в тюрьмах и ссылках. Это был высокообразованный человек, благочестивый молитвенник. С одной доминиканской монахиней я послал ему книги, лекарства, вещи, которые он у меня просил, и немного денег: моя посланница уехала 19 марта, а 21 марта я узнал о смерти экзарха; смелая доминиканка нашла только его могилу на кладбище и по возвращении передала мне подробности о последних часах прелата: он мирно уснул, прекрасно понимая, что умирает».

Свой тернистый путь католического священника византийского обряда, путь русского католика, он оценивал следующим образом: «без удобрения земли зерно не взойдет», «мы удобрение земли», «мы лишь удобрение почвы». Под этими выражениями отец экзарх понимал переживаемый период в деле воссоединения Церквей… «В этот период не видно будет результатов… Работники отойдут в вечность, как удобрение входит в почву. Но, подобно удобрению, они своею невидимою жертвой вымолят у Господа успех для будущего поколения работников на ниве Христовой, и дело воссоединения тогда даст свои видимые результаты».

Сохранился текст молитвы отца Леонида Федорова о единстве христиан. Приводим этот текст в переводе с церковнославянского языка на русский:

«Откликнись, Милосердный Господь Иисус, Спаситель наш, на молитвы и чаяния грешных и недостойных рабов Твоих, смиренно к Тебе припадающих, и соедини нас всех в единой, святой, соборной и апостольской Церкви. Свет Твой незаходимый пролей в души наши. Истреби раздоры церковные. Дай нам славить Тебя единым сердцем и едиными устами, и да познают все, что мы – верные ученики Твои и возлюбленные дети Твои. Владыка наш Многомилостивый, скоро исполни обетование Твое, и да будет едино стадо и един Пастырь в Церкви Твоей, и да будем достойны славить Имя Твое Святое всегда, теперь, и вечно, и во веки веков. Аминь».

27 июня 2001 г. во время своего Апостольского визита на Украину в ходе Божественной Литургии по византийскому обряду во Львове Папа Иоанн Павел II причислил Леонида Федорова, священника и мученика, к лику блаженных.