Лист работы Толкина (к 125-летию со дня рождения писателя)

В начале 2017 года у поклонников хоббитов был повод для праздника – 3 января отмечался 125-й день рождения Джона Р.Р. Толкина, английского ученого-лингвиста, писателя и поэта, автора эпоса о Средиземье.
Джон Толкин (по-русски иногда ошибочно пишут Толкиен) – это человек, чье имя навсегда останется частью мировой литературы. За свою жизнь он написал всего несколько полновесных литературных произведений, однако каждое из них стало важным кирпичиком в фундаменте целого литературного направления – мира фэнтези. Джона Толкина часто называют родоначальником этого жанра, его отцом и создателем…

Когда различаешь пятно солнечного луча, пробившегося через яблоневую листву на покрытый матовой скатертью обеденный стол, смотришь на блик, что вздрагивает, пульсирует и именуется не иначе как «зайчиком», то предполагаешь, вне зависимости от того, пять тебе или восемьдесят лет, что на плоской поверхности простого и знакомого предмета задержалась частица, фрагмент света мира, в котором живёшь именно сейчас, но и фантазируешь относительно возможности появления этого огонька из другого пространства, где тоже в каком-нибудь яблоневом саду выстроен дом, и в нём стоит стол на уютной кухне. Только там, в другом мире, деревья ещё умеют говорить, бродить промеж друг друга, а усталых путников орлы укрывают в своих гнёздах. Если всё описанное сложилось, то можно отправляться вслед за Толкином, писавшим:

Бежит, петляя меж болот,
Дорожка третья, и она
В волшебную страну ведёт,
Где скоро будем ты да я.

Толкин, как сообщают его биографы, был не просто христианским, причём одним из самых влиятельных, писателей XXвека, но оставался до последних своих дней «христианским человеком», убеждённым в некоторых абсолютного смысла вещах. Ему представлялось, что вдохновение – это небесный дар, которым преступно пренебрегать. И получаем он по молитвам, как обретают исцеление больные, благословляется мир, уют сада и кабинета. Толкин считал, что ангел-хранитель «поддерживает нас сзади», точно спасательный трос верхолаза, давая нам силу самим посмотреть в лицо Богу. Своей фантазией человек расцвечивает сотворённый мир, который, увы, к своей погибели, «всё больше механизируется». Коллеги попрекали Толкина за «старомодность», которая была не чем иным, как своеобразной христианской добродетелью – душевным целомудрием. В детстве вместе с братом он прислуживал на мессе, или, как у нас говорят, «алтарничал» в католическом храме. Христианство выстроило всю его дальнейшую жизнь: работу, семью – стало источником и наполнением его удивительного вдохновения и огромной работоспособности.

В 1936 году он писал старшему сыну Майклу: «Я проникся любовью к Святому Причастию с самого начала – и, милостию Божией, сохранил эту любовь навсегда». Ещё «навсегда» – это уже для нас – он сохранил «утончённую цивилизованность и обаяние здравого смысла» (Оден). Его «Властелин Колец» – одна из самых здравомысленных книг минувшего столетия, с важным и ясным христианским посланием: зло, которого в мире много, не меняет своей природы, и выбирать его добровольно – губительное безумие. Оно никогда не сможет победить Добро, которое, чем больше сгущается мрак, тем сильнее раздувает огонёк своего света.

На войне (это были окопы Первой Мировой) Толкин узнал не вычитываемые из книг уроки смерти: друга, сослуживцев, мирных европейцев («роханцев» и «гондорцев»), нанесение раны, лично совершённое врагу, и опыт тяжёлой болезни (лихорадка). Он не восхитился войной и не ужаснулся, но сформировал, условно говоря, «хоббитское» отношение к ней (совершенно отличное от хэмингуэевского и ремарковского), суть которого в том, что кроткие, как прежде, так и теперь «наследуют землю», поскольку, онтологически лишённые какой-либо героичности, не впадают в крайности отчаяния и сумасбродства. Балансируя промеж «эльфийского и человеческого», они, слабые, неловкие и забавные, одним своим упорством к выживанию оказываются способны не просто сокрушить зло, привести его в бункер капитуляции (то есть оставить где-то пусть глубоко микроскопические неистреблённые его частицы), но освободить мир («Очищение Шира») от власти Чёрного Владыки.

Сказочник – это писатель, которого, прежде всего, озадачивают вопросы человеческого счастья, любви, неудач, жертвенности и предательства, а не социальные или психологические тупики сообщества людей. У Толкина были интеллектуальные прозрения, которые некоторых восхищают, а некоторых раздражают и ставят в тупик… Н.Л. Трауберг считала, что «жизнеподобие сказок Толкина заключается в том, что его сюжеты были совершенно точным рассказом о конкретной жизни в нечеловеческих условиях». Этот Гэндальф англо-саксонской литературы не занимался анализом и исследованием «человеческих душ», не описывал «потоки сознания» (считая, кстати, что «Сервантес выпалывал романтику, как сорняки»), оставался равнодушен к модерну, постмодерну, поп-музыке, «Диснею», менял места жительства из-за шума близлежащих автострад, имел «оксфордские манеры», проявлявшиеся во всём: от дружбы инклингов до стиля одежды и неизменной трубки. Его герои поэтому лишены психологизма, неврастении; они сложные, живые, как и их создатель. Толкин был неторопливым, взвешенным сказочником. Он не спешил ни с «Хоббитом», ни с «Властелином колец», рассуждая подобно своему соотечественнику Роберту Геррику (XVI в.): «Лучше книге стать золою, чем явиться в мир сырою». Главное своё полотно «Сильмариллион» он не дописал, ввиду невозможности завершения этой «Мифологии для Англии». Оно превратилось в «Лист работы художника Ниггля».

Повесть, имеющая такое название, считается единственным автобиографическим произведением автора, особенно трогательно любимым в его многодетной семье. Речь там идёт о Ниггле – живописце, который умирает, не в силах завершить начатый рисунок, поскольку старается проработать сюжет изысканно строго, до мельчайших деталей. И лишь уже в ином мире ему удаётся увидеть своё творение в окончательном виде. Писал он взвешенно и не спеша, так как имел «почти мучительное чувство драгоценности вселенной, к которой настоящий поэт относится так же бережно, как к драгоценной и хрупкой вазе» (Честертон). «Сильмариллион» – это и первая, и прощальная недорассказанная история Толкина. Во всех его книгах много поэзии, поскольку он считал, что у каждой прозаической повести должен существовать мелодический, стихотворный праисточник. Сказки, как и стихи, пишутся на особенном диалекте специального языка, понятного детям отчего-то в большей степени, чем взрослым. Последние более охотно рассуждают о «мифо-поэтическом пространстве», первые просто очарованы, поскольку реальность происходящего где-то в Мории или Лориэне для них так же очевидна, как и приключения нарнийцев или коллизии поттеровского Хогвардса. Различен только масштаб историй.

Толкин – в Оксфорде друзья прозвали его Толлерс, то есть «звонарь», – не похож ни на одного писателя XX века. Его эстетика не дидактична по форме, не навязчива – она раскрепощает читателя, благодаря ясному присутствию разлитой на страницах благодати светлых эльфийских тонов, и дело не только в необычности сюжетных ходов, характере героев, сколько в главной установке автора: Добро в его мире изначально, онтологично. История есть у зла, которое началось с ошибки, духовного промаха, породившего нелюдей: назгулов, орков и т.д. С богословской точки зрения, Кольцо Всевластья связано с тёмной стороной искажённой природы человека, которая ужасна не потому, что звероподобна, а потому, что лишена дара свободы. Тёмные силы сражаются с силами света, предельное зло противостоит истинному добру, и читатель понимает цену таких вещей, как жертва, искушение и свобода воли, не просто наблюдая, а, благодаря огромному таланту Толлерса, участвуя в этом «квесте наоборот, где нужно не что-то добыть, а, наоборот, уничтожить, остановить „Кольцо“» (Оден).

Сторонники аллегорических пояснений к «Властелину колец» обращают внимание на множество исторических и религиозных параллелей «Книги в миллион слов». И хотя сам автор такой подход недолюбливал, отрицать, например, что главные события в истории уничтожения Кольца и низвержения Саурона происходят в отрезок времени от Рождества Христова (25 декабря) до Распятия (25 марта), не спешил. Внехристианский эпический фон Средиземья только усиливал динамику событий, сообщая, что Евангелие не отменило легенд, Благая Весть освятила их, особенно счастливый финал. Христианство вообще открывает новую эру «крещёной мифологии», которая уже не религия, а «волшебная сказка, жизненно-необходимое поэтическое воплощение великого таинства, совершающегося в мире» (Трауберг).

Откуда он всё это взял и зачем всё это делал? – два наиболее часто задаваемых вопроса (самый волнующий, конечно же: «что было с „Этим всем“ дальше?»).

Великая религиозная притча о Средиземье создавалась на Северо-Западе Европы человеком, который имел острое эпическое ощущение этих «забытых во мраке берегов», внимательно вглядывался в его природу, полёт птиц, низкие облака, долгожданное и потому всегда яркое солнце. Он знал 12 языков, среди которых были древнеисландский, древненорвежский и кельтские наречия. В письме другу, У.Х. Одену, Толкин говорит: «Под „нашими“ традициями я разумею Северо-Западную Европу в противовес Эгейскому побережью Италии и Европе Восточной, – традиции, обладающие неким неизъяснимым очарованием, которое кто-то именует „кельтским“». Согласно его «сакральной географии», Нумерон находился  на островах Атлантики, а Мордор – на Балканах. Гномы носили имена, звучащие в Старшей Эдде, а хоббиты оказывались кем-то средним между ирландскими, шотландскими и валлийскими «обитателями холмов». Для детей, прежде всего собственных, он сочинил «Письма Деда Мороза» и «Хоббита»; для себя – «Сильмариллион», «Властелин колец» и, как чаще всего случается с высокой литературой, – получилось неподражаемо, и для всех. Ему лично был необходим вымышленный мир для счастливого существования в мире реальном, где работа, Литургия, языки, инклинги, «Птичка и дитя», оксфордский велосипед, дом в яблоневом саду дают Фродо силы добраться до Расщелины Огненной горы, уничтожить Кольцо в Средиземье, чтобы не рвануло в очередной раз в Средиземноморье.

Он был из тех христиан, которые трудятся искренне, самозабвенно над своим Листом Ниггля, и потому, как говорил Гэндальф, «это ещё не конец… и ты увидишь…
– Что, что я увижу? – спросил Пипин…»

Протоиерей Александр Шабанов

Источник: Сайт Миссионерского Отдела Санкт-Петербургской Епархии