О нравственности в искусстве

СКГ Октябрь 29, 2016

Недавняя речь Константина Райкина, “в которой он выступил против такого подвида цензуры, как борьба чиновников за нравственность в искусстве”, еще раз привлекла внимание к вопросу о соотношении искусства и нравственности.

Возможны ли ситуации необоснованных претензий, когда группы активистов, желая людей посмотреть и себя показать, устраивают скандал на пустом месте? Да, конечно. Но скандалисты, борющиеся за “свободу искусства” и скандалисты борющиеся за “нравственность”, на самом деле, партнеры по игре. Если вы хотите прекратить эту игру — просто прекратите. Потому что проигрывают, в итоге, все.

Прежде всего, стоит признать, что ссылки на “искусство” не следует использовать для оправдания асоциального поведения. Эстетическая значимость явления (реальная или заявляемая) не выводит его из области нравственных оценок.

Сталинизм, как и тоталитаризм вообще — мощное эстетическое явление. Метро, высотки, сталинская архитектура, живопись — это искусство. И — пусть меня привлекут по закону Годвина — но эстетика национал-социализма до сих пор вызывает некий стыдливый интерес, потому что это тоже искусство. Форма от Hugo Boss, пышущие здоровьем белокурые парни и девушки, Лени Рифеншталь, готичные ритуалы СС, руны там всякие, вольфсангели…

Эстетика может выражать взгляды, которые — я думаю, тут Константин Райкин с нами согласится — могут быть очевидно безнравственными. Безнравственное или преступное послание, выраженное эстетически привлекательным образом, не перестает от этого быть безнравственным или преступным. Как и безнравственное послание, выраженное способом, чрезвычайно неэстетичным — который только специалисты требуют считать “искусством”.

В рамках искусства — или под видом искусства — может происходить разжигание вражды и ненависти, провоцирование конфликтов, разрушение тех представлений о том что можно, и чего нельзя, которые необходимы в любом цивилизованном обществе.

Выдавать индульгенцию любой деятельности, которая пожелает обозначить себя как “художественная” — значит открывать изрядный ящик пандоры, потому что какие-нибудь люди, глубоко несимпатичные Константину Райкину, тоже могут объявить себя “художниками” и такие заварить инсталляции да перформансы, что и сам Райкин начнет звать городового — а городовой ему отвечать, что свобода творчества неприкосновенна. Сначала Райкин не верит людям, чувства которых оскорблены, потом другие не поверят самому Райкину — зачем нам ехать по этому скользкому склону?

Разрушение норм и запретов, радостное провозглашение “теперь — можно!”, может быть очень привлекательным, даже эстетически привлекательным — эстетика тоталитарных движений отчасти с этим связана — и это то, что будет охотно подхвачено. Прежде всего, это дешево — чтобы создать значимое произведение искусства, нужно долго осваивать ремесло и вообще трудиться, чтобы произвести скандал, нужен минимум вложений. Падать всегда легче, чем восходить, разнузданность всегда привлекательней, чем самодисциплина.

Беда в том, что это разрушение никогда не бывает односторонним — если вам можно ломать устоявшиеся культурные запреты и презирать протесты других людей, то ведь и другим станет можно ломать запреты и презирать ваши протесты. Сначала вы ненавидите и презираете других людей — а потом вокруг вас почему-то сгущается атмосфера ненависти. Сначала вы намеренно делаете нечто, что должно удручать других людей, потом жалуетесь, что другие люди делают что-то, что удручает вас.

Но такие огорчения неизбежны — или мы поддерживаем ту систему запретов, которая и называется “культурой”, или мы все страдаем от того, что она разваливается. Если мы сами не хотим слышать слова “нельзя”, то нам не стоит удивляться, что и другие не услышат, когда мы будем говорить “нельзя”.

Это проблема, несомненно, выходящая за рамки споров об искусстве — проблема либеральной социопатии, неспособности считать за людей тех, кто не входит в избранный круг. Неспособности поверить, что как вы имеете право быть выслушанными, так и другие люди имеют такое же право. Вообще неспособности поставить себя на место другого, признать, что у другого тоже есть права. Это проблема, которая неизбежно приводит к определенным практическим результатам — если вы считаете себя вправе делать то, что другие заведомо воспримут как проявление крайней враждебности и презрения, вы очень скоро столкнетесь с тем, что другие будут делать что-то, что уже вами будет воспринято как проявление крайней враждебности и презрения.

И тут государство, которое пытается подморозить этот процесс, делает ровно то, что обязано делать — поддерживает мир. Константин Райкин говорит, что государство не должно вмешиваться, а художественное сообщество должно саморегулироваться — конечно, должно. И ему стоит этим заняться.

Та же выставка с несовершеннолетними девочками — это не гражданские активисты должны ей мешать, это само художественное сообщество должно сказать “так нельзя, у нас есть моральные принципы, для нас это неприемлемо”. Или еще лучше, создать такую атмосферу, в которой сама идея намеренно учинять скандалы под лозунгом “искусства” не будет пользоваться признанием. Тогда скандалисты с той стороны, не получив мяча, не станут его и отбивать, а если кто начнет скандалить действительно на пустом месте — что же, гораздо легче будет понять, что действительно на пустом.

Автор: Сергей Худиев

Христианский публицист, богослов. Ведущий еженедельной радиопередачи «Христианство: трудные вопросы». Автор книг и ряда статей, в частности, на портале «Правмир», в журналах «Альфа и Омега», «Фома».