Епископская коллегиальность и синодальность. В поисках нового «социального воображаемого»

II Ватиканский Собор толковал епископскую коллегиальность в русле давней традиции синодальности в Церкви: возникла необходимость обновить эту традицию и учредить Синод епископов. Окинув традицию взглядом, автор статьи показывает, что синодальный подход к принятию решений тем более необходим сегодня в свете нынешних социальных и культурных надежд на диалог и участие. Чтобы мыслить Церковь в более корпоративном ключе, нам нужно по-новому представить себе нашу совместную жизнь, для этого требуется новое «социальное воображаемое».

В текстах и речах Папы Франциска настойчиво звучит призыв к синодальности. Более того, Понтифик попытался сформировать образ синодальности на Синодах об Амазонии и о семье. В настоящей статье, вкратце рассмотрев смысл коллегиальности и долгую историю синодальности, мы хотим показать, что нужна система коллективных представлений — фундамент для дальнейшего строительства. Нам сегодня недостает того, что Чарльз Тейлор назвал новым «социальным воображаемым».

Среди многих вопросов, ставших на II Ватиканском Соборе предметом жарких споров, на первом месте епископская коллегиальность. Историк Церкви Джон О’Мэлли пишет: «На Соборе епископская коллегиальность играла роль громоотвода. Ни один раздел ни в каком другом документе не вызывал стольких возражений и не подвергался столь дотошному рассмотрению, как глава 3 в Lumen gentium. Даже после того, как Собор подавляющим большинством одобрил эту главу, вопрос не был исчерпан и вернулся — напоследок — в знаменитом Предварительном примечании (Nota praevia), приложенном к декрету „по поручению вышестоящей власти”. Яростное и непримиримое возражение против синодальности со стороны маленького, но могущественного меньшинства на Соборе […] показывает, что речь идет о чем-то важном, не просто об обновлении и развитии»^[1].

В чем смысл епископской коллегиальности? Что делает ее такой спорной? Откуда она возникла?

Смысл епископской коллегиальности

Епископы и богословы, участвовавшие во II Ватиканском Соборе, прекрасно понимали, что I Ватиканский Собор (1869–70), разобравшись с вопросом о власти Папы, не успел рассмотреть положение епископов в Церкви и по отношению к Понтифику. Из-за того что эта работа осталась неоконченной, почти на целый век Церковь получила в наследство весьма несбалансированную экклезиологию. Было ясно, что проблему надо решать. Столь же очевидно было и то, что дело это непростое. Так, по итогам дебатов о применении народного языка в литургии, на первой сессии в октябре 1962 года II Ватиканский Собор постановил, что решение об использовании английского, французского, японского и т. д. языков должно приниматься на местном уровне и только теми, кого отцы обозначили как «компетентные территориальные епископские ассамблеи» (Sacrosanctum Concilium [SC], n. 22), то есть епископами стран или регионов, говорящих на данном языке. Но что за орган будет принимать такие решения и как это вообще будет работать — оставалось неясным до дискуссии о документе, посвященном Церкви, Lumen gentium (LG).

После того как подготовительный документ о Церкви был отвергнут на первой сессии, на второй (октябрь 1963 г.) провели совещательное голосование, чтобы сформулировать мнение Собора по вопросу о епископской коллегиальности. 84 % епископов согласились с тем, «что корпус, или коллегия епископов наследует коллегии апостолов и обладает в единстве с Папой, своим главой, полной и высшей властью в Церкви»^[2]. Так был проложен путь к финальному варианту, который гласит: «Как по установлению Господню святой Петр и прочие Апостолы составляют одну апостольскую Коллегию, равным образом связаны между собой Римский Понтифик, преемник Петра, и Епископы, преемники Апостолов. Уже очень древний порядок, согласно которому Епископы, поставленные по всему миру, общались друг с другом и с Римским Епископом, храня узы единства, любви и мира, а также созывавшиеся Соборы, на которых важнейшие решения принимались совместно, по рассмотрении мнений многих участников, знаменуют собою сущность и коллегиальные основания епископского чина. Это с очевидностью подтверждается и Вселенскими Соборами, состоявшимися на протяжении веков» (LG 22).

В последующем декрете о пастырской миссии епископа, Christus Dominus (CD), изданном на последней сессии, епископы подтвердили эту мысль: «В силу таинства рукоположения и иерархического общения с главой и членами коллегии епископы становятся членами епископского состава. „Чин же Епископов, преемствующий собору Апостолов в учительстве и в пастырском управлении — и в котором, более того, сонм Апостолов непрерывно пребывает — со своим Главой, Римским Понтификом, и никогда без этого Главы, также является субъектом верховной и полной власти во всей Церкви, однако эта власть не может осуществляться без согласия Римского Понтифика” (LG 22). Эта власть „осуществляется в торжественном порядке на Вселенском Соборе” (там же)» (CD 4).

Далее епископы выражают пожелание о формировании специального органа: «Епископы, избранные из различных регионов мира, в том порядке и на тех основаниях, как постановил или постановит Римский Понтифик, оказывают более успешную помощь Верховному Пастырю Церкви в Совете, который носит особое название: Синод епископов. Выступая от лица всего католического епископата, он служит знаком того, что все Епископы в иерархическом общении принимают участие в попечении обо всей Церкви» (CD 5).

Что хотел сказать Собор? По нашему мнению, две мысли тут вполне ясны. Во-первых, епископы, как и первые апостолы, составляют группу, коллегию (латинский термин collegium означает: «лица, объединенные в корпус, консорциум, корпорацию»), поэтому их надлежит рассматривать в совокупности, коллективно, а не просто как индивидов. «Двенадцать», применительно к апостолам, — символическое число, оно указывает на двенадцать колен Израиля; Бог соберет их воедино в последние времена. Итак, епископы связаны между собой «узами единства, любви и мира»: «Коллегия епископов, чей глава — Верховный Понтифик, а члены — епископы в силу таинства рукоположения и иерархического общения с главой и членами коллегии и где непрерывно пребывает апостольский сонм, вместе со своим главой и никогда без своего главы, есть субъект высшей и полной власти над Вселенской Церковью» (Кодекс канонического права, кан. 336). Как подчеркнул американский богослов Ричард Галларди, «это утверждение совместной власти и авторитета над вселенской Церковью — сердцевина учения о коллегиальности»^[3].

Во-вторых, в ранней Церкви примером этого коллективного действия было обыкновение сходиться на Соборы или синоды, или соборные ассамблеи, «на которых важнейшие решения принимались совместно, по рассмотрении мнений многих участников». Отцы II Ватиканского Собора истолковали епископскую коллегиальность как продолжение синодальной / соборной традиции в Церкви; итак, это не новшество, а старинное проявление всемирного единства епископов. Важные решения о вере и дисциплине принимались коллективно, «с Петром и никогда без него», а не одним епископом отдельной епархии.

О намерении Собора можно судить по высказываниям в ходе дебатов и по текстам тогдашних богословов. Например, мелькитский патриарх Максим IV Сайех сослался на опыт Восточных Церквей с постоянными синодами, предлагая их как образец для Вселенской Церкви, и более 500 епископов подписали письмо к Папе с просьбой об учреждении такого синода^[4]. Подобным же образом в лекции, вызвавшей тогда много споров, богослов Йозеф Ратцингер возвращается к более зыбкому понятию коллегиальности на региональных синодах в ранней Церкви: она была выражением общения Церквей (communio Ecclesiarum)^[5]. Итак, Собор ясно видел связь между властью Римского Понтифика и епископским управлением в Церкви.

В 3-й главе декрета Christus Dominus эта связь описана недвусмысленно: «С первых веков существования Церкви Епископы, поставленные во главе особых Церквей, в общении братской любви, движимые заботой о вселенской миссии, вверенной Апостолам, объединяли свои усилия и волю, чтобы способствовать как общему благу Церквей, так и благу каждой из них в отдельности. Для этого были учреждены Синоды, провинциальные Соборы и, наконец, пленарные Соборы, на которых Епископы устанавливали единообразный для всех Церквей порядок, которого следовало придерживаться при наставлении в истинах веры и при выработке церковной дисциплины. Сей святой Вселенский Собор желает, чтобы достопочтенные установления Синодов и Соборов заново окрепли, дабы успешнее и действеннее заботиться о возрастании веры и поддержании дисциплины в различных Церквах в зависимости от условий времени» (CD 36).

Далее в соборном декрете сказано, что в нынешнее время все это надлежит перевести в форму епископских конференций, и выражено пожелание, чтобы такие конференции учреждались в тех областях, где их еще нет, и составляли свои уставы. Намерение и воля епископов очень ясны и прямолинейны. Так почему же вопрос оказался таким спорным?

Оппозиция внутри Собора

Между ранней Церковью — источником вдохновения для Cобора — и нашими днями размещается, начиная со Средних веков, сильное и централизованное папство с собственной курией. Историк Церкви Ричард Уильям Саутерн пишет: «Все это время, от Беды [Достопочтенного] до Лютера, от VIII века, когда на Западе папская власть фактически заменила собой имперскую, до раздробления этой власти в XVI веке, от разрыва политических связей между восточной и западной Европой до вторжения Старого света в просторный западный заморский мир, папство оставалось доминирующим институтом в западной Европе»^[6].

В ходе этих веков положение папства существенно менялось, и причины его восхождения многочисленны. Назовем лишь несколько: тот факт, что именно в Риме приняли мученическую смерть Петр и Павел, дает епископу этого города важное преимущество; пустота образовалась в связи с переносом столицы Римской империи в Константинополь и крахом империи на Западе. Также в числе причин — доблесть, с какой некоторые понтифики защищали город от нашествия варваров и боролись с голодом и чумой; подъем ислама, начиная с VII века, прервавший контакты между Римом и древними патриархатами в Александрии, Антиохии и Иерусалиме; наконец, настойчивые претензии, не всегда обоснованные, некоторых Пап, на главенство как над другими Церквями, так и в мирской сфере. Реформация оспорила эти претензии и разрушила единство на Западе. Рим в ответ еще упорнее настаивал на своей власти; процесс достиг кульминации в XIX веке с определением папской безошибочности на I Ватиканском Соборе.

Епископы — участники II Ватиканского Собора, зная эту историю, не намеревались отрицать или опровергать учение о папской безошибочности и даже подтвердили его в Lumen gentium — в главе 25, — но пожелали уравновесить епископской коллегиальностью и безошибочностью коллективного корпуса епископов. Сильное и влиятельное меньшинство — 16 %; напомним, что на предшествующем совещательном голосовании 84 % высказались за коллегиальность — опасалось, что это ограничит власть и прерогативы Папы. Собор старался преодолеть всякое противостояние между епископами и Папой, поместив последнего внутрь коллегии епископов в качестве главы. Меньшинству это показалось умалением роли Папы в управлении Церковью. Чтобы развеять опасения и угодить меньшинству, Павел VI в последний момент добавил «Предварительное объяснительное примечание», согласно которому епископскую коллегиальность не следует толковать как попытку обусловить или ограничить папское первенство.

Соборная / синодальная традиция

Обыкновение епископов собираться вместе в качестве единого корпуса — не новшество в Церкви. Документально подтверждено, что уже во II веке епископы сходились на местные синоды, когда возникала угроза порядку и церковной дисциплине, по таким вопросам, как датировка Пасхи. Эти собрания стали «регулярным и непременным свойством церковной жизни, рядовым институциональным выражением слияния местных евхаристических общин в одно вселенское тело»^[7]. Известно, что с середины II века до понтификата Григория Великого (590–604) имели место более 400 синодов и собраний епископов. Киприан и Августин, например, участвовали во многих Соборах в северной Африке, и епископ Гиппонский должен был заявить, возражая донатистам, что декреты Соборов менее авторитетны, чем Писания.

Епископская коллегиальность проявлялась на разных уровнях: местном, региональном и общем. I Вселенский Собор в Никее (325) постановил: «Полезно в каждой провинции дважды в год проводить синоды», и пусть в них участвуют все епископы, а Папы поощряют эти встречи. Не столь важно, был ли замысел в итоге реализован: в любом случае, мы видим, чего на тот момент ожидала вся Церковь.

Эта соборная / синодальная традиция не ограничилась первыми веками, но продолжала бытовать как форма принятия решений. Кроме того, в ней выражено единство разных Церквей, считающих себя «общиной общин» (communio communiorum). Все ветви христианства признают авторитет декретов, выпущенных первыми семью Вселенскими Соборами, вплоть до II Никейского (787). Было еще много местных или региональных синодов/Соборов, не признанных всеобщими, или вселенскими, чьи решения иногда включались во вселенское предание Церкви.

Однако мало-помалу, в то время как Церковь все плотнее интегрировалась в средневековый общественный строй, известный как «христианский мир», на Соборах господствующую роль стали играть светские правители или могущественные семьи, например в Риме. Соборы уже были не только для епископов, но и допускали участие представителей светской власти. Историк Церкви Клаус Шатц утверждает: «Если церковные соборы первого христианского тысячелетия были чисто епископскими ассамблеями, обычно под председательством императора, то средневековые составлялись как ассамблеи не только церковные, но всего христианского мира, под председательством Папы»^[8]. Синоды занялись политикой, в каком-то смысле изменили своей природе и своим целям. Григорианская реформа XI–XII веков имела целью восстановить независимость Церкви от этого светского господства.

Соборная традиция возродилась и укрепилась вслед за Великой западной схизмой (XIV–XV вв.), когда кандидатов на папский престол было двое — а какое-то время трое. Погасить скандал и восстановить единство пытались несколько Соборов, самый важный из них — Констанцский (1414–18). В знаменитом декрете Haec Sancta эта ассамблея заявила, что приемлет свою власть прямо от Христа и имеет право делать все необходимое для блага Церкви, включая — в крайних случаях — смещение Папы. За этим заявлением стоит богословие Церкви как общины верных, именно ей принадлежит верховная власть. В основе этого соборного понимания Церкви — образ Тела Христова у апостола Павла. Под Церковью понимают череду собраний, начиная с местной общины; затем Церковь объединяется в епархию или провинцию, пример тому — древние патриархаты; наконец, есть Вселенская Церковь — Тело Христово. Общины отправляют представителей на местные синоды, на региональные Соборы, а на общем, или Вселенском Соборе представлена вся Церковь.

Констанцский Собор покончил с расколом, низложив соперничающих претендентов на папский престол и избрав в 1417 году нового Папу, Мартина V. Но также был издан декрет, Frequens, согласно которому будущие Понтифики должны созывать Собор через пять лет, затем через семь, а далее каждые 10 лет. В результате состоялись соборы в Павии, Сиене, Базеле и Флоренции, а также V Латеранский Собор (1512–17). В 1517 году Лютер со своими 95 тезисами дал начало Реформации. Вскоре он попросил созвать «свободный и открытый Собор» для выхода из кризиса, но Папы эпохи Возрождения медлили, опасаясь возможных последствий. Наконец, по настоянию императора Карла V, Папа созвал Тридентский Собор (1545–63), но не изжил свой страх перед Соборами, и его единомышленники считали соборную теорию извращением, если не ересью.

Несмотря на подобные попытки насадить то, что британский историк Фрэнсис Окли называет «забвением при поддержке институтов», богословие общения, или соборное понимание Церкви заявляло о себе в разные времена и в разных местах^[9]. Находим его в текстах св. Томаса Мора и Ричарда Хукера в Англии XVI века; в XVII веке — у Паоло Сарпи, в частности в его ответе Роберту Беллармину, а также в работах Эдмона Рише. На богословском факультете парижского университета это богословие было официальной экклезиологической позицией. Возможно, самое устойчивое и влиятельное его проявление следует искать в «Галликанских статьях» под редакцией епископа Жака-Бениня Боссюэ, одобренных ассамблеей французского духовенства в 1682 году^[10]. Наполеон присоединил их к Конкордату 1801 года и повелел применять в качестве учебников всем преподавателям богословия во Франции. В XVIII веке на этих позициях стояли фебронианство в Германии и иосифизм в Австрии. Эту же соборную, или синодальную точку зрения на управление в Церкви изложил на I Ватиканском Соборе Анри Маре, декан богословского факультета Сорбонны, и многие епископы. Разумеется, там она не возобладала, в том числе и под давлением, исходящим от светской власти, от национальных правительств.

Историю соборного и коллегиального представления о Церкви мы вспомнили для того, чтобы подчеркнуть, что II Ватиканский Собор не выдумал нечто новое, а вернулся к истокам (ressourcement). И заметим, что синодальное, или соборное движение XIV и XV веков имело целью спасти папство, а не отменить его. Представление о Папе, стоящем над другими епископами и действующем отдельно от них, возобладавшее с XIX века и нам более знакомое, сосуществовало с более соборным самопониманием Церкви. Эти две концепции не рассматривались и не должны рассматриваться как противоположные. Но напряженность между ними длилась долго и не исчезла, даже когда II Ватиканский Собор поставил их в один ряд.

Смысл для Церкви сегодня

Как уже было сказано, соборные отцы открыто выразили пожелание, «чтобы достопочтенные установления синодов и Соборов заново окрепли» (CD 36).

Феномены нашего сегодняшнего мира — глобализация и постмодернизм. Оба весьма обширны и могут быть по-разному истолкованы. Не вдаваясь в лишние подробности, мы все же можем назвать несколько общих характеристик^[11]: 1) технологии ускорили как общение, так и перемещения, благодаря чему яснее обозначились культурные различия и плюрализм; 2) события в одном месте отзываются эхом во многих других отдаленных местах; 3) есть диалектическая связь между местным и глобальным, частным и всеобщим; 4) вместе с глобализацией возрастает регионализация; 5) усиливается проницаемость территориальных границ, и ослабляется контроль над ними национальных государств; 6) несмотря на некоторую поверхностную культурную унификацию, твердо держатся различия и партикуляризм; 7) во многих местах решения принимаются менее централизованно и есть благоприятный прогноз относительно участия и демократических процедур, диалога и взаимоуважения; 8) больше веса приобретают достоинство и права женщин и меньшинств.

Некоторые из этих социальных и культурных смыслов оставались покрыты туманом в документах II Ватиканского Собора, но с тех пор прояснились и укрепились. Все они указывают на: потребность в институциональных структурах, содействующих диалогу и совещательности, признание региональных и культурных различий и взаимообмен между местными Церквями, не говоря уже о единстве Вселенской Церкви. В христианской общине все это исторически облеклось в форму синодов и Соборов.

Начиная со II Ватиканского Собора, среди мирян возрастает понимание того, что они — Народ Божий, что у них есть дары, в которых Церковь нуждается. Миряне, женщины и мужчины, несут на себе все больше ответственности внутри Церкви, играют руководящую роль в школах, больницах, тюрьмах, приходах и миссиях. Занимают должности в канцеляриях, семинариях, в богословском образовании и богословском научном исследовании.

Новое социальное воображаемое

В ходе истории Церковь принимала и приспосабливала к себе социальные и политические формы из окружающей культуры. Например, в римскую эпоху Церковь была организована согласно римским провинциям и переняла у сената процедуры для своего первого Вселенского Собора — Никейского, в 325 году. В феодальную эпоху Папа предоставлял льготы епископам, своим вассалам, а они в свою очередь клялись ему в верности и послушании и обращались соответственно с подчиненными им пастырями. В монархическую эпоху Папа действовал как абсолютный суверен, окруженный придворными: римской курией, кардиналами и т. д.

Но, начиная с XVIII века, в мире упрочились более демократические формы, передающие верховную власть народу посредством электоральной системы, разделения властей, контроля и противовесов, представительных собраний. Однако Церковь не демократия, не основана на консенсусе управляемых или на общественном договоре, как его понимают Джон Локк или Томас Гоббс. Синодальная / соборная традиция, чью историю мы только что вспомнили, позволяет понять, что всегда в какой-то форме имело место участие в управлении, хотя и не по формуле «одно лицо — один голос». Но мы за последние 200 лет так привыкли к централизации, что не можем себе представить иного образа жизни для христианской общины. Возможно, сегодня в Церкви требуется новое «социальное воображаемое».

Социальное воображаемое, по Чарльзу Тейлору, — это «способы, какими индивиды представляют себе свою общественную жизнь, переплетение их жизней с жизнями других, структура взаимоотношений, ожидания, обычно удовлетворяемые, и глубочайшие нормативные понятия и образы, служащие основой для этих ожиданий»^[12]. Не сказано, что социальное воображаемое ясно определено или что его принимают осознанно. Это фон, на котором некая общественная группа, в определенное время и в определенном месте, понимает свои обыденные действия и способы поведения.

Возможно, легче всего заметить социальное воображаемое в тот момент, когда оно меняется. Вот несколько примеров. 1) Программу поиска внеземной разумной жизни — SETI (Search for Extra-terrestrial Intelligence) — сегодня в Северной Америке и ученые, и широкая публика принимают как должное. Пятьдесят лет назад эта программа не входила в состав нашего совместного воображаемого, а сегодня входит. 2) Сегодня во многих государствах курение признано опасным для здоровья и запрещено в ресторанах, барах и других общественных местах, а пятьдесят лет назад такого не было. 3) Пятьдесят лет назад женщины не могли и мечтать об изучении богословия, а сегодня изучают. Наши социальные воображаемые изменились.

А в Церкви такое тоже возможно? Сегодня, по-видимому, все еще работает «барочное социальное воображаемое»^[13], то есть обобщенное представление о нас самих: индивид подчинен общине, в ней есть священные роли — иерархия, — не равные в плане достоинства или ценности. В этом социальном воображаемом неравенство не просто функциональное, но сущностное: таково устройство вселенной, изменить его нельзя. Это социальное воображаемое резко контрастирует с более современной картиной мира, где высоко стоят права индивида и всеобщее фундаментальное равенство в смысле человеческого достоинства и ценности, где всякая социальная дифференциация считается чисто функциональной, а значит перемены всегда допустимы. Современное социальное воображаемое считает незыблемым разделение между законодательной, исполнительной и судебной властью и никого не ставит над законом, даже президента. Не вынося оценок, можно предположить, что неудовлетворенность и фрустрация, испытываемые сегодня многими верными, вызваны этим столкновением социальных воображаемых. От Папы, епископов, пастырей, церковных властей сегодня мы ожидаем того же поведения, как от общественных и политических лидеров, по критериям справедливости и равенства для всех.

Тут нужна осторожность. Выход не в том, что Церковь будто бы должна перенять прямо сейчас, целиком и некритично, современную форму правления, демократическую или парламентскую. Все мы знаем, что эти социальные модели тоже не застрахованы от поломок. Однако желательно представлять себе нашу общую жизнь в Церкви следующим образом: мы принимаем и развиваем что-то из положительных ценностей современного мира, но прежде всего черпаем из древнего соборного и синодального предания. Учение II Ватиканского Собора о епископской коллегиальности — это призыв изменить социальное воображаемое. Павел VI, учредив — в 1965 году, перед завершением Собора — постоянный Синод епископов, сделал шаг именно в этом направлении. Понтифик отдал должное ожиданиям епископов и в то же время подтвердил свои папские прерогативы.

В истории Церкви синоды и Соборы принимали разные формы. В прошлом не была выработана жесткая однозначная модель, и нет причин создавать ее в наши дни. В разных местах христиане по-разному участвуют в принятии решений.

Традиционное деление служителей на епископов, священников и диаконов, как и в случае с первенством, признаваемым за Епископом Рима, развилось исторически в ответ на нужды общины и сохранилось с течением времени, хотя и применялось по-разному. До сих пор Церковь нуждается в этих формах власти. В конце концов, если бы не вдохновение и отвага одного из Пап, Иоанна XXIII, не состоялся бы II Ватиканский Собор. Поэтому, надеясь на обновление синодальных или соборных процессов принятия решений, мы намерены не упразднить эти служения, включая пост преемника Петра, а пересмотреть и восстановить соотношение между ними, согласно синодальному преданию и намерениям II Ватиканского Собора. Не будем забывать: сторонники Соборов в XIV и XV веках желали спасти папство, а уж точно не разрушить! Таким же образом на II Ватиканском Соборе епископская коллегиальность имела целью не принизить, а повысить нравственный авторитет Папы.

В экуменической перспективе: Всемирный совет Церквей несколько лет назад выступил с подобными предложениями в документе «Природа и миссия Церкви»^[14]. О коллегиальности и соборности сказано так: «Соборность — существенная черта жизни Церкви, основанная на общем крещении ее членов (ср. 1 Петр 2, 9–10; Еф 4, 11–16). Под руководством Святого Духа вся Церковь, в рассеянии или вместе — соборна. Таким образом, соборность присутствует на всех уровнях церковной жизни. Соборность присутствует в отношениях между членами даже малейших местных общин»^[15]. В декларации также сказано: «Всякий раз, когда несколько человек, местных общин или региональных Церквей сходятся вместе, желая посоветоваться и принять важные решения, кто-то должен созвать и возглавить собрание, ради порядка и чтобы поддержать процесс развития, распознавания и составления общего мнения», и эти лидеры всегда должны «уважать целостность местных Церквей, предоставлять слово тем, кто не имеет голоса, и поддерживать единство в разнообразии»^[16]. Поэтому на мировом уровне некую форму вселенского первенства «можно рассматривать скорее как дар, чем как угрозу другим Церквям и отличительным чертам их свидетельства». Это председательство не противостоит соборности, поскольку само было утверждено Соборами.

Соотношение между епископской соборностью и приматом Папы следует обдумывать, учитывая конкретную эпоху в истории Церкви. Именно это II Ватиканский Собор и постарался сделать применительно к нашему времени. Мы можем и должны продолжать начатое Собором: с терпением, отвагой и надеждой.

***

ПРИМЕЧАНИЯ:

^[1] J. W. O’Malley, «The Hermeneutic of Reform»: A Historical Analysis, в Theological Studies 73 (2012) 540.

^[2] R. R. Gaillardetz, The Church in the Making, New York, Paulist Press, 2006, 18.

^[3] Там же, 77.

^[4] Ср. там же, 33.

^[5] Ср. там же, 35.

^[6] R. W. Southern, Western Society and the Church in the Middle Ages, London, Penguin Books, 1970, 26.

^[7] B. E. Daley, Structures of Charity: Bishops’ Gatherings and the See of Rome, в T. J. Reese (ed.), Episcopal Conferences: Historical, Canonical, and Theological Studies, Washington, D. C., Georgetown University Press, 1989, 27 s.

^[8] K. Schatz, Papal Primacy: From Its Origins to the Present, Collegeville, Liturgical Press, 1996, 79.

^[9] Ср. F. C. Oakley, The Conciliarist Tradition: Constitutionalism in the Catholic Church 1300–1870, New York, Oxford University Press, 2003, 16.

^[10] Согласно этим четырем статьям: 1) у Папы нет власти в земных делах; 2) общие Соборы авторитетнее Папы в духовных вопросах; 3) признанные законы французской Церкви неприкосновенны; 4) в вопросах веры суждения Папы становятся неотменимыми, только если их утвердил общий Собор.

^[11] Ср. Th. H. Sanks, Globalization, Postmodernity and Governance in the Church, в Louvain Studies 28 (2003) 194–216.

^[12] C. Taylor, Gli immaginari sociali moderni, Milano, Meltemi, 2005, 6 s.

^[13] J. P. Beal, Something  There Is That Doesn’t Love a Law, в M. J. Lacey — F. Oakley (edd.), The Crisis of Authority in Catholic Modernity, New York, Oxford University Press, 2011, 139 s.

^[14] Ср. World Council of Churches, The Nature and Mission of the Church, Ginevra, Faith and Order Paper 198, 2005, 107.

^[15] Там же, 26 s.

^[16] Там же, 109.

Автор — Томас Хаулэнд Сэнкс SJ

Источник: La Civiltà Cattolica