Когда умерла истина, кто по ней скучает? Размышление в эру пост-правды

Названная словом года 2016 «пост-правда» стала предметом многочисленных и разнообразных аналитических исследований. Размышляя над тезисом Тимоти Снайдера о том, что она открывает двери фашизму, автор статьи защищает реалистическую перспективу, в которой понятие истины предусматривает соответствие между тем, что субъект думает, и объективными фактами. С одной стороны, автор доказывает, что возможно говорить о «пост-правде» только исходя из этой реалистической концепции. С другой — утверждает, что эта реалистическая концепция открывает пространство для братского диалога между последователями разных идеологий и верований. Наконец, он защищает достоинство человеческой личности в свете недавнего документа Dignitas infinita. Автор — Андреас Гонсальвес Линд SJ, преподает философию в Папском Григорианском университете и на Факультетах Лойолы в Париже.

Введение

Пост-правда, после того как Оксфордский словарь объявил ее словом года 2016, привлекла к себе много общественного внимания^[1]. Авторитетное издание связывает этот термин с такими событиями, как Брексит и усиление новых правых популистов во многих западных странах. Можно сказать, что термин «пост-правда» сопряжен с отказом отдавать предпочтение объективным фактам в процессе формирования общественного мнения, в угоду племенным идеологиям.

Однако, если рост популизма, зачастую питаемого теориями заговора, создает у нас впечатление, что мы входим в новую эру — в эру той самой пост-правды, — уместно признать, что перед нами отнюдь не новое явление. Тоталитарные режимы прошлого информировали своих граждан только о тех фактах, которые подтверждали их идеологию. Часто доходили до искажения объективных фактов для подкрепления официальной идеологии. Истину принуждали адаптироваться не к объективной реальности, не зависимой от человеческих конструкций, а к идеологии группы, захватившей власть. Именно поэтому пост-правда с легкостью приводит на память нацизм тридцатых годов прошлого века, а также исторический ревизионизм советского режима и его союзников.

В связи с этим полезно обратиться к тезису, предложенному американским историком и эссеистом Тимоти Снайдером^[2]. Он утверждает, что «пост-правда — это пред-фашизм»^[3]. Тем самым Снайдер открывает перед нами парадоксальную перспективу: насилие фашизма, типичное для крайне правых, по-видимому сумело развиться из релятивизма, продвигаемого идеологиями крайне левых.

Размышляя над этим тезисом, мы поймем, как пост-правда возникает из ментальной структуры постмодернизма (определенного толка): пренебрегают фактической истиной ради принципа «все относительно». Итак, постараемся понять, каким образом релятивизм, продвигаемый так называемым «левым постмодерном», создает условия для возвращения одной из разновидностей фашизма.

Исследуем этот тезис, выявляя прежде всего проблему ментальной структуры так называемого «постмодерна» применительно к совместному жительству людей. Затем покажем, что стратегии, предлагаемые для решения проблем пост-правды, понятны только в реалистической перспективе. И, наконец, укажем на важность братства и диалога, основанных на возможности совместного стремления к объективным истинам.

Деконструкция понятия объективной истины

Если бы мы попросили классического автора, например Аристотеля, дать определение истины, он назвал бы ее соответствием между утверждениями, которые мы формулируем как познающие субъекты, и объективной реальностью, не зависимой от нас: «Неверно говорить, что бытия нет или что небытие есть; верно говорить, что бытие есть, а небытия нет»^[4]. Из этого определения следует, что истинность утверждения детерминирована его соответствием объективным фактам, то есть внешним реалиям, не зависящим от нас. Хотя истина обитает в мысли, Аристотель утверждает, что она зависит от реальности, не связанной с человеческими построениями: «Истинная речь не может никоим образом быть причиной реальности собственного содержания, тогда как содержание некоторым образом представляет собой причину истинной реальности речи»^[5].

С этой точки зрения, моя мысль постигает суть определенной реальности, не зависящей от моей воли, моих верований, моей идеологии. Верный этой философской традиции, Фома Аквинский унаследовал формулу, выражающую это реалистическое понимание: истина есть «adaequatio rei et intellectus»^[6], то есть «сообразность вещи и интеллекта»^[7]. Итак, истина — это соответствие между сутью, понимаемой как объективная реальность, и умом.

Вот классическое понятие истины как соответствия. Согласно этому понятию, должно быть некое тождество между реальностью самой по себе и тем, что происходит в моем уме. Но тут есть трудность: мы не видим предметы глазами Бога, их сотворившего. Если не я творец предметов, которые вижу, откуда мне знать, совпадает ли мое восприятие с их собственной реальностью? Ведь поскольку у меня есть доступ только к образам, возникающим внутри моего ума, мне будет трудно, а то и невозможно узнать достоверно суть вещей в себе, существующих вне меня. Итак, иллюзия думать, что я имею доступ к точной сущности внешних, не зависимых от меня предметов, потому что я их вижу только через линзу своих глаз.

Ницше хорошо выразил эту апорию реалистической позиции, утверждая, что наше чувственное восприятие в каждый момент «никоим образом не ведет к истине, но довольствуется получением стимулов», которые мы принимаем и которые производятся внутри нашего существа, нашей жизни^[8]. Уже Декарт догадывался о силе этого скептического аргумента, разрушающего реализм. И в ответ предложил новое определение истины: это субъективная уверенность, которая в нас вселяется в силу очевидной ясности и различимости определенных идей^[9].

Именно он, отец модерна, ведет нас туда, где в центре — субъект, то есть мы сами. Итак, фокусируясь — и замыкаясь — на идеях, возникающих в нашем уме, мы постепенно отошли от реалистической перспективы. И большинство философов стали воспринимать истину как простую субъективную операцию. В конце концов, реализм уступил место перспективизму: не только утверждают, что невозможен доступ к объективной и всеобщей Истине, но и отрицают существование Истины с большой буквы. Поэтому объективные факты теряют вес, зато его набирают толкования, субъективные и зависящие от обстоятельств. В итоге объективных фактов больше нет: все сведено к возможному толкованию.

На этой точке зрения стоит Ницше, один из отцов для авторов, называемых «постмодернистами». Как замечает Хабермас: кто пожелал «философствовать молотом», тот открыл возможность художественного взгляда на мир, с антиметафизической позиции, для которой характерен радикальный эпистемологический скептицизм. В конечном счете истина легко сводится в этой перспективе к порождению воли к власти. Это естественный результат разоблачения иллюзии — веры в объективность истины^[10]. Следовательно, истину воспринимают как чисто человеческую конструкцию. Именно так немецкий философ ее определяет — как антропоморфизм^[11].

Ницше описывает процесс формирования истин: они кристаллизуются в определенные исторические периоды из общественных условностей, традиций и культур. Тем самым он ставит под скептическое подозрение всякое знание, нами приобретаемое. В самом деле, как я могу быть уверен, что мысль, возникшая в моем уме, соответствует объективной реальности окружающего мира? Согласно Ницше, в реалистической перспективе есть ложная презумпция истины: по его словам, классические философы совершили лицемерный акт чистого высокомерия, претендуя на знание сути вещей в себе, как если бы представление в уме владело реальностью вещи^[12].

Релятивизм как добрая весть

Объявляя о шаткости, относительности и изменчивости всякой истины, какую мы можем воспринять, Ницше не считает себя гонцом с дурными вестями: по его мнению, это добрая весть, хотя в ней есть риск для тех, кто осмелится обитать на этой чисто случайной Земле. По мере того как деконструируется классическое понятие истины, открывается простор для новых истин, которые каждый из нас может создать собственной жизнью. Если слабость истины проистекает из ее неизбежно относительной природы, то сила ее — в нашей способности порождать новые истины. Принять неустранимую случайность любой истины — значит раскрыть себя как «художественно творческого»^[13] субъекта. Деконструкция реализма сопровождает весть о том, что каждый из нас — творец новых истин. Вот почему я обретаю подлинную свободу только после того, как убью объективную и всеобщую Истину. Поэтому поражение абсолютной Истины, к которой я должен приспосабливаться, — это моя победа как могучего «конструктивного гения». И, в отличие от пчел, которые производят мед из того, что находят в окружающей природе, я могу создавать понятия только из себя самого[14]. Итак, Ницше не ограничился деконструкцией реалистической перспективы, но призвал нас творить саму нашу суть, абсолютно уникальную, исходя из личности, какую мы собой представляем, или, иными словами, из нашей собственной воли.

Таким образом, борьба с классическим реализмом проистекает из этого импульса, побуждающего меня сопротивляться движению приспособления к реальности, внешней по отношению ко мне, — реальности, по видимости не принадлежащей к моей собственной жизни. Я воспринимаю реалистическую перспективу как тоталитарную, поскольку она пытается навязать мне Истину, к которой я должен приспособиться, уподобляясь всем остальным людям, живущим вместе со мной на этой Земле, богатой возможностями, ожидающими, что я их исследую. Социальные условности определяют, кем я должен быть, а ведь я мог бы стать другим человеком, который не позволяет приспособить себя к конструкциям, исходящим не от него.

В этой перспективе поиск всеобщей Истины ассоциируется с ограничением свободы моего эго найти себя и самоопределиться. И легко понять почему: объективная Истина как ориентир находится в реальности, внешней по отношению ко мне и независимой от того, чего я мог бы пожелать. Итак, освобождение имеет место, когда я становлюсь первостепенной точкой отсчета в построении моей — и только моей — истины. Ни человеческое общество, вынуждающее меня приспосабливаться к его социальным условностям и к его универсальным и абстрактным принципам, ни биология, принуждающая индивидов приспосабливаться к среде или к физическим характеристикам определенного тела, не должны ограничивать горизонт моих возможностей как субъекта — творца и автора своей реальности.

Таким образом, все Истины с большой буквы развенчаны. Все, что предстает передо мной как универсальное и абсолютное, будет мною воспринято как насилие над моей уникальной волей. В конце концов, почему я должен приспосабливаться к истине, которая является только человеческой конструкцией и сформировалась посредством социальных соглашений? Дайте мне быть самим собой или тем, кем я хочу стать!

Куда нас ведет перспективизм?

Только что мы описали то, что называем ментальностью «постмодерна». Теперь возникает вопрос: куда может привести нас радикальный перспективизм Фридриха Ницше? Мы со своей стороны хотим подчеркнуть, что в деконструкции Истины есть и надменное притязание. Ведь если реализм может спровоцировать высокомерие в том, кто воображает, что знает полностью суть вещей самих по себе, то перспективизм способен внушить индивиду самонадеянное намерение навязать абсолютно личную истину другим людям.

Прежде всего, важно понять, что пост-правда родилась не в нынешних крайне правых племенных движениях, а восходит к перспективе, которую десятилетиями преподают в самых престижных западных университетах. По крайней мере, так утверждает Снайдер: именно в академической среде истину исследовали в духе Ницше, желая проследить ее историю, выявить ценности и интересы, участвующие в акте ее творения и социальной кристаллизации. В этих академических кругах стало очень трудно быть реалистом, потому что, согласно действующему статусу-кво, неправомерно и тоталитарно утверждать, что мы познали объективную реальность, не зависимую от нас. Более того, само существование внешней реальности теперь считается в этих кругах иллюзией.

С одной стороны, перспективизм склоняет нас воспринимать истину как условность, навязанную силой правящей власти. Утверждают, что действующие истины неразрывно связаны с властью. Поскольку не существует нейтрального исследования объективной истины, в конце концов все сводится к статусу-кво, удобному определенной группе или институту. Таким образом, победители решают, что правильно или ложно, хорошо или плохо, чтобы упрочить свою власть. Исходя из этого понимания истины, становится обязательным обличать авторитаризм институтов, ныне удерживающих власть в обществе и мешающих индивиду реализовать свое уникальное «я».

С другой стороны, именно эта перспектива в итоге узаконивает навязывание истины посредством силы. Происходит это потому, что по логике перспективизма нет иного способа для установления истины. Ведь поскольку нет ориентира, внешнего по отношению к человеческой имманентности, для формулирования истинного высказывания, все сводится к чистому конструкту нашего конструкторского гения. Поэтому, будучи абсолютно единичными и уникальными, конструкты каждого из индивидов могут осуществиться в мире только посредством силы, власти, которую некоторые люди — «сильные», «благородные», сказал бы Ницше, — сумели заполучить.

Речь не об отрицании существования истины, скорее о том, чтобы подчинить факты идеологической и личной точке зрения человека-субъекта. Запертые в этих рамках, мы понимаем, что, когда оспаривают объективный факт, на то есть веская причина: ницшеанский перспективизм утверждает, что тот, кто так поступает, пытается достичь максимальной пользы для себя, содействовать расцвету собственной жизни. Именно в этом смысле пост-правда представляет собой одну из форм идеологического господства, которую навязывают силой, пренебрегая очевидностью объективных фактов.

Дойдя до этого пункта, вернемся к тезису Снайдера: «Сегодня перед нами то, что мы называем „пост-правдой”, и склонны думать, что ее презрение к повседневным фактам и построение альтернативных реальностей — нечто новое, из постмодерна […]. В своей философии пост-правда воспроизводит именно фашистское отношение к истине»^[15].

В самом деле, не сложно заметить некоторые черты сходства между тоталитарными системами прошлого века и новыми изводами национальной исключительности и правого популизма, поскольку и те и другие выстраивают параллельную вселенную, регулируемую собственными нормами. И те и другие отвергают Истину как объективный принцип, доходя даже до отрицания данных, поставляемых сегодняшней наукой. По сути, если каждая истина сводится к продукту определенного исторического, социального и идеологического контекста, остается только пытаться навязать конструкт группы, к которой мы принадлежим, с намерением перейти из разряда побежденных в разряд победителей. В любом случае зловещая тень конструирования антропоморфной истины нависает и над крайне правыми, и над крайне левыми. Как было в прошлом с нацистами и с историческим ревизионизмом советского режима, все дозволено, лишь бы навязать идеологическую истину собственной группы.

Из радикального перспективизма проистекает конфликт между разными точками зрения, которые соревнуются за право решать, какая истина одержит верх в обществе. Все, что нам остается, — примкнуть к той группе, которая активнее отстаивает нашу истину. Тезис Снайдера, по-видимому, означает, что ментальность пост-правды не только фашистская, поскольку характерна для самой сути левого постмодерна. В самом деле, кто больший ницшеанец, чем поборник современной идеологии «woke»? Поэтому не только истина сведена к человеческому конструкту, к простой социальной условности, но у каждого индивида собственная истина, абсолютно уникальная, так что даже биологии не дозволено определять, кто таков каждый из нас.

В этом контексте уместно сослаться на недавнюю Декларацию Dignitas infinita, поскольку она критикуют так называемую «гендерную теорию», которая становится идеологической, когда полностью отрицает всякую «разницу» между мужчиной и женщиной, считая их отличие друг от друга чисто культурным^[16]. Действительно, наилучший способ гарантировать достоинство человеческой личности — утверждать, что оно принадлежит онтологически к самой природе вещей, а не присваивается указом от общества или от группы индивидов, держащих власть в конкретном социальном контексте^[17].

Однако релятивистский перспективизм отрицает, что возможна Истина, общая для всех людей, то есть универсальная. А это влияет на наше понимание прав человека. Хотя их все еще называют всеобщими, они становятся абсолютно частными, потому что, когда объявлена сомнительной возможность познать истину, общую для всех людей, у каждого останется только право конструировать собственную уникальную идентичность.

В связи с этим уместно принять во внимание то, что Папа Франциск утверждает в энциклике Fratelli tutti, цитируя Laudato si’, по поводу «релятивизма»: «Там, где культура разрушается и больше не признают объективную истину или универсально действующие принципы, законы понимаются как необязательные предписания и препятствия, которые можно обходить»^[18].

Итак, Папа говорит о таком изводе толерантности, который в конце концов отделяет нас друг от друга. Я по необходимости отделяюсь от людей, когда должен терпеть их индивидуальные волеизъявления. Допуская, что универсальные Истины ограничивают жизнь каждого индивида, я смогу позволить людям жить своей жизнью в той мере, в какой они остаются далеко от меня, не тревожа мою истину. И тогда социальная ткань рвется на кусочки, в то время как индивиды стараются навязать собственные непередаваемые истины всем тем, кто их не конструировал или не хочет считать своими. Отсюда и рост поляризации в нашей социальной ткани.

Вот почему после смерти Истины мы в итоге ощущаем ее нехватку: потому что, когда отказываются искать объективную Истину, легко навязать право сильного. Этим процессом объясняется связь между релятивизмом левого постмодерна и фашистским принципом насилия. Без опоры на внешнюю реальность, к которой все мы должны приспосабливаться, становится невозможным утверждать, что кто-то ошибается, выражая мнение, не поддерживаемое объективными фактами. Отказываясь от объективности фактов, перспективизм не просто заявляет, что вся истина соответствует точке зрения индивида или группы. Релятивистское понятие истины подразумевает очень конкретную форму передачи: насилие. При таких условиях либо одна группа в итоге одержит верх над всеми остальными, либо установится раскол между всеми, каждый — в своем параллельном обществе. В обоих случаях разрушается возможность выстроить общение между разными людьми.

Поэтому нынешний префект Ведомства вероучения, кардинал Виктор Мануэль Фернандес, заявил нечто очень похожее в предисловии к документу Dignitas infinita: «Декларация старается показать, что перед нами универсальная истина, которую все мы призваны признать в качестве основного условия для того, чтобы наши общества были подлинно справедливыми, мирными, здоровыми и, наконец, воистину человеческими»^[19].

В мире, все более полярном и расколотом, мы, наконец, ощущаем нехватку Истины, способной объединить нас. Послушаем Папу Франциска: «Сегодня […] применяется такой политический прием: озлобить, раздражить и поляризовать […], и таким образом общество обедняет себя и подчиняется произволу сильнейшего»^[20]. Вот война всех против всех. Поэтому Папа Франциск считает релятивизм угрозой нашему будущему. Сейчас мы набросаем в черновом варианте три аргумента в пользу реалистической концепции, ссылаясь на нынешнее учительство Церкви.

Почему нам следует остаться реалистами

Прежде всего важно понять, что само понятие пост-правды, равно как и способы уменьшить наносимый ею ущерб, предполагают реалистическую перспективу. Например, посмотрим на детекторы лжи и fact-checking (проверку фактов), широко растиражированные современными СМИ. С одной стороны, проверка правдивости той или иной новости зависит от верного знания о факте. Можно утверждать, что некто выпустил фейковую новость, только в том случае, если удалось доказать, что этот человек сделал заявление, не соответствующее объективной реальности, доступной нашему познанию. С другой стороны, институты, предоставляющие услугу проверки фактов, должны гарантировать свою независимость от идеологий, действующих в обществе. Итак, проверка фактов, применяемая для борьбы с угрозами пост-правды, с необходимостью подразумевает реализм, согласно которому мы должны сверяться с объективной реальностью, не зависящей от нашей воли и наших идеологических построений.

В связи с этим, рассматривая вопрос о «цифровом насилии», кардинал Фернандес упоминает о парадоксе цифровых средств: они, повышая доступность информации и облегчая общение между людьми, могут в то же время изолировать и обеднять межличностные отношения: во избежание насилия необходим «искренний поиск полной истины»^[21].

Во-вторых, мы разрушим ницшеанскую деконструкцию, доказав, что возможно утверждать — без лишней самонадеянности, — что нам известно нечто об объективной реальности, существующей независимо от нас. Можно быть реалистами, при этом не впадая в наивность и не думая, что видимое нами в точности соответствует сути вещей. Очевидно, что мы воспринимаем только то, что отфильтровано нашим сознанием и в каком-то смысле сконструировано у него внутри. Но это не значит, что знание не зависит от реальности, не зависимой от нас и наших построений, и не подразумевает, что эта реальность полностью непознаваема. Легко понять, что всегда есть что-то, способное противостоять нашим когнитивным ошибкам и нашим волеизъявлениям. Когда, например, я хочу открыть дверь, но ошибся ключом, то сразу обнаруживаю присутствие внешней реальности, к которой я должен приспособиться, хочу я того или нет, иначе не войду в дом и останусь на улице.

Итак, мы видим, что антропная конструкция истины ограничена реальностью, с которой мы столкнулись. Мы призваны постоянно принимать в расчет реальность, нами не сконструированную, и приспосабливаться к обстоятельствам, не зависимым от нашей воли. А знание об этих реальных обстоятельствах достигается через смирение, когда мы соглашаемся с тем, что не можем все познать и все сконструировать. Кто приспосабливается к реальности, которая его предваряет и определяет, тот отдает себе отчет в ограниченности своего знания. Высокомерие присуще тому, кто творит собственные субъективные истины, — в отличие от того, кто прилагает усилия, чтобы принять объективную реальность, не зависимую от его конструктов.

В-третьих, объективная Истина являет себя как условие для диалога и общения между разными людьми. Здесь важно понять, что конструктивистская концепция истины, с одной стороны, привела к моральному релятивизму, а с другой — сузила познание до его технического сегмента, с помощью которого мы производим вещи и получаем выгоду в этом мире. Когда знание превращают в инструмент, в технологию, позволяющую нам лепить мир по собственной прихоти, гуманитарные дисциплины и общественные науки не исчезают полностью, но перестают быть пространством встречи и гармоничной дискуссии. Фактически сама наука теряет свою объективность и становится, так сказать, идеологическим и политическим оружием, отрицая общую почву и диалог.

В связи этим важно помнить, что сказал Папа Франциск в своей первой энциклике Lumen fidei, явно сохраняющей преемственность с учительством Бенедикта XVI: «Сегодня истина зачастую сводится к субъективной аутентичности отдельного лица, действительной только для индивидуальной жизни. Общая истина нас пугает, потому что мы отождествляем ее с нетерпимым принуждением тоталитарных систем […]. Верующий не надменен; напротив, истина делает его смиренным, знающим, что не столько мы обладаем верой, сколько именно вера нас объемлет и обладает нами. Уверенность веры отнюдь не ожесточает нас, а выводит на путь и делает возможными свидетельство и диалог со всеми»^[22].

Заключение

А теперь представим себе, что перед нами распахнула двери Станца делла Сеньятура в Апостольском дворце в Ватикане. Созерцанию входящего открывается гармоничный зал, объединяющий древнегреческих философов и средневековых христианских богословов. Мы видим преемственность двух разных исторических эпох. Здесь христианство, способное объединить Парменида, Гераклита, Пифагора, Сократа — окружение Платона и Аристотеля — с такими богословами, как Амвросий, Иероним, Августин и Фома Аквинский. Сегодня, глядя на всех этих исторических персонажей, гармонично собранных в одном зале, мы изумляемся тому, что римское христианство впитало в себя влияние античной языческой традиции и даже ислама. Важная деталь — присутствие Аверроэса в Афинской школе. Рафаэль поставил этого мусульманского мыслителя рядом с Зеноном и Пифагором, перед Фомой Аквинским, который не только терпимо относился к идеям Аверроэса, но и изучал по его комментариям философию Аристотеля.

Не покидая христианского предания, Рафаэль воспринял мудрость иных традиций. Этот возрожденческий дух основан на убежденности в том, что всеобщая Истина в какой-то мере достижима. Только в этом случае мы поверим, что имеет смысл вести плодотворную и гармоничную дискуссию с людьми, думающими иначе, чем мы.

Возрожденческая ментальность, представленная в работах Рафаэля, противоположна постмодернистскому духу пост-правды, создающему возможность для возвращения фашизма. Созерцая сегодня Афинскую школу, мы должны снять идеологические очки. Исцелившись от идеологической слепоты, мы увидим мир с точки зрения Истины, нас превосходящей. Эта Истина освободит нас, только когда мы сумеем дистанцироваться от идеологии той группы, к которой принадлежим. Чтобы не остаться в изоляции, на обочине, в границах своей группы, нужно признать присутствие Истины, превосходящий все традиции, все идеологии, все точки зрения. Лишь она позволит преодолеть дух ненависти и насилия, который сегодня нас разделяет и принуждает навязывать истины тем, кто их не принимает мирно, естественным образом. Вместо того чтобы не допускать возможности добраться до истины, подобно Пилату с его ироничным вопросом: «Что есть истина?» (Ин 18, 38), мы постараемся приблизиться к ней вместе. Только так человеческое братство, конструктивный диалог и мир станут возможны.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

^[1] Ср. L. McIntyre, Post-Truth, Cambridge — London, The MIT Press, 2018, 1.

^[2] Ср. T. Snyder, On Tyranny. Twenty Lessons from the Twentieth Century, New York, Crown, 2017.

^[3] Там же.

^[4] Аристотель, Метафизика (Met. 1011b, 26–27).

^[5] Его же, Сочинения. I. Органон: категории, О выражении, Первые аналитики, Вторые аналитики, (Cat. XII, 19–23).

^[6] Ср. Фома Аквинский, св., Дискуссионные вопросы. Т. 1: Истина (Вопросы 1–9).

^[7] Там же.

^[8] Ср. Ф. Ницше, Об истине и лжи во вненравственном смысле.

^[9] Ср. Р. Декарт, Метафизические размышления.

^[10] Ср. J. Habermas, Il discorso filosofico della modernità, Bari, Laterza, 1987, 100.

^[11] Ср. Ф. Ницше, Об истине и лжи во вненравственном смысле, цит.

^[12] Ср. там же.

^[13] Там же.

^[14] Ср. там же.

^[15] T. Snyder, On Tyranny…, цит., 70 сл.

^[16] Ср. Ведомство вероучения, Декларация «Dignitas infinita» о человеческом достоинстве, Рим, 2 апреля 2024 г., № 58–60.

^[17] Ср. там же, № 15.

^[18] Франциск, Fratelli tutti, № 206; его же, Laudato si’, № 123.

^[19] Ведомство вероучения, Декларация «Dignitas infinita» о человеческом достоинстве, цит.

^[20] Франциск, Fratelli tutti, № 15.

^[21] Ср. Ведомство вероучения, Декларация «Dignitas infinita» о человеческом достоинстве, цит., № 61–62.

^[22] Франциск, Lumen fidei, № 34.

Андреас Гонсальвес Линд SJ

Источник: La Civiltà Cattolica