Интервью Владыки Иосифа Верта

Это интервью епископ Иосиф Верт дал в феврале 2013 г. католическому журналу «Дом Непорочного Сердца» (Санкт-Петербург)

— Владыка, расскажите о своих родителях, поделитесь самыми яркими воспоминаниями, связанными с детством.
— Я горжусь тем, что вырос в католической семье в советское время. Мои родители – католики, российские немцы. Я очень благодарен им за полученное воспитание. Воспитателем веры, или «домашним священником», была мама. Каждый вечер, в определенное время, мы должны были как штык быть дома, потому что знали, что будет вечерняя совместная молитва, которой руководила мама. Отец хорошо читал по-немецки, поэтому во время Великого Поста именно он читал молитвенные размышления о Крестном пути. Мама давала молитвенник отцу, и он как «викарный священник» совершал свои обязанности. Я помню собственное крещение. Родители сами окрестили меня крещением по необходимости сразу после рождения: в 1952 году священники еще сидели в лагерях. Первым в Караганду вернулся о. Буковинский, он окрестил меня в 1954 году. Мама готовила меня к крещению. Потом она часто вспоминала, особенно когда я провинился или хулиганил, каким я был хорошим, когда меня крестили. Я сам в два года отвечал священнику на вопросы: «Что ты хочешь от Церкви Божьей?» — «Я хочу веры» — «Что дает тебе вера?» — «Жизнь вечную». И отрекался от сатаны. Когда мне было года три, приходили гости, и мама ставила меня на табуретку, а гости спрашивали: «Кто ты такой?» И я с гордостью отвечал, как мама учила: «Я — христианин-католик». Мама очень гордилась своим сыном-католиком. Я хочу найти время и записать другие воспоминания, связанные с родителями, — как они в советское время воспитывали детей.

— Дала ли Вам что-нибудь служба в армии? Есть ли у Вас светское образование?
— Наша школа была «немецкой», то есть 70–80% учеников были из российских немцев. После школы в 1970 году мы все пошли в институты, хотя в 60-х годах российских немцев (разумеется, неофициально) не принимали в вузы. Их всеми силами старались не допустить. И в 1970 году это еще чувствовалось. Многие провалили экзамены, но некоторым удалось поступить. Я пошел на вечерний факультет, и оттуда меня забрали в армию. Cлужил два года под Москвой. Армия дала мне очень многое. Во-первых, я научился самостоятельной молитве, во-вторых, сложности закалили меня. Я рос как Дюймовочка, окруженный заботой семьи, родителей, нашей общины, и из дома не уезжал. А в армии пришлось самому руководить. Очень рад, что прошел эту школу мужества, вернее, школу жизни. После армии я продолжил учебу в политехническом институте, но затем почувствовал призвание и выбрал другой путь. Епископ Александр Хира из Караганды считал, что лучше иметь высшее образование, потому что в 70-х годах священник был простым гражданином и служил подпольно. Но Общество Иисуса, в которое я вступил в 75 году, решило по-другому.

— Когда Вы поняли, что Бог призвал Вас стать священником, и почему выбрали Орден иезуитов?
— О том, как молодой человек распознает свое призвание, каждый священник или монашествующий мог бы сказать очень многое. Каждый путь своеобразен и индивидуален. В 1954 году из лагерей стали возвращаться священники. Началась религиозная оттепель, снова стали совершаться святые мессы. И в семьях верующих у детей самой распространенной игрой была игра в мессу, игра в священники. Мы все хотели быть священниками.
После армии я навестил родственников, которые переехали из Караганды в Литву, и там впервые увидел церковь не в подполье. Один священник сказал, что я тоже мог бы стать священником. Это стало для меня неожиданностью, потому что я никогда об этом серьезно не думал. В Караганде не было семинарии. Я вернулся в Караганду, хотел учиться дальше, но мысли о священстве стали возвращаться все чаще.
В конце концов я решил пойти к отцу Александру — так мы называли епископа Хира, потому что не знали, что он епископ. Я выбрал именно отца Александра. Мы знали, что отец Буковинский по своей натуре борец, он уже трижды сидел в тюрьме за свою веру. А отец Александр был более осторожным. Когда в 1959 году родился мой брат и мама позвала отца Александра крестить его, он дважды отказывался, а когда наконец пришел и увидел в коридоре целую ватагу детей, то сразу захлопнул дверь и ушел. Мама бросилась за ним в одних носках по снегу, а он строго сказал, что не должно быть чужих людей. Но мама ответила, что это все наши дети. Тогда он немного смягчился, вернулся, быстро окрестил братика и ушел. Когда я выбирал священника, с которым можно поговорить о призвании, я искал именно такого — осторожного, чтобы он сказал мне: «Выброси все эти мысли из головы, какая семинария, когда на улице советская власть». С такой надеждой я шел к отцу Александру. И ошибся. Я несмело начал рассказывать ему о моих мыслях, переживаниях, мучениях. И тогда он сказал, что даже в лагерях он и другие священники совершали святую мессу, уделяли таинства. Он признался, что очень счастлив в своем призвании, и добавил, что если бы Бог дал ему сто жизней, то он бы сто раз выбрал такую жизнь и священство.
Я сказал ему, что не могу проповедовать, потому что заикаюсь. Но он ответил, что тоже заикается, и рассказал о Демосфене, который выходил на берег моря во время шторма и старался перекричать шум волн, а над своим плечом вешал острый меч, потому что у него была привычка дергать плечами во время речи. Уже в первой беседе епископ преподал мне уроки того, как можно избавиться от своих привычек, как стать оратором.
Отец Александр сказал, что мысли о священстве нельзя прогонять. Его ответ был противоположным тому, что я надеялся услышать. А потом он добавил, что мы не можем стать священниками только потому, что хотим, этого должен хотеть Иисус Христос. Он должен нас призывать.
Отец Александр предложил мне 10 дней приходить к нему. В первый день я совершил исповедь за всю жизнь. Я тогда ходил на работу, но все-таки старался больше молиться, читать Евангелие от Иоанна, размышлять. И эти десять дней он каждый день давал мне Причастие, а я ждал, что мне скажет Святой Дух. Уже позже я понял, что это были мои первые духовные упражнения. Эти десять дней были чудесными днями. Мои чувства можно было сравнить с тем, что испытывает солдат после демобилизации или священник после освобождения из лагерей. В тот первый вечер я лег спать, но потом встал и молился, и было легко, как никогда раньше. Я вдруг понял, что молитва — это самое удивительное занятие. И засыпал с мыслями о Святом Духе, о первой Пятидесятнице. Молился своими словами к Святому Духу, чтобы Он просветил и укрепил меня, как апостолов во время Пятидесятницы. Мои поиски длились год, и после этой встречи с епископом Александром никаких проблем с призванием больше не было.
Позже по совету отца Александра я поехал в Литву, к тому священнику, с которым уже встречался. Он был иезуитом. Когда я об этом узнал, то почувствовал призвание вступить в Орден иезуитов. Этот священник при первой встрече дал мне жизнеописание святого Алоизия. Рядом с фамилией автора стояли буквы «SJ», и священник объяснил мне, что это значит. Впервые об Обществе Иисуса я узнал из книги «Наследник из Калькутты». Это была моя любимая книга в школьные годы. Правда, автор писал о Церкви и об иезуитах в негативном свете, но мы привыкли пропускать клевету мимо ушей.
В Орден иезуитов я вступил в 1975 году. Планировалось, что учиться я буду подпольно; вступление в новициат тоже было подпольным. Я жил у отца провинциала, он был моим магистром эти два года. Потом предполагалось тайно рукоположить меня во священники. КГБ преследовало таких священников, поэтому лучше было получить сан официально. Такая возможность представилась в 1979 году. Я закончил семинарию в Каунасе через пять лет.

— Расскажите о Вашей жизни в семинарии. Запомнились ли Вам преподаватели, общаетесь ли Вы с семинаристами?
— Я учился в советское время, тогда все кандидаты в семинарию проходили собеседование в КГБ: органы надеялись, что они подпишут бумаги о сотрудничестве. Наверное, некоторые подписали. Кто-то по наивности, кто-то по незнанию. Эти агенты во время беседы очень профессионально себя вели, оказывали психологическое давление. Они говорили, что если не подпишешь, то не будет шансов поступить, а если не поступишь — Церковь потеряет священника. Но несмотря на то, что мы не знали, кто подписал, а кто нет, семинария запомнилась мне с положительной стороны. И преподаватели, и семинаристы. Жизнь там кардинально отличалась от жизни в армии. Все было наоборот. В армии старший солдат стремился подчинить младшего, а здесь старшие всегда пропускали молодых. Это было удивительно. Мне запомнились совместные молитвы, пение 81 семинариста в часовне, в один голос — это было сильное ощущение.

— Испытали ли Вы на себе преследование со стороны властей в советское время?
— В семинарии никто ко мне не приходил, никуда не вызывали. А потом, даже в Литве, давление чувствовалось. Один год я служил викарным священником в приходе Швянчёнис, на границе с Белоруссией. Однажды меня позвали на похороны в Белоруссию, это было буквально в нескольких километрах. И там я хоронил, как мы привыкли делать в Литве, — шел во главе похоронной процессии. После возвращения меня вызвали и сказали, что из Минска пришел рапорт о том, что я организовал религиозное шествие без разрешения властей. Но это был единственный случай. Затем я служил в Актюбинске, в Казахстане, в Поволжье, в Саратовской области, и там это ощущалось намного сильнее. Опять КГБ давило, чтобы я стал с ними сотрудничать. Если бы не Орден, не знаю, как бы я выдержал.

— С какими чувствами Вы вспоминаете свой первый приход?
— В 1985 году, после одного года служения в Литве, я поехал в Актюбинск. В то время у меня было несколько приглашений — из Омска, из Актюбинска; были делегации из Маркса и из Новосибирска. Тогда я обратился к епископу с вопросом, куда мне ехать. А он ответил, что мне лучше знать. Так что я сам выбирал себе приход. Потом попросил епископа Вильнюсского, который в то время был в ссылке, дать мне полномочия отправиться на миссию. Епископ заулыбался: «Ты находишься у меня в подчинении, но азиатская часть СССР не в моей юрисдикции. Там ты будешь сам себе настоятелем, епископом и Папой». И на практике мне часто приходилось в этом убеждаться. В исповедальне я, молодой священник, должен был за несколько минут решать вопрос о бракосочетании, который сегодня может решить только Святой Престол.
Я хотел объехать все места, из которых получил приглашения, и посмотреть, что же мне выбрать. Для начала поехал в Актюбинск. Там служил священник о. Александр Бень. Он окормлял Актюбинск после смерти настоятеля о. Томаса Гумпенберга, приезжал раз в месяц из Кустаная. Отец Александр посоветовал мне оставаться здесь, потому что это самый большой приход и здесь я больше всего нужен. Действительно, в приходе на воскресной мессе присутствовало 300 человек. Была церковь, которую построил мой предшественник, о. Томас Гумпенберг, родом из Тироля. В 20-х годах он приехал в Латвию, чтобы основать Дом капуцинов, прошел через лагеря и напоследок попросил епископа дать ему возможность поехать к российским немцам. Церковь построена по его проекту, он был архитектором. Я послушался отца Александра и не поехал дальше в Сибирь, а остался в Актюбинске как настоятель, не имея ни епископа, ни епархии.

— Стало ли для Вас неожиданностью известие о епископской хиротонии? Каковы были Ваши первые впечатления и первые шаги?
— После трех с половиной лет в Актюбинске я переехал в Маркс. К тому времени в Актюбинске приход стал таять на глазах. Оттуда уезжать в Германию начали раньше. А я еще обслуживал Маркс, тайно приезжал туда, это не так далеко от Актюбинска, и окормлял приход. Там жили поволжские немцы, их массовый выезд начался позже. Я сам переместил себя из Актюбинска в Маркс, как «сам себе епископ». Позже я нашел священника в Литве, который мог окормлять приход в Актюбинске. В Марксе как раз были такие годы, когда атеизм сдавал свои позиции. Появилась реальная свобода, мы смогли увеличить пристройку к молитвенному дому на несколько метров, потом еще. И в конце концов получили разрешение строить церковь, только без колокольни. Затем разрешили строить все, что мы хотим! Поэтому я был так увлечен и строительными работами, и пастырской деятельностью, что когда в 1991 году передавал мои дела архиепископу Кондрусевичу, то оказалось, что я обслуживал более 30 пунктов в Поволжье. Раньше я их никогда не считал и удивился, что их так много. За всеми этими работами я как-то отставал от времени, только видел, что появляется религиозная свобода. Но о восстановлении структур Католической Церкви я не думал. Когда в 1990 г. в Москву приехал нунций и собрал священников Казахстана, и России, чтобы поговорить о будущем Церкви в России, это было для меня новым. И известие, что Папа назначил меня епископом, стало неожиданностью.

— А каковы первые впечатления?
— Я приехал в Новосибирск в растерянности, не знал, с чего начинать. Как священник, как настоятель я знал, что нужно делать. Но что должен делать епископ, я не представлял. Думаю, что Риму надо было провести для нас «курс молодого бойца». Сейчас молодые епископы всегда проходят курс обучения. Этого мне очень не хватало. И все шло самотеком. Это было такое время, когда весь мир смотрел на Советский Союз. У нас происходили очень интересные изменения. Почти без моего участия к нам стали приезжать священники. Когда я приехал, здесь их было трое, а потом появилось десять, двадцать, сорок. Действительно, я даже не знаю, как это все происходило. Я давал священникам достаточно большую свободу. И думаю, это правильно. Например, приезжает священник и говорит: я из Польши, я уже бывал в Иркутске, там есть польское общество, я бы хотел служить в Сибири. Я думаю про себя: раз человек принес такую жертву, пусть едет в Иркутск. Потом приезжают американцы и хотят служить во Владивостоке. Я согласился. А в Магадан священник приехал еще до моего назначения.

— Из-за отъезда российских немцев в Германию Церковь в Сибири потеряла большую часть паствы. Растет ли Церковь за счет молодого поколения?
— Действительно, мое призвание созрело в среде российских немцев-католиков. Для меня и для других молодых российских немцев, которые потом тоже стали священниками, этот момент был очень важным. Мы видели, что в Литве 700 священников, у латышей свои, а последний немецкий священник из немецкой епархии в Саратове, прелат Михаил Келлер, умер в 1983 году. Больше у немцев своих священников не было. Конечно, мы, как патриоты, опасались, что российские немцы-католики потеряют свою веру без священников. Мы шли в семинарию, чтобы нести им служение. И вдруг немцы в массовом порядке стали выезжать из России. Еще в Марксе, начав строить церковь, я вдруг задумался, для кого ее строю, если немцы уедут. Даже сделал опрос, но он показал, что строить церковь нужно. Однако немцы стали выезжать, и число прихожан в наших крупных приходах (в Караганде на воскресной мессе было больше 1000 человек, в Душанбе — более 600) стало быстро сокращаться. Для нас, священников из российских немцев (в начале 90-х нас было 12 человек), это был сложный переходный период. Мы должны были привыкнуть к новой реальности. Некоторые уехали в Германию, но большинство справилось. Сегодня в Сибири есть два немецких района, единственные во всей России: в Омской области и в Алтайском крае. Здесь раньше были немецкие деревни, в которых половина жителей, а может, и еще больше, были немцами. Теперь общины намного уменьшились. Когда священник приезжал служить мессу в деревне в конце 80-х — начале 90-х годов, приходило по 100 человек, сегодня приходит десять. Некоторые общины закрыты. Но в больших городах число верующих не уменьшается. У нас не произошло такого взрыва, как в Литве в конце 80-х — начале 90-х годов. Там все устремились в Церковь, несколько лет было в три раза больше верующих, чем раньше. Возможно, это и к лучшему, потому что в итоге такой взрыв не принес пользы. Сегодня в больших городах число наших прихожан на мессах остается стабильным.

— И сколько католиков теперь в Вашей епархии?
— Когда в 1991 году я прибыл в Сибирь, из Рима пришли анкеты: каждый год мы заполняем анкеты для статистики. Мы думали над этим вопросом: сколько католиков в нашей епархии? Ведь католики — это не только те люди, которые приходят на воскресную мессу. В 1990 году у нас было несколько приходов и около тысячи верующих. Конечно, католиков было больше. В других странах, например в Германии, когда спрашивают, сколько католиков, имеют в виду не только тех, кто каждое воскресенье приходит на службу. Я оценивал количество католиков в азиатской части России в несколько сот тысяч. Может быть, даже в полмиллиона. Это большая масса российских немцев, людей с польскими, литовскими, украинскими корнями. Сегодня я вижу, что называть эти сотни тысяч людей католиками сложно. Большая часть уехала, хотя многие еще и остались. По переписи получается 600 тыс. российских немцев. Но уменьшился потенциал, я имею в виду людей, у которых родители были католиками. Некоторые из них были крещены домашним крещением, своими родителями, некоторые нет.
Есть еще одно печальное явление. Я помню, в одном поселке в Западной Сибири после мессы было чаепитие. Я спросил у бабушек, почему нет детей. Семьи были большие, по пять, шесть, восемь детей, у одной бабушки — 12. Они ответили, что дети православные. Оказалось, что 50 лет назад, когда здесь не было никакой церкви, бабушки крестили их сами, а потом в 90-е годы приехал православный священник и всех перекрестил. И я сегодня точно знаю, что в сельской местности это происходило повсюду. Наших католиков перекрестили, потому что в конце 80-х — начале 90-х была волна крещений. Люди считали, что домашнее крещение — это предварительное крещение, а потом их должен обязательно покрестить настоящий священник. Недавно я был в Омске и говорил об этом с людьми. После службы подошла одна женщина и сказала, что окрестила внука в православной церкви. Родители приехали в католическую церковь днем, но она как раз была закрыта, и они поехали в православную и быстро окрестили. И это массовое явление. А потом, когда бабушка говорит внуку, что приезжает епископ, тот отвечает, что он православный. То есть они считают себя православными, и мы не можем уже подступиться к ним. При этом, к сожалению, в православную церковь они тоже не ходят. Только единицы из тысячи ходят в православную церковь. Огромная масса людей никуда не ходит.

— А сколько священников?
— Сегодня в епархии у нас около 50 священников, это вместе с монашествующими, со священниками из-за границы.

— Удалось ли Вам побывать во всех приходах епархии?
— Я регулярно бываю во всех приходах. Очень сложно даже сейчас определить, что такое приход. В большом городе это еще понятно. У нас в Новосибирске три прихода, у них есть географические границы: Правый берег, Левый берег и Академгородок. В Омске два римско-католических и один греко-католический приход. Есть приход в Екатеринбурге. А вот в сельской местности это скорее группы верующих. Зарегистрированных приходов у нас около 50, а маленьких общин еще около 200.

— Вы уже 22 года возглавляете администратуру, из них 11 лет она существует как епархия. Что изменилось за эти годы?
— Начиная свое служение в 1985 году, я служил в традиционном стиле, как видел это в католической Литве и как это делалось во всем католическом мире. Сегодня мы проживаем в Сибири, в постсоветском пространстве, где верующие разбросаны на огромном расстоянии, поэтому наше служение не может быть традиционным. Оно отличается от служения в Польше или другой католической стране. Сегодня у нас много новых возможностей, многое изменилось за эти 22 года. Количество священников, приходов, прихожан, которые регулярно посещают святую мессу, увеличилось, несмотря на то, что уменьшилось количество верующих. Появились структуры, о которых 22 года назад мы не могли и мечтать! У нас есть телестудия «Кана», «Сибирская католическая газета». Чуть больше года назад мы освятили епархиальный центр им. епископа-исповедника Александра Хира, существует предсеминария в Новосибирске, и так далее, и так далее… Часто я думаю, мог ли 22 года назад представить, какой будет Церковь сегодня… Открыты католические школы: одна полноценная гимназия, есть и начальная школа. У нас несут служение сестры Матери Терезы, есть детский дом св. Николая.

— Сложно ли управлять такой огромной территорией?
— Если бы не инициатива священников, которые приезжали из-за границы, наверное, здесь ничего бы и не было. Сегодня, конечно, все по-другому. Сегодня у нас есть четкая структура, мы проводим каждый год пастырские конференции, где собираются священники, монахини, время от времени и миряне. Сегодня управлять несложно. Есть интернет, скайп. Несколько лет назад я по своей инициативе закончил в Германии двухгодичный курс «Как руководить в Католической Церкви». Это тоже мне в какой-то степени помогло ориентироваться в современных условиях.

— Каким проектом Ваша епархия больше всего гордится?
— Самый лучший проект — это наша предсеминария.

— Много ли призваний в последние годы? С какими трудностями сталкиваются преподаватели и духовные наставники?
— Наша предсеминария была основана, как и семинария в Санкт-Петербурге, в 1993 году. В первый год было четыре кандидата из азиатской части России. Я считаю и тогда считал, что это довольно много после стольких лет атеизма. И большинство кандидатов приходит не из глубоко верующих семей, а из семей, где они ничего о Боге не слышали. Они сами потом нашли путь к вере. Сегодня у нас есть кандидаты из всех четырех епархий. Общее число небольшое — 6 человек, но это уже достаточно хорошее число. Когда-то было больше, было до 20 человек, потом был спад. А сейчас 6 человек — это нормально. Тревожит то, что процент наших кандидатов, которые потом становятся священниками, еще меньше, чем в западных странах. Вопрос призвания — очень сложный вопрос. И наши отцы стараются помочь кандидатам продолжать распознавать свое призвание. Через духовные упражнения, ежедневную молитвенную жизнь, размышления, испытания совести. Я думаю, что Господь во все времена призывает следовать за Ним, призывает ко священству. Думаю, что большинство ребят, которые приходят к нам, имеют призвание, но не все находят столько мужества и силы, чтобы следовать ему.

— В декабре 2004 года Вы были назначены ординарием для российских католиков византийского обряда. Какие у Вас обязанности по отношению к греко-католикам?
— Когда я прибыл в Сибирь, то узнал, что здесь есть не только римо-католическая, но и греко-католическая община — а именно в Кузбассе, в Кемеровской области. Там еще с 1959 года полуподпольно служил и немцам, и украинцам один греко-католический священник-ридомпторист, отец Василий Рудко. В этих местах и сегодня проживает очень много людей, которых крестил, венчал, причащал и исповедовал греко-католический священник. Потом выяснилось, что греко-католиков гораздо больше. Некоторые посещали православную церковь в городах, но не приступали к таинствам, потому что знали, что они католики. И сегодня мы открыли, что на севере Тюменской области очень много — несколько десятков тысяч — греко-католиков с Западной Украины, которые приехали в 1970-е – 80-е годы.

— С какими сложностями Вы сталкиваетесь в этом служении?
— Греко-католиков еще сложнее собрать, чем римо-католиков. Римо-католики собирались всегда — я показал это на примере российских немцев — в особые группы, иногда даже закрытые. Так они сопротивлялись безбожному советскому режиму. Они знали, что они католики. И это было еще одним отличием от русских. С греко-католиками сложнее. Они не могли так сильно отличаться от основной массы населения, поэтому потеряли свою веру. Греко-католики, живущие на севере Тюменской области, на лето уезжают в отпуск на Украину, везут туда своих детей. И там, конечно, от своих родителей, бабушек и дедушек получают укрепление в католической вере восточного обряда. А в Омске связь с родителями в большей мере уже прервалась. Это большая проблема.

— Как протекает межцерковный диалог с РПЦ в Вашей епархии?
— Диалог на местах напрямую зависит от диалога между Римом и Москвой. В последние несколько лет отношения на высшем уровне улучшились, и это стало сразу заметно у нас. Я получаю поздравления от православных владык. На важные мероприятия православные епископы посылают своих представителей. Можно сказать, что этот межрелигиозный диалог активно развивается.

— Как складываются у Католической Церкви отношения с местной властью? Удается ли возвращать храмы?
— Отношения хорошие, но когда дело касается практических вещей, не все так благополучно. В 90-е годы нам вернули храмы в Тюмени и в Тобольске. Но, к сожалению, в Барнауле мы уже 22 года безрезультатно ведем переговоры. Многие здания не сохранились. Есть несколько церквей») в сельской местности, но восстанавливать большие храмы (например, в Венгерово) очень дорого. Там наш храм уже много лет служит поликлиникой, и перестроить это здание в церковь обошлось бы дороже, чем построить новую церковь. В Барнауле, несмотря на огромное количество писем, петиций, документов, пока еще ничто с мертвой точки не сдвинулось. Сейчас, когда вышел указ Президента вернуть храмы общинам к 2018 году, мы получили отписку, что комиссия создана, что к 2018 году здание будет возвращено. То есть указали крайний срок в надежде, что за эти годы что-то изменится и храм можно будет не отдавать.

— Владыка, Вы были участником Синода епископов. Как, по-вашему, следует воплощать идеи Синода в России?
— Это был самый большой Синод после II Ватиканского Собора — и по количеству отцов Синода, и по многим другим параметрам. Я очень высоко его оцениваю. Идеи Синода — это идеи II Ватиканского Собора. Этот Синод был призван дать новый импульс Церкви. Когда 50 лет назад проходил II Ватиканский Собор, католики СССР почти ничего не знали о нем, мы находились за железным занавесом. Сейчас, когда в Церкви опять стали больше говорить о Соборе, это хорошая возможность повторить его уроки. Мы в Преображенской епархии будем повторять уроки Собора с 11 октября 2012 года по декабрь 2015 года. Это то же самое, что Новая евангелизация. И самое главное для меня — чтобы мы за эти три с лишним года смогли привить нашим верующим большую сознательность. Чтобы каждый верующий чувствовал себя живым членом Католической Церкви, а не просто клиентом, который приходит в воскресенье на святую мессу, иногда дает пожертвование, и на этом его принадлежность к приходу заканчивается. Если каждый наш католик будет по-настоящему сознательным, он будет заниматься Новой евангелизацией, будет разыскивать тех католиков, которые еще не пришли к храму, будет молитвой и словом проповедовать Евангелие всем окружающим.

— Каковы, по-вашему мнению, главнейшие проблемы Католической Церкви в России и каким Вы видите ее будущее?
— Главные проблемы я уже назвал. Сейчас мы повторяем уроки II Ватиканского Собора. До октября мы рассылали анкеты во все приходы. В этих анкетах были следующие пункты: назовите 7 отрицательных факторов общественной жизни в стране, назовите 7 положительных, назовите 7 отрицательных и 7 положительных факторов религиозной жизни страны. Мы хотим, чтобы с помощью таких анкет верующие подсказали руководству Церкви, в чем заключаются проблемы Церкви в России. Но люди еще не научились задумываться над этими вопросами. Мы и дальше будем рассылать такие анкеты, а священники на местах и сестры-монахини должны помочь верующим об этом размышлять.
Для меня проблема в том, что католики, которые были крещены в советское время родителями, сейчас отошли от Церкви. Я считал их потенциалом Церкви. А сейчас мы отрезаны от них. Потеря этого потенциала — величайшая проблема для меня. Но в анкетах этой проблемы нет — люди ее не осознают. Нужно учить их мыслить объективно, видеть и положительное в жизни. Нужно уметь сообща обсуждать, что можно делать, чтобы Церковь развивалась, чтобы служение было более эффективным.

— Как Вы относитесь к Фатимским явлениям, которые наиболее близки католикам в России?
— Для российских католиков это очень важный момент. О Фатимских явлениях мы слышали уже в советское время. Отец Иосиф Свидницкий, который служил в Сибири, попал в тюрьму за то, что дал одной учительнице книгу об этих явлениях на немецком языке. Эта книга стала одним из пунктов обвинения в деле отца Иосифа.
У нас во многих приходах проводятся фатимские богослужения 13-го числа каждого месяца. Господь через Богородицу призвал весь мир молиться об обращении России. И весь мир молился столько лет. Когда в 80-х годах все так неожиданно изменилось, на Западе говорили, что это чудо. Ведь танки не стреляли. При коммунизме гибли сотни тысяч человек, режим укреплялся, а тут, можно сказать, без кровопролития коммунизм пал. Мы должны быть благодарны этим миллионам людей, которые молились и приносили жертвы ради свободы веры в России.

— Владыка, бывает ли у Вас свободное время и как Вы его проводите?
Три месяца назад я вышел на пенсию по российским законам. А в Церкви епископ выходит на пенсию только в 75 лет. И чтобы дотянуть до 75, нужно двигаться. Для поддержания формы уже пора заняться спортом.
А что касается культурной жизни, то у нас есть великолепный Театр оперы и балета, рядом ТЮЗ «Глобус». В таком мегаполисе, как Новосибирск, много возможностей для культурной жизни. К сожалению, я редко хожу в театр. Люблю литературу, в школьные годы интересовался разными направлениями. Много читал Бальзака — мне очень нравился его стиль. Сейчас читаю меньше. Но вот недавно прочитал очень интересную книгу Билла Брайсона «Краткая история почти всего на свете». Писатель понятным языком говорит обо всем, что описано в научной литературе — от теории «большого взрыва» до конца света. Прочитав эту книгу, человек еще больше будет преклоняться перед всемогуществом Божьим, будет благодарить Господа за то, что Он вложил в наше тело бессмертную душу, за то, что Он совершил такую огромную работу, чтобы человек мог появиться на Земле. Конечно, «шесть рабочих дней Бога» — это только периоды времени, продолжавшиеся миллиарды лет, а не 6 земных дней.
Я очень часто использую эту книгу в разговорах, проповедях, духовных упражнениях с семинаристами. Она помогла мне намного живее представить сотворение мира.

— Что бы Вы хотели пожелать своей пастве и читателям нашего журнала?
— Мы, католики, в России являемся меньшинством. И это нормально. Но если мы, малое стадо, как говорит Иисус, были бы сознательными католиками, сознательными членами Церкви, своей общины, то эта маленькая Церковь могла бы светить так же ярко или еще ярче, чем большая. Я хочу пожелать, чтобы Католическая Церковь в России была таким светом, который светит всем, кто в этом свете нуждается.

— Владыка, большое спасибо за интервью.

ДОМ НЕПОРОЧНОГО СЕРДЦА № 1 (16), 2013 г.