О прощении отступников в Церкви третьего века
«Невозможно — однажды просвёщенных, и вкусивших дара небесного, и соделавшихся причастниками Духа Святого, и вкусивших благого глагола Божия и сил будущего века, и отпадших, опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему», — гласит Послание к Евреям (6, 4-6), запрещая прощать и вновь принимать в общение Церкви тех, кто, очищенный от предыдущих грехов крещением, затем совершил тяжелый грех. Этот запрет подтверждается также в другом месте Послания. В раннем христианстве это практически единственное свидетельство осознания проблемы, поставленной одним из выдающихся последователей Христа, столкнувшимся с совершением тяжкого греха после крещения. В самом деле, зная, что крещение возрождает неофита к новой жизни, трудно было даже представить себе, что тот, кто был очищен от грехов прошлой жизни в благодатной купели крещения, может снова впасть в неприглядность и порочность предыдущей жизни.
Но человек по своей природе слаб, и эта возможность становится реальностью. Вполне возможно, что автор Послания к Евреям не просто теоретизировал, но имел в виду какой-то конкретный факт такого рода. Как бы то ни было, эта возможность становится достоверностью в христианском Риме времён Ермы, автора «Пастыря», несколько лет спустя после этого свидетельства, примерно в 140 году. В своем труде Ерма обращается к недавно получившим Таинство Крещения грешникам римской общины, неустанно повторяя: «Вам дана исключительная возможность раскаяться в своих грехах и быть вновь принятыми в Церковь; посему, поспешите искренне покаяться, ибо время на исходе».
Долгое время вследствие запрета, прозвучавшего в Послании к Евреям, считалось, что грешники, к которым обращался Ерма, был исключены из общины. Однако более внимательное изучение этого сложного вопроса, который вытекает из «Пастыря», позволило выяснить, что в христианской общине Рима в середине II века ещё не действовало точное и обязательное к исполнению правило, касающееся верных, совершивших грех после Крещения.
Не вызывает сомнений то, что Ерма призывает грешников поспешить воспользоваться уникальной возможностью, предоставляемой им лишь однажды, чтобы покаяться в своих грехах. Но сомнительно, что он чувствовал необходимость поднимать и открыто обсуждать проблемы, связанные с присутствием в общине этих грешников.
Это было важным вопросом, и в «Истории Церкви» Евсевия мы читаем (IV 23), что около 160 года епископу Коринфскому Дионисию пришлось вести полемику с некоторыми коллегами из восточных общин, которые ставили ему в вину слишком мягкое отношение к согрешившим после крещения верным и готовность принимать их обратно в общину. Это всего лишь несколько намёков. Гораздо больше фактических документов имеется о другой полемике, разразившейся в Риме около 220 года между епископом Каллистом и неизвестным персонажем, автором труда против ересей («?lenchos»). Этот человек называл себя заведомо ложным именем Оригена, поэтому мы будем называть его просто автором «?lenchos». Именно его рассказ, который трудно назвать объективным, сообщает нам об этих фактах.
Возглавлявший группу из немногих последователей, он яростно спорит с Каллистом, приводя одновременно доктринальные и дисциплинарные аргументы. Что касается первых, то достаточно будет упомянуть, что по отношению ко Христу он исповедовал учение, которое подчеркивало в Иисусе — как Слове (Логосе) Бога Отца — полностью божественнуюприроду. Поэтому епископ Каллист считал это учение самой настоящей формой дитеизма, то есть, двоебожия. Но здесь нас больше интересует дисциплинарный аспект полемики: автор труда против ересей обвиняет (IX 12) Каллиста в том, что тот принимает обратно в общины верных, которые после крещения совершали даже очень серьезные грехи. На этот упрёк епископ ответил, что Ной принимал в свой ковчег чистых и нечистых животных, без различия; с другой стороны, в притче о сеятеле из Евангелия от Матфея (13, 24-30) вместе с зерном росли и плевелы, и лишь только после того, как зерно созрело, плевелы были отделены от него.
Из всего этого ясно, что Каллист, наконец, поставил — хотя бы на уровне практики — проблему верных, согрешивших после крещения и, подобно тому, как Ной принимал в ковчег нечистых животных вместе с чистыми, решил принимать обратно в общину этих грешников после выполнения не очень обременительного покаяния. Именно это покаяние казалось его противнику совершенно недостаточным. В Каллисте и в авторе «?lenchos» столкнулись два разных представления о Церкви: последний видел её как общину, доктринально отождествляющую себя с учением о Христе Божественном Логосе, а в том, что касается дисциплины — наглухо закрытой по отношению к согрешившим после крещения. Сочетание этих двух аспектов характеризуют такую общину, стремящуюся к совершенству, но полностью замкнутую на себе, в осознании своего культурного и духовного превосходства.
И напротив, Каллист видит христианскую общину менее заинтересованную в доктринальных вопросах и вместо этого готовую идти с любовью навстречу к тем, кто страдает серьёзными проблемами совести, кто готов искренне покаяния и выполнить епитимью, – иными словами, эта община была более народной. Превосходство Каллиста над его противником на многие века вперед определило социологические координаты Римской Церкви.
Во время этого спора и ещё много лет после него отношения Римской империи с Церковью были враждебными в том, что касается права: христианство всё ещё рассматривалось как religio illicita, то есть, недозволенная религия. Однако на уровне практики они были почти мирными, поскольку римские власти, за исключением небольших и локальных актов преследования, не интересовались христианами. На самом деле империю в эти годы раздирали трудности политического и социального порядка, которые длились и усиливались на протяжении большей части третьего века из-за внутренних и внешних войн и других неблагоприятных случайностей, которые способствовали состоянию растущего кризиса. Отсюда следует, что христианские Церкви, поскольку они переживали мирное время, процветали и, учитывая их сильную общинную структуру, становились полюсом притяжения для многих граждан, находящихся в трудном положении. Итак, общины росли не только количественно, но и качеством. Однако их состояние продолжало оставаться нестабильным. Одна из причин тому — враждебность со стороны многих язычников, которые считали христиан чуждым традициям предков вечного Рима и, следовательно, потенциально вредными для государства.
Примерно в середине века императором становится Деций, который решил восстановить традиционные ценности, надолго забытые из-за нестабильной политической ситуации. Среди различных мер он предусмотрел проведение своего рода религиозной переписи всех граждан империи. Жители были обязаны появляться в установленные дни перед специальной комиссией, в присутствии которой должны были совершить акт почтения к какому-либо языческому богу или к божеству императора. Сделав это, они получали сертификат (libellus), подтверждающий действительность совершенного ими акта, и защищающий от дальнейших карательных мер. Только иудеи и христиане не могли совершить этот акт: в их глазах он был явным идолопоклонством. Однако евреи — в духе давней государственной традиции терпимости — были от него освобождены, так что фактически только христиане оказались в трудном положении. Неисполнение предписания властей предусматривало суровое наказание, даже смерть.
Как мы уже упоминали, христиане тогда жили около пятидесяти лет в состоянии почти всеобщего мира, во время которого осознание того, что каждый из них в любой момент мог умереть ради своей веры, почти исчезло. В результате эта мера Деция, фактически имевшая целью преследование христиан, застигла их врасплох: они были искренне привязаны к своей вере, но очень немногие были готовы при этом проявить героизм. Призванные по отдельности воздать уважение языческим богам, многие склонялись совершить требуемое действие, а это означало впасть в грех отступничества, который считается самым серьёзным из всех. Некоторые покупали libellus без совершения требуемого акта, другие спасались бегством: в целом по всей империи христианские общины были полностью разорены, потому что те немногие епископы или пресвитеры, остававшиеся еще на свободе, не могли исправить это состояние разгрома. Об этом удостоверяют документальные источники, которыми мы располагаем, в основном о фактах, связанных с Церквами Рима, Александрии и Карфагена.
Преследование продолжалось недолго, и оно уже закончилось, когда Деций погиб в бою, потерпев поражение от готов. Меры, предпринятые им, завершились вместе с ним. Но ещё до его смерти огромная масса отступников стала требовать от немногих оставшихся в живых епископов и священников отпустить им этот грех и вновь принять в общины. Со временем, по мере того, как жизнь поместных Церквей налаживалась, эта проблема возвращения отступников возникала повсюду. Их грех был исключительно серьёзным, так что некоторые епископы и священники были решительно против их возвращения в лоно Церкви. Однако масса грешников была слишком велика, поэтому большинство служителей считало, что их нужно простить и принять при условии совершения покаяния. Мы знаем о епископах, выступавших против принятия отступников: Фабио в Антиохии, Маркиан в Арле (Галлия). Но многие другие, такие, как Дионисий в Александрии и Киприан в Карфагене высказывались «за» прощение и принятие. В Риме споры об этом были особенно яростными.
Епископ Фабиан был умерщвлён в самом начале преследования; оправившись от самого худшего, община решила избрать преемника. Были два кандидата: священники Корнилий и Новациан. Второй своими достоинствами во многом превосходил первого, но о нём было известно, что он придерживается слишком строгих правил. Поэтому большинство общины высказалось в пользу более сговорчивого Корнилия. Новациан не смирился с поражением, и при поддержке некоторых епископов тоже был избран на престол Епископа Рима: так начался раскол Новациана в Риме.
Подавляющее большинство епископов других общин, включая Дионисия и Киприана, были на стороне Корнилия, торжественно объявленного Епископом Рима собором из восьмидесяти итальянских епископов. Раскол, казалось бы, обречён на короткую жизнь, но это было не так: даже спустя 150 лет, в начале пятого века, раскольники были активны от Константинополя до Испании.
На самом деле, если оставить в стороне конфликт двух личностей, Новациан и Корнелиус воплощали в себе две различные концепции Церкви, те, которые мы уже знаем. Новациан представлял элитную Церковь для совершенных, замкнутую в себе и отвергающую любой контакт с грешниками. Церковь же Корнилия, как и Каллиста, была гораздо более открытой и доступной для тех, кто задумывается над проблемами совести. Корнилий одержал верх, потому что представлял тенденцию значительного большинства, но и Церковь Новациана, окруженная ореолом совершенства, вдохновляла и привлекала немало верующих. Не будем здесь подробно рассматривать эту тему, и просто сделаем заключение, что, если жизнь официальной Церкви продолжает оставаться такой, какой она была во времена Каллиста и Корнилия, идеал Церкви без пятна и порока сохранился и обрел форму в монашестве, а также в других, более ограниченных формах христианской аскетически совершенной жизни.
Манило Симонетти,
итальянский профессор истории Церкви и патристики, лауреат премии Ратцингера.
Источник: Радио Ватикана
