«Желание посвятить свою жизнь служению в Церкви сформировалась у меня очень рано». Большое интервью с о. Коррадо Трабукки, OFM (первая часть)

СКГ Июль 16, 2015

20 лет назад, 16 июля 1995 года, отец Коррадо Трабукки, OFM, приехал из Италии в Новосибирск, чтобы посвятить свою жизнь служению в России.

Пастырь добрый и отзывчивый, опытный и неутомимый миссионер-экуменист, декан Центрального деканата Преображенской епархии, настоятель прихода Непорочного Зачатия Девы Марии в Новосибирске, бессменный директор Католической школы Рождества Христова — он хорошо известен не только российским католикам, но и православным верующим, а также представителям других христианских конфессий.

Накануне столь знаменательного юбилея отец Коррадо любезно согласился дать большое интервью для «Сибирской католической газеты».

— Ваш любимый цвет?

— Цвет неба, цвет моря. Сине-голубой.

— Ваш любимый цветок?

— Незабудки.

— Ваши любимые писатели?

— Из итальянских – это Алессандро Мандзони, а из русских писателей – Достоевский.

— Ваши любимые поэты?

— Данте Алигьери.

— Ваш любимый литературный герой?

— Алёша Карамазов Достоевского.

— Любимая литературная героиня?

— О! Беатриче!

— Любимые композиторы?

— Очень люблю музыку русских композиторов – Чайковского, например. Конечно, Моцарта, Бетховена, Баха… Их много, любимых…

— Любимые художники?

— Это Ван Гог.

— Любимые герои в реальной жизни, исторические персонажи?

— Это, преимущественно, святые: святой Августин, Франциск… Жанна Д’Арк… Также мне импонирует Америго Веспуччи, открывший американский континент… Но прежде всего – это святые Церкви.

— Любимые имена?

— Мария, Анна, Анастасия. Из мужских: Франциск, Иоанн.

— Любимый напиток?

— Хорошее итальянское вино!

— Ваше любимое блюдо?

— Сейчас трудно сказать… Например, пиццоккери, которые мы детьми кушали в Альпах. Пиццоккери – это специальные альпийские блюда. А здесь, конечно, борщ! Люблю макароны с разными соусами…

— Расскажите, откуда вы родом, кто ваши родители?

— Я родился в итальянских Альпах. Альпы – особый мир и совершенно отдельный народ, со своими обычаями, со своим языковым диалектом. Со своей удивительной природой.

Моих родителей звали Джованни и Наталия. Папа по профессии был плотник. А мама занималась хозяйством. Мы не были особо богаты, но у нас были свои овцы, коровы, куры. Одним словом, как все люди в те времена, живущие в горах – и мы жили по нашим возможностям.

Кстати, моя любовь к незабудкам – из детства. Моя мама очень любила этот альпийский цветок. И в молодости мой папа, когда влюбился и только ещё ухаживал за мамой, подарил ей сережки в форме незабудок. И я всегда, когда вижу цветы незабудки, вспоминаю любовь, которую папа имел к маме. Здесь в Сибири незабудки большие, крупные. А там, у нас в горах, они такие маленькие, нежные. Очень красивый цветок!

Вообще вкус, то отношение к красоте, которое есть у меня, я получил от своей матери.

— А можете ещё поделиться какими-то воспоминаниями из Вашего детства?

— Очень хорошо помню работу с папой в лесу, чтобы заготовить материал для плотничества. Или когда он дома работал, что-то мастерил, строил.

Довольно яркие воспоминания о начале церковной жизни – я очень рано стал министрантом. Мои сверстники даже завидовали мне, что я могу так близко прислуживать в алтаре и таким образом активно участвовать в богослужениях.

Интересные детские воспоминания о России. В 1953 году, когда мне было 5 лет, умер Сталин. Это было в марте. С утра я был дома, а папа был в церкви на службе, где настоятель прихода сообщил всем, что Сталин умер. Это была мировая новость. И папа пришел домой очень взволнованным. Все ощущали, что что-то закончилось, какая-то эпоха завершилась, начнется какая-то новая историческая веха. Потому что умер одиозный и страшный диктатор. И была всеобщая радость. Вот тогда я хорошо запомнил слово «Россия». Я тогда ещё мало что понимал и ничего не знал о страданиях, о ГУЛАГе. Чувствовал, что это какой-то очень большой и непонятный мне мир.

Кстати, 30 лет спустя, когда умер другой лидер Советского Союза – Андропов, я помню, как сидел перед телевизором и смотрел прямую трансляцию похорон в Москве. Не знаю — почему, но вот тогда я впервые подумал: «Возможно, в один прекрасный день ты побываешь на этой самой Красной Площади».

К тому времени я уже побольше знал о России. Также я познакомился с великими русскими святыми, такими как Серафим Саровский, Сергий Радонежский. Я их почему-то особенно чувствовал. Они даже стали мне внутренне близки, хотя я и был ещё в Италии.

Потом пришел Горбачев, началась Перестройка. Интереса к вашей стране стало ещё больше. Я стал интересоваться и пытаться больше понять Россию, её историю. У меня возникло ощущение, что именно Россия будет иметь большое значение для будущего всего мира. Я вообще люблю об этом поразмышлять (улыбается).

Тогда я ещё ничего не знал о ситуации в вашей Церкви. О её горниле страданий, о репрессиях священнослужителей. Вернее, знал, но чисто теоретически, довольно абстрактно. Не представляя масштабов этих ужасных репрессий. А потом, когда приехал, то бабушки, которые были здесь, немцы, мне рассказывали обо всем этом. Как их выгоняли отовсюду, как ссылали сюда, везли поездом, на повозках…

— Давайте немного вернемся к Вашему детству. Интересно, кем Вы хотели стать, когда вырастете?

— Уже в 9 лет точно хотел быть священником. Я упоминал, что довольно рано стал министрантом. И желание посвятить свою жизнь служению в Церкви сформировалась у меня тоже очень рано.

Примерно в это время я начал интересоваться жизнью францисканцев, особенно восхищал меня образ святого Франциска Ассизского.

— А какое у Вас образование?

— Традиционное. Начальная, потом средняя школа. Далее – гимназия. После рукоположения проходил лицензиат и изучал экуменическое богословие в Папском университете «Антонианум» в Риме, он принадлежит ордену францисканцев.

— Почему именно францисканцы? Вы сразу мечтали стать монахом? Каким был Ваш путь к призванию?

— Нет, я сначала не знал, что такое монашество в собственном смысле слова. Францисканец у нас – это типичный герой историй. Это популярная история о Франциске Ассизском. Потом все те францисканцы, которые проповедовали в разных приходах, они очень любимы и уважаемы в народе. Я знал уже с детства нескольких таких проповедников и симпатизировал им. Они были простые, добрые, играли с детьми. Ходили по домам и просили милостыню для монастыря – я всё это очень хорошо помню, как будто сегодня. Мне они запомнились, как люди очень добрые, близкие простому народу.

Вообще, по-моему, священник – это предстоятель за свой народ перед Богом, у него такое, условно говоря, вертикальное служение. А монах-миссионер – это пастырь для народа. Не могу не вспомнить своих настоятелей-францисканцев, они все были очень хорошими людьми. Но прежде всего – они несли свое служение для народа и были прекрасными миссионерами. Такой широкий горизонтальный аспект: служить для народа и нести миссию во всем мире.

Почти с самого начала, хотя и не сразу, я мечтал быть миссионером в Китае. Но в те времена не было такой возможности, поскольку тогда Китай был довольно закрытой страной после известных исторических событий. Наш францисканский орден имеет большую историю миссии в Китае. Например, один францисканец написал «Историю монголов», он итальянец. Или первый католический епископ Пекина – это тоже францисканец из Италии.

Я знал некоторых миссионеров, которые приезжали из Китая после коммунистического переворота, они потом перебрались в свободный Тайвань.
Там, в Китае, один из святых мучеников – это Джузеппе Мария Гамбаро, наш брат-францисканец, принадлежавший моей орденской провинции. Он начинал заниматься духовной подготовкой местных кандидатов для вступления в католическую семинарию. Во время восстания боксёров в 1899—1900 годах в Китае он был избит до смерти камнями только за то, что он христианин.

Как собрат-францисканец, он был для меня близким примером служения Христу. И я духовно питался теми идеалами, поэтому тоже хотел быть миссионером в Китае.

— Чтобы выполнить такое задание, надо много знать и много учиться.

— Да, нужно много готовиться. Хорошо изучать богословие, прежде всего. И знать языки. Я очень хотел изучать много языков…

— А сколько языков вы знаете?

— Мой альпийский диалект – это первый язык. Потом итальянский язык, он существенно отличается от того диалекта, на котором мы говорим в горах. В школе хорошо изучил французский язык. Английский, немецкий. Конечно, русский. Китайский язык я изучал совсем немного, условно говоря, имею только первый курс, введение. Хотя, сейчас мне в Китай и не нужно, но несколько слов могу сказать по-китайски. Я также немного изучал их письменность. Мне было интересно смотреть на иероглифы, понимать, что они значат. Хотелось с их помощью получить информацию о том, как китайцы думают.

Это очень интересные вещи! Ну, например, смотрите: по-китайски слово «хао» означает «добро». И когда ты пишешь это слово, то символически изображаешь женщину с ребёнком. Возникает идея, что, раз есть ребенок, то это – добро, это – хорошо. Или возьмем слово «мир»: это изображение дома, внутри которого – женщина. Вот, там есть мир… Или, ещё интересное – «семья»: там изображается дом, а внутри – свинья, потому что она символизирует богатство…

— Когда Вы приняли монашество?

— В 1965 году.

— Ого! То есть, получается, в этом году у Вас ещё один юбилей — 50 лет монашеским обетам!..

— Вот, получается… (Смеётся.)

— А где вы ещё побывали, пока не приехали сюда?

— Благодаря моей учебе на экуменическом богословском факультете, я побывал в Англии и в Германии. В Германии побыл подольше, жил в Мюнхене, в Вюрцбурге. Причем этот опыт был не после учебы, а до – как подготовка. Я считаю, что сначала нужно получить опыт, а потом уже его анализировать, систематизировать, теоретизировать…

Я хочу пожить на месте, увидеть своими глазами, кто такие лютеране, а потом уже могу изучать историю и теорию.

— Ваш путь к священству: когда и где Вы приняли рукоположение?

— Это был 1971 год, 19 декабря. Меня рукоположил в священники кардинал Микеле Пеллегрино, который был архиепископом в Турине.

— Ваша юность пришлась на эпоху II Ватиканского собора, когда вся Католическая Церковь буквально бурлила, и было положено начало серьезным реформам. Что значит для вас II Ватиканский собор?

— Я хорошо помню, когда Иоанн XXIII писал свою энциклику «Pacem in terris». Помню хорошо это время. День его смерти. Я помню, что он был Папа добрый. И в нашей семье этого Папу очень любили. Мои родители очень его любили. Наступил 1959 год. Как-то раз я сидел в своей приходской церкви, и пришел один священник, который был доктором богословия, ученым-библеистом. Он сам был родом из нашей деревни. И вот он сказал нам, министрантам: «Папа решил, что будет Собор». Я толком ничего не понял тогда. Но осознал, что это будет что-то грандиозное. А потом уже узнал.

В 1967 году Синод епископов проголосовал за новую Литургию, реформа которой началась ещё в 1964 году. Я ещё изучал чин Мессы на латинском языке. А потом медленно-медленно, через новые песнопения, через обновление структуры богослужения проявлялась эта реформа. Я сам все это пережил, но пережил более пассивно, не столь остро, активно, потому что я тогда ещё молодой был, 20-летний. Собратья мои, которые были старше и являлись руководителями, вот они, как раз, должны были активно реализовывать эту реформу, принимать решения, как это лучше сделать. Но я попал в орден, который был открыт этим реформам. Наши руководители их поддержали, понимая, что это важно и нужно.

Например, раньше мы читали псалмы по-латински. Мы все изучали латынь в гимназии. Но когда стало возможным читать их на родном итальянском языке, это было особенное, непередаваемое чувство.

Или песнопения. Мы начинали изучать ещё григорианский распев. Потом уже стали переходить на песни нового стиля. Я помню в Германии в 1975 году, то есть спустя уже 10 лет после Собора, присутствовал на молодежных мессах под гитару – «юнг-мессах». Там даже танцевали. И у меня было довольно странное чувство, сказать по правде. Но, все равно, я смотрел, пытался принять это. Хотя моя любовь осталась больше в григорианской традиции. Люблю Корелли, Баха, лютеранские песнопения.

Сегодняшние литургические песнопения тоже разнообразны. Появились новые композиторы, которые пишут церковную музыку. Но ещё не пришел такой момент, когда мы можем сказать, что новая музыкальная традиция созрела в Церкви. Нет. Поэтому я ещё иду в старой традиции. Вот почему я, кстати, очень люблю православную Литургию. У меня есть такое впечатление, что духовная музыка Чайковского, Рахманинова, других православных композиторов имеет очень большую выразительную силу и проникает в такие высокие сферы Духа. Что-то такое там есть! Я ощущаю в ней дыхание истории, поэзию Вечности. Слышу в ней хоровые голоса поколений и поколений, славящих и воспевающих Отца, и Сына, и Святого Духа… И также григорианские напевы, которые полны этой мистической музыкальной силы. Песнопения Божией Матери, литания всем Святым… Но, наверное, я старый для новых традиций.

— Говорят, что итальянцы особенно чувствительны к музыке. Поэтому они дали миру столько выдающихся музыкантов – композиторов, певцов, технику виртуозного пения «бельканто». И вообще, почти все итальянцы рождаются сразу с поставленными голосами. Вы эту особенность ощущаете в себе?

— Да, мне очень нравится музыка. И я очень люблю петь. Но здесь мне, в первую очередь, нужно благодарить родителей. Мой отец, он, например, играл в музыкальной группе на контрабасе. Серьезного музыкального образования у него не было, но был очень хороший вкус. У моей мамы был очень хороший голос – она пела.

А ещё мой отец, когда я летом помогал ему в качестве пастуха (мне было тогда 7-8 лет) и подолгу оставался один с овцами или коровами, так вот, отец мне купил губную гармошку. Чтобы я мог чем-то развлекаться. И, поэтому, конечно я полюбил музыку.

Потом, когда мне уже было лет 14, настоятель местного прихода разрешил играть на маленьком церковном органе. Потом я самостоятельно уже изучал музыкальную грамоту. Был даже период, когда я неплохо играл на органе. Шла служба, пел хор, я – на органе. Или были свадьбы, где я тоже играл на инструменте.