О. Коррадо Трабукки: «Я вижу, что Бог руководит моей жизнью»
11 ноября 2017 года отцу Коррадо Трабукки, OFM, исполняется 70 лет.
Пастырь добрый и отзывчивый, опытный и неутомимый миссионер-экуменист, благочинный Центрального деканата Преображенской епархии, бессменный директор Католической школы Рождества Христова, многолетний автор «Сибирской католической газеты» — отец Коррадо хорошо известен не только российским католикам, но и православным верующим, а также представителям других христианских конфессий.
Приехавший в Новосибирск из далекой Италии в 1995 году, он стал за это время родным и близким человеком для многих прихожан.
А два года назад, в канун празднования 20-летия своего пастырского служения в России, отец Коррадо любезно согласился дать большое интервью «СКГ» – изданию с которым он столь долго и столь плодотворно сотрудничает.
Сегодня мы предлагаем нашим читателям это интервью в новой редакции…
— Ваш любимый цвет?
— Цвет неба, цвет моря. Сине-голубой.
— Ваш любимый цветок?
— Незабудки.
— Ваши любимые писатели?
— Из итальянских – это Алессандро Мандзони, а из русских писателей – Достоевский.
— Ваши любимые поэты?
— Данте Алигьери.
— Ваш любимый литературный герой?
— Алёша Карамазов Достоевского.
— Любимая литературная героиня?
— О! Беатриче!
— Любимые композиторы?
— Очень люблю музыку русских композиторов – Чайковского, например. Конечно, Моцарта, Бетховена, Баха… Их много, любимых…
— Любимые художники?
— Это Ван Гог.
— Любимые герои в реальной жизни, исторические персонажи?
— Это, преимущественно, святые: святой Августин, Франциск… Жанна Д’Арк… Также мне импонирует Америго Веспуччи, открывший американский континент… Но прежде всего – это святые Церкви.
— Любимые имена?
— Мария, Анна, Анастасия. Из мужских: Франциск, Иоанн.
— Любимый напиток?
— Хорошее итальянское вино!
— Ваше любимое блюдо?
— Сейчас трудно сказать… Например, пиццоккери, которые мы детьми кушали в Альпах. Пиццоккери – это специальные альпийские блюда. А здесь, конечно, борщ! Люблю макароны с разными соусами…
— Расскажите, откуда Вы родом, кто Ваши родители?
— Я родился в итальянских Альпах. Альпы – это особый мир и совершенно отдельный народ, со своими обычаями, со своим языковым диалектом. Со своей удивительной природой.
Моих родителей звали Джованни и Наталия. Папа по профессии был плотник. А мама занималась хозяйством. Мы не были особо богаты, но у нас были свои овцы, коровы, куры. Одним словом, как все люди в те времена, живущие в горах – и мы жили по нашим возможностям.
Кстати, моя любовь к незабудкам – из детства. Моя мама очень любила этот альпийский цветок. И в молодости мой папа Джованни, когда влюбился и только ещё ухаживал за Наталией, подарил ей сережки в форме незабудок. И я всегда, когда вижу цветы незабудки, вспоминаю любовь, которую папа испытывал к маме.
Здесь, в Сибири, незабудки большие, крупные. А там у нас в горах они такие маленькие, нежные. Очень красивый цветок!
Вообще вкус и то отношение к красоте, которое есть у меня, я получил от своей матери.
— А можете ещё поделиться какими-то воспоминаниями из Вашего детства?
— Очень хорошо помню работу с папой в лесу, чтобы заготовить материал для плотничества. Или когда он дома работал, что-то мастерил, строил.
У меня довольно яркие воспоминания о начале церковной жизни – я очень рано стал министрантом. Мои сверстники даже завидовали мне, что я могу так близко прислуживать в алтаре и таким образом активно участвовать в богослужениях.
Интересны мои детские воспоминания о России. В 1953 году, когда мне было 5 лет, умер Сталин. Это было в марте. С утра я был дома, а папа был в церкви на службе, где настоятель прихода сообщил всем, что Сталин умер. Это была мировая новость! И папа пришел домой очень взволнованным. Все ощущали, что что-то закончилось, какая-то эпоха завершилась, начнется какая-то новая историческая веха. Потому что умер одиозный и страшный диктатор. И была всеобщая радость. Вот тогда я хорошо запомнил слово «Россия». Я тогда ещё мало что понимал и ничего не знал о страданиях, о ГУЛАГе. Чувствовал, что это какой-то очень большой и непонятный мне мир.
Кстати, 30 лет спустя, когда умер другой лидер Советского Союза – Андропов, я помню, как сидел перед телевизором и смотрел прямую трансляцию похорон в Москве. Не знаю — почему, но вот тогда я впервые подумал: «Возможно, в один прекрасный день ты побываешь на этой самой Красной Площади». К тому времени я уже знал о России значительно больше.
Также я познакомился с великими русскими святыми, такими как Серафим Саровский, Сергий Радонежский. Я их почему-то особенно чувствовал. Они даже стали мне внутренне близки, хотя я и был пока ещё в Италии.
Потом пришел Горбачев, началась Перестройка. Интереса к вашей стране стало ещё больше. Я стал интересоваться и пытаться больше понять Россию, её историю. У меня возникло ощущение, что именно Россия будет иметь большое значение для будущего всего мира. Я вообще люблю об этом поразмышлять (улыбается).
Тогда я ещё ничего не знал о ситуации в вашей Церкви. О том горниле страданий, через которые она прошла, о репрессиях против священнослужителей. Вернее, знал, но чисто теоретически, довольно абстрактно. Не представлял масштабов этой ужасной трагедии. А потом, когда приехал в Россию, то бабушки, которые были здесь, немцы, мне рассказывали обо всем этом. Как их выгоняли отовсюду, как ссылали сюда, в Сибирь, везли товарным поездом, на повозках…
— Давайте немного вернемся к Вашему детству. Интересно, кем Вы хотели стать, когда вырастете?
— Уже в 9 лет я точно хотел быть священником. Я уже упоминал, что довольно рано стал министрантом. И желание посвятить свою жизнь служению в Церкви сформировалась у меня тоже очень рано.
Примерно в это время я начал интересоваться жизнью францисканцев, особенно восхищал меня образ святого Франциска Ассизского.
— А какое у Вас образование?
— Традиционное. Начальная, потом средняя школа. Далее – гимназия. После рукоположения проходил лиценциат и изучал экуменическое богословие в Папском университете ««Antonianum» в Риме. Этот университет принадлежит Ордену францисканцев.
— Почему именно францисканцы? Вы сразу мечтали стать монахом? Каким был Ваш путь к призванию?
— Нет, я сначала не знал, что такое монашество в собственном смысле слова. Францисканец у нас – это типичный герой историй. Это популярная история о Франциске Ассизском. Притом францисканцы, проповедующие у нас во множестве приходов, очень любимы и уважаемы в народе. Я уже с детства знал нескольких таких проповедников и симпатизировал им. Они были простые, добрые, играли с детьми. Ходили по домам и собирали милостыню для монастыря – я всё это очень хорошо помню, как будто сегодня. Мне они запомнились как люди очень добрые, близкие простому народу.
Вообще, по-моему, священник – это предстоятель за свой народ перед Богом, у него такое, условно говоря, вертикальное служение. А монах-миссионер – это пастырь для народа. Не могу не вспомнить своих настоятелей-францисканцев, они все были очень хорошими людьми. Но, прежде всего, они несли свое служение для народа и были прекрасными миссионерами. Такой широкий горизонтальный аспект: служить для народа и нести миссию во всем мире.
Почти с самого начала, хотя и не сразу, я мечтал стать миссионером в Китае. Но в те годы не было такой возможности, поскольку тогда Китай был довольно закрытой страной после известных исторических событий. Наш Францисканский орден имеет богатую историю миссии в Китае. Например, один францисканец написал «Историю монголов», он итальянец. Или первый католический епископ Пекина – это тоже францисканец из Италии.
Я знал некоторых миссионеров, которые приезжали из Китая после коммунистического переворота, они потом перебрались в свободный Тайвань.
Там, в Китае, остался один из святых мучеников – это Джузеппе Мария Гамбаро, наш брат-францисканец, принадлежавший моей орденской провинции. Ему было поручено заниматься духовной подготовкой местных кандидатов для поступления в католическую семинарию. Во время Боксёрского восстания в 1899—1900 годах он был забит до смерти камнями только за то, что он – христианин.
Как собрат-францисканец, он стал для меня ярким примером служения Христу. И я духовно питался теми же идеалами, и потому тоже хотел быть миссионером в Китае.
— Чтобы выполнить такое задание, нужно много знать и долго учиться.
— Да, нужно много готовиться. Глубоко изучать богословие, прежде всего. И знать языки. Я очень хотел изучить много языков…
— А сколько языков Вы знаете?
— Мой альпийский диалект – это первый язык. Потом итальянский язык, он существенно отличается от того диалекта, на котором мы говорим в горах. В школе неплохо изучил французский язык. Английский, немецкий. Конечно, русский.
Китайский язык я изучал совсем немного, условно говоря, имею только первый курс, введение. Хотя сейчас мне в Китай и не нужно, но несколько слов могу сказать по-китайски. Я также слегка изучал их письменность. Мне было интересно смотреть на иероглифы, понимать, что они значат. Хотелось с их помощью получить информацию о том, как китайцы мыслят.
Это очень интересные вещи! Ну, например, смотрите: по-китайски слово «хао» означает «добро». И когда ты пишешь это слово, то символически изображаешь женщину с ребёнком. Возникает идея, что, раз есть ребенок, то это – добро, это – хорошо. Или возьмем слово «мир»: это изображение дома, внутри которого – женщина. Вот, там есть мир… Или, ещё интереснее – «семья»: там изображается дом, а внутри – свинья, потому что она символизирует богатство…
— А где Вы ещё побывали, прежде чем приехать в Россию?
— Благодаря моей учебе на экуменическом богословском факультете, я побывал в Англии и в Германии.
В Германии пробыл дольше, жил в Мюнхене, в Вюрцбурге. Причем этот опыт был не после учебы, а до – как подготовка. Я считаю, что сначала нужно получить опыт, а потом уже его анализировать, систематизировать, теоретизировать…
Я хочу пожить в незнакомом мне прежде месте, увидеть своими глазами, кто такие лютеране, а потом уже приступать к изучению их истории и теологии.
— Когда Вы приняли монашество?
— В 1965 году.
— А когда и где Вы получили рукоположение?
— Это был 1971 год, 19 декабря. Меня рукоположил в священники кардинал Микеле Пеллегрино, который тогда был архиепископом в Турине.
— Ваша юность пришлась на эпоху II Ватиканского Собора, когда вся Католическая Церковь пришла в движение, буквально бурлила, и было положено начало серьезным реформам. Что значит лично для Вас II Ватиканский Собор?
— Я хорошо помню время, когда Иоанн XXIII писал свою энциклику «Pacem in terris». Хорошо помню вообще всё то время. День его смерти. Я помню, что он был по-настоящему добрый Папа. И в нашей семье этого Папу очень любили. Мои родители очень его любили.
Наступил 1959 год. Как-то раз я сидел в своей приходской церкви, и пришел один священник, который был доктором богословия, ученым-библеистом. Он сам был родом из нашей деревни. И вот, он сказал нам, министрантам: «Папа решил, что будет Собор». Я толком ничего не понял тогда. Но осознал, что это будет что-то грандиозное. Это понимание пришло ко мне много позднее.
В 1967 году Синод епископов проголосовал за новую Литургию, реформа которой началась раньше, в 1964 году. Я сам ещё изучал чин Мессы на латинском языке. А потом медленно-медленно, через новые песнопения, через обновление структуры богослужения, стала проясняться суть этой реформы. Я сам всё это пережил, но пережил скорее пассивно, не столь остро, инициативно, потому что я тогда ещё молодой был, 20-летний. Мои собратья, которые были старше и являлись руководителями, вот они как раз должны были активно реализовывать эту реформу, принимать решения, как это лучше сделать. Но я попал в орден, который был открыт этим реформам. Наши руководители их поддержали, понимая, что это важно и нужно.
Например, раньше мы читали псалмы по-латински. Мы все изучали латынь в гимназии. Но когда стало возможным читать их на родном итальянском языке, это было особенное, непередаваемое чувство.
Или песнопения. Мы начинали изучать ещё григорианский распев. Потом уже стали переходить на песни нового стиля. Помню, как в Германии в 1975 году, то есть уже спустя 10 лет после Собора, я присутствовал на молодежных мессах под гитару – «юнг-мессах». Там даже танцевали. И у меня было довольно странное чувство, сказать по правде. Но, всё равно, я смотрел, пытался принять это. Хотя моя первая любовь так и осталась с григорианской традицией. Люблю Корелли, Баха, лютеранские песнопения…
Впрочем, сегодняшние литургические песнопения тоже разнообразны. Появились новые композиторы, которые пишут церковную музыку. Но ещё не настал такой момент, когда мы можем сказать, что в Церкви созрела новая музыкальная традиция. Нет. Поэтому я всё ещё живу в старой традиции. Вот почему я, кстати говоря, очень люблю православную Литургию. Я ощущаю, что духовная музыка Чайковского, Рахманинова, других православных композиторов имеет очень большую выразительную силу и проникает в высочайшие сферы Духа. Что-то такое там есть! Я ощущаю в ней дыхание истории, поэзию Вечности. Слышу в ней хоровые голоса поколений и поколений, славящих и воспевающих Отца и Сына, и Святого Духа… Григорианские напевы тоже полны этой мистической музыкальной силы. Гимн «Величит душа Моя Господа…», Литания всем Святым… Наверное, я слишком стар, чтобы усваивать новые традиции…
— Говорят, что итальянцы особенно чувствительны к музыке. Поэтому они дали миру стольких выдающихся музыкантов, композиторов, певцов, технику виртуозного пения «бельканто»… И вообще, почти все итальянцы рождаются сразу с поставленными голосами. Вы эту особенность ощущаете в себе?
— Да, мне очень нравится музыка. И я очень люблю петь. Но здесь мне, в первую очередь, нужно поблагодарить родителей. Мой отец, например, играл в музыкальной группе на контрабасе. Серьезного музыкального образования у него не было, но был очень хороший вкус. У моей мамы был очень хороший голос – она пела.
А ещё мой отец, когда я летом помогал ему в качестве пастуха (мне было тогда 7-8 лет) и подолгу оставался наедине с овцами или коровами, купил мне губную гармошку, чтобы я мог чем-то развлечься. И, получив такой подарок, я еще больше полюбил музыку.
Потом, когда мне уже было лет 14, настоятель местного прихода разрешил мне играть на маленьком церковном органе. Потом я принялся самостоятельно изучать музыкальную грамоту. Был даже период, когда я неплохо играл на органе. Идёт служба, поёт хор, а я – играю на органе. Посещая свадьбы, я тоже играл там на инструменте.
Сейчас, наверное, я не сохранил всех тех навыков, но вкус у меня остался. Это я отчётливо ощущаю!
— Призвание к священству – это одно, а ведь возникло еще и призвание отправиться на Восток, в Россию. Как это произошло?
— Решение отправиться в Россию было принято в связи с окончанием всё того же Францисканского университета «Antonianum» и с получением полноценного экуменического богословского образования. Я уже был знаком с особенностями Лютеранской и Англиканской Церквей. Но всё ещё не был удовлетворён мой серьезный интерес к неведомому для меня Православному миру. В моих глазах одним из главных героев этого мира являлся Патриарх Афинагор I. Очень сильное впечатление произвела на меня знаменитая встреча в Иерусалиме блаженного Папы Павла VI и Вселенского Патриарха Афинагора I в январе 1964 года.
Стала тогда известной и ещё одна историческая личность – митрополит Никодим (Ротов), который принял участие во II Ватиканском Соборе. О нём я тоже тогда что-то слышал в новостях, следил за его высказываниями, мне было это интересно.
Пришло время, и я начал изучать историю России. В меру имевшихся у меня возможностей я познакомился тогда с духовной традицией вашей страны, с её святыми – русскими людьми, православными.
Далее состоялось знакомство с некоторыми православными священниками, церковными общинами. Я несколько раз приезжал в Москву, чтобы изучать русский язык, углублять свое знание языка. Как правило, это происходило летом. И я всё больше приумножал свой опыт. Как-то раз я познакомился с известным православным священником-миссионером Александром Менем, впоследствии ставшим жертвой злодейского убийства. Я даже перевел на итальянский, с небольшой переработкой, его книгу «Практическое руководство к молитве». Правда, это было уже потом, после нескольких лет знакомства.
Здесь следует снова вернуться к нашему Францисканскому ордену. В 90-е годы прошлого века, когда наступила послегорбачевская эпоха, наш Орден вместе с другими католическими орденами поддержали проект Папы по активизации помощи католикам, проживающим на территории России. В Ордене знали о моём глубоком интересе к России. И Генеральный настоятель предложил мне поехать в эту страну, чтобы практически, по-пастырски, помогать российским немцам и другим католическим общинам. Совместить приятное, так сказать, с полезным.
Помню, как я готовился к моей первой поездке в Сибирь. Последний день перед отлетом, 15 июля 1995 года, молился святому Бонавентуре. 16 июля утром вылетел из Италии и благополучно приземлился в новосибирском аэропорту «Толмачёво».
Когда мы выезжали с аэродрома, я увидел пасущуюся в поле корову и подумал тогда: «Надо же! Прямо, как будто вернулся в родные Альпы!». Хотя по прибытии на место это оказались вовсе не Альпы (смеётся). Но зато в 90-е годы здесь у кого-то из соседей ещё кричал по утрам петух. Паслись даже козочки… Теперь-то, вон – даже асфальт уложили до самого крыльца.
А тогда в Новосибирске меня встретила немецкая католическая община, почти одни бабушки. Каждый день я служил Мессу по-немецки. Восемь лет я служил по-немецки, потому что здесь всё ещё находились эти бабушки. И по-русски тоже служил. Но больше всего народу бывало по воскресеньям на «немецкой» Мессе в 10 часов утра.
Ещё одно яркое воспоминание – мое первое участие в здешних похоронах. Была такая женщина Наташа, немка. Она жила в Кольцово. И среди своих близких только она одна говорила по-немецки. Пока она ещё была жива, я с ней общался на немецком языке. А когда Наташа умерла, меня позвали на её отпевание. Но её родственники немецкого языка совсем не знали! А по-русски я тогда говорил ещё очень слабо, как говорится, «ни бум-бум»… Вот это было что-то!!! На похороны пришло много людей, более 500 человек. Они работали с Наташей на птицефабрике. Приехали мы на кладбище – это тоже для меня было непривычно: много деревьев, практически лес… В Италии ведь кладбища другие – там они маленькие, аккуратные. Или, наоборот, большие монументальные. А тут – и пространство, и организация кладбищ выглядят совсем по-другому…
Ещё вспоминаю свои многочисленные встречи с больными. Мне приходилось общаться с ними по-немецки. Правда, неожиданно для меня, оказалось, что эти немцы говорят на особом диалекте, и это не был привычный для меня «хохдойч». Поэтому на первых порах здесь тоже имелись определенные трудности.
Между тем, мне нужно было всерьез заняться изучением русского языка. Но я не ходил в этой связи ни в какие школы. Школьное изучение языка мне заменил ежедневный опыт, постоянное общение с людьми.
Через 6 месяцев меня спросили: хочу ли я остаться? И я остался. Работы было много – я был настоятелем монашеской общины, отвечал за её хозяйство, помогал в работе с местными немцами. В 1996 году добавилась Католическая школа. Её начинал организовывать мой собрат по Ордену, но он вскоре уехал. И мой настоятель попросил меня продолжить эту работу. Уехавший брат потом шутил: «Я рождал ребёночка, а тебе — воспитывать».
В 1997 году мне предложили возглавить Францисканский регион России и Казахстана. Поэтому ещё добавились поездки в Казахстан.
— Российские историки культуры любят повторять, что францисканская духовность близка русской духовности. Как Вы считаете, это действительно так?
— По моему мнению, общей здесь является роль Святого Духа. Святой Франциск считал, что через настоятеля ордена говорит Святой Дух. Поэтому собрания нашего Ордена, будь то выборы генерального настоятеля, или другая важная тема, всегда устраивают поближе к празднику Пятидесятницы. У св. Франциска была ещё одна интересная мысль: он считал, что Святой Дух наполняет всё творение – природу, красивые пейзажи, растения, листву, травы, животных… Это же всё живые существа! В вашей русской литературе эти мотивы тоже есть. Так что между нами существует нечто общее, это точно!
Ещё нас объединяет мистическая чувствительность, предрасположенность. Умение глубоко и мистически ощутить Таинство, такая богословская апофатика. Мы действительно в этом очень близки. Во всяком случае, мне лично это очень близко и понятно. Интеллектуалы, склонные скорее к катафатическому богословию, наверное, тоже могут иметь глубокие мистические чувства, но они у них по-другому выражены. А вот у францисканцев и русских людей, православных…, есть у них что-то неуловимое, но глубоко родственное, какие-то близкие духовные связи…
— А каков Ваш метод евангелизации окружающих?
— Первое – это использовать любые встречи с людьми. Находить общий язык, понять беды человеческие, поговорить о музыке, о болезни, о ранетках в саду-огороде. Главное – искренне желать общения.
Но, пожив в России, я скоро понял ещё одну вещь. Святой Дух здесь начал Свою работу задолго до всех наших приездов. Святой Дух готовил народ, людей. Поэтому живущие здесь люди имеют особую теплоту сердца, их по-настоящему беспокоят серьезные вопросы. У меня есть множество примеров особого Промысла Божия. Например, я хорошо помню, как в самом начале моего пребывания здесь, в воскресенье утром, в храм пришёл один человек, мужчина. Он простоял на ногах всю службу, потому что свободных мест для сидения не было. А потом, когда я с ним познакомился, оказалось, что это врач из Барнаула, католик. Ехал поездом всю ночь, чтобы прийти к нам на службу, потому что в то время более близкого к его городу католического храма не было. Вы знаете, я весь оказался во власти чувства: «Вот, смотри, какие у нас верующие люди!» Я увидел в этом действие Святого Духа.
Лучшим методом евангелизации является само Слово Божие. Когда я могу этим Словом делиться с людьми через чтение, объяснение. Если я читаю серьёзную художественную литературу, оно присутствует и там. Вы понимаете, Слово Божие – везде разлито, распространено в мире. К сожалению, мои познания русского языка не столь хороши, чтобы я мог глубоко прочувствовать все оттенки слов. Но я убеждён, что даже в этой моей ситуации Бог всё равно работает.
Ещё я понял, что проповеди не должны быть слишком длинными. Современные люди отвыкли читать и усваивать большие тексты. Зато сейчас появилось множество гаджетов, разных медиа, и всё это может помогать в деле евангелизации. Ваша «Сибирская католическая газета», например. Это всё – инструменты, предназначенные помочь людям, чтобы открыться Богу.
Но самое главное – это метод францисканцев. Святой Франциск сказал: «Первым вашим методом является ваша жизнь среди людей. Ваш пример дружбы. Что вы не спорите, не враждуете друг с другом».
— А что самое ценное в общинной жизни?
— Я думаю, что самое ценное – это сама община!
— Что, на Ваш взгляд, самое трудное в общинной жизни?
— Уметь принять твоего брата как дар Божий. Нередко встречаешь братьев, которые думают совсем по-другому, чем ты. И здесь нужно проявить готовность к диалогу, иметь терпение, иметь любовь друг ко другу. Потому что, если тебя тоже так же терпят и принимают, – это богатство общины. Община учит тебя контролировать свою жизнь. Здесь невозможно жить так, как тебе вздумается. Потому что община – это общение. Это значит – постоянная новизна. Это значит – общая молитва. Кушать вместе, радоваться вместе. Спорить, ссориться, но потом мириться. Всё это – община.
И потом, каждому нужно уметь быть меньше «братьев меньших». А «меньше» – значит иметь смирение, уметь быть последним. Вот, кстати, интересно, что здесь ты всегда последний. Бог создал францисканцев, чтобы они были последними. Служишь ли, работаешь, но ты всегда знаешь своё место. И это интересно. Потому что тобою руководят последние. А ты на это даёшь свое согласие. Францисканцы – это радость общения, сладость от того, что мы – вместе.
— О нынешнем Папе. Его считают своим как иезуиты, так и францисканцы. Иезуиты – поскольку он из Ордена иезуитов, францисканцы – по духу, по имени, которое он взял себе. Что Вы об этом думаете?
— Да, я согласен. Особенно близка францисканцам его внутренняя свобода. Он удаляется от всего, что ненастоящее, притворное. И это мне очень нравится. Потому что это свобода Святого Франциска.
Вообще, Папа Франциск показывает мне, что наконец-то настало время Ватиканского Собора, который завершился 50 лет тому назад. Сейчас я вижу, что Ватиканский Собор действует, реализуется. Там, в Риме, всё происходит точно по плану, задуманному отцами Собора. И нынешний Папа — полностью Папа Второго Ватиканского Собора. И он исправляет то, что Церковь задумала исправить ещё тогда, в ходе II Ватиканского Собора, когда Святой Дух открыл перед ней новые горизонты. II Ватиканский Собор продолжает приносить свой плод.
— Вы счастливы?
— Я спокоен. Я вижу, что Бог руководит моей жизнью. Смотрите: я 20 лет уже здесь. И не было ещё ни одного дня, чтобы я вдруг засомневался, начал говорить себе: «Зачем ты здесь? Куда ты попал?». Никогда! Это для меня действительно счастье.
Сегодня хорошая погода, завтра – нет. Снег, мороз. Но это – жизнь. И ты счастлив. Когда я иду по морозу в нашу Католическую школу, мне достаточно встретиться с какой-нибудь бабушкой или мамой, и они скажут: «Добрый день! Как дела? Сегодня такой мороз!» И поскольку на дворе холодно, все стараются перемещаться быстро, все бегают… Это значит, я нахожусь здесь, у себя, в России.
Я рад, что эти 20 лет я прожил в России. Я надеюсь, что Бог меня не оставит. Я уже говорил, и теперь повторю: для меня будет милостью Божией, если Он благословит меня здесь и упокоиться. И быть похороненным здесь на кладбище. Остаться здесь навсегда. Потому что пастырь должен быть до конца со своей паствой. Может быть, со мной так и будет – Ему решать.
— Получается, что Россия стала для Вас второй Родиной?
— Да. Это так… Я только сейчас начинаю чувствовать и понимать по-настоящему русский язык. Его глубинные смыслы, нюансы, обертоны. Какое-то слово… Как раньше по-итальянски: если ты говоришь, то чувствуешь не только произношение слова, но также его эмоциональность, стихию, точный внутренний смысл…
Я благодарен Богу за эту возможность – знать, встречаться, молиться, изучать тот мир, который вокруг нас. Что будет в дальнейшем, ещё не знаю. Но я знаю, что Святой Дух будет и дальше преподносить нам сюрпризы. Когда Афинагор I и Павел VI встретились – это было только начало. Потом я читал интервью, которое взял у Патриарха Афинагора Оливье Клеман, и восхищался его открытым пастырским сердцем. Это всё история…
И я «внутренний» – это тоже история. Это интересно! Я в Новосибирске более 20 лет. Я – «внутренняя» история этого прихода, «внутренняя» история нашей епархии, «внутренняя» история школы, образования, экуменизма. Я не такой богатый внешне, но ощущаю, что внутренне — живой, что я всё равно расту — как незабудки — здесь, в своем Новосибирске, в своем Кировском районе, в своей Сибири, в своей России. И благодарю за это Бога…
Беседовал Александр Эльмусов
(В материале использованы фото ТВ «Кана», свящ. Янеза Севера, SJ, Оксаны Кондратьевой, Александра Эльмусова, а также из личного архива о. Коррадо Трабукки, OFM)
