Вода и знак креста
Объявив внеочередной Юбилей Милосердия, Папа Франциск призывает Церковь вернуться к своему средоточию, к своей сути. К тому, чем она является и во что она верит: к Евангелию; миссия Церкви заключается в том, чтобы делиться им со всеми. Если это так, то потому, что милосердие есть сама суть Бога. Это — Сам Бог, откровение Которого достигает вершины и раскрывается в невероятности тайны Воплощения и Искупления: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин 3, 16). Этот дар, проистекающий из Его милости, является, в сущности, освобождением от ига греха и смерти, а ссылка на Юбилейный год, идущий из традиции избранного народа, должна помочь нам осознать его в наших размышлениях в ближайшие месяцы: «Он освободил нас от власти тьмы и ввел в Царство возлюбленного Сына Своего», гласит гимн из Послания к Колоссянам, 1, 13.
Эти слова, взятые из литургии Крещения, напоминают нам, что именно через Крещение деяние благодати и освобождения передается и достигает человечества. Через простой обряд воды и знака креста принимающий Крещение участвует в необъятности этой реальности: в реальности жизни, которая с этого момента протекает в соответствии с законами милосердия. Эта реальность жизни посвящена другому человеку, всем другим, начиная с самых бедных, не давая одержать верх над собой никакой форме зла.
Божественное милосердие требует от нас быть плодотворными. В Крещении, получаемом индивидуально, рождается народ, как красноречиво выражает надпись на Латеранском баптистерии: Gens sacranda polis hic semine nascitur almo quam fecundatis Spiritus edit aquis («Рождается здесь народ благородного рода, предназначенный к Небесам, и Дух Святой восхваляет его в водах, плод приносящих»). Церковь является плодом милосердия, она выбирает людей, чтобы превратить их в своих свидетелей на благо всех, в соответствии с логикой избрания, цель которой состоит в том, чтобы они избирались не для личной выгоды, но для спасения всех.
Святой год предстаёт перед нами как настоящий «кайрос» — как миг удачи, счастливое мгновение — дающее нам возможность глубже изучить или, вернее, вновь открыть для себя и испытать эту истину. Эта интерпретация Крещения — в высшей степени мистическая и поэтому чрезвычайно реалистичная — является частью самой высокой церковной традиции, хотя она часто смягчается экклесиологией, которая подчеркивает иерархический и пирамидальный аспект церковной организации.
Как бы то ни было, мы обязаны помнить об этой концепции, особенно сегодня, если желаем найти способы подлинного церковного общения, братского, пропитанного духом Евангелия. Если мы хотим рассмотреть спокойно и позитивно осуществление власти, разделение ответственности, отношения между священниками и мирянами или положение женщин в Церкви. Возможно, лучший способ здесь — это вспомнить историю возникновения обряда Крещения, чтобы вернуться к источнику, к Церкви, рождённой из воды и Крови, истёкших из пронзённого бока Распятого.
Ранняя Церковь умела размышлять с изумлением над тайной своего рождения. Важно, что она делала это в первую очередь и, прежде всего, в катехизации ожидающих Крещения, то есть, в назидание своих оглашённых. Так, например, катехумены узнавали, что через Крещение они становятся частью диалога любви из Песни Песней, становятся частью Церкви освящённого народа («Я смугла, но прекрасна», — эти слова много раз были истолкованы в святоотеческую эпоху именно в этом смысле), народа, введённого в самое сердце тринитарной любви. В катехизических наставлениях святого Амвросия или Иоанна Златоуста речь шла о головокружительной реальности, способной вызвать восхищение ангелов. Церковь — это Святой Народ; он получил благодать, рожден благодатью, может признать себя как сообщество равных; он рождён как община сынов в Сыне, братьев в лице Того, Кто, в соответствии с Посланием к Евреям, «не стыдится называть их братиями» (2, 11).
Подобная экклесиология хорошо согласуется с Божественным замыслом, который разворачивается на протяжении всего Ветхого Завета: с замыслом создать целый Святой Народ (ср. Втор 7, 6; 14, 2; 26, 19), целое «царство священников» (Исх 19, 6), которые принимают и живут святостью Всевышнего, как своей собственной святостью (ср. Левит, 11, 45). Таким образом, она развивается здесь, на земле, различными категориями христиан, которые составляют Тело Церкви, и, мнение которого будет преобладать в течение следующих столетий, на протяжении долгого времени.
Именно к этой экклесиологии великой древней традиции после длительного перерыва присоединился Второй Ватиканский Собор. Известна смелость конституции Lumen Gentium, которая даёт определение Церкви как «мистическому телу Христа», «тайне», о которой можно размышлять только исходя от Христа, исполняющего волю Отца, Который хочет, «чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1 Тим 2, 4). И тогда возвращаются библейские определения «мессианского народа», «рода избранного, царственного священства» (1 Петр 2, 9), на служение которому поставлены члены иерархии. При обсуждении этой соборной Конституции была настойчиво подчёркнута необходимость проявления должного отношения к священству, получаемому в результате Крещения. Из этого исходила необходимость напоминать о том, что основополагающее единство связывает все члены Тела, провозглашать всеобщий призыв к святости и, кроме того, помнить о требовании быть миссионером, что касается всех и каждого. Таким образом была достигнута широкая точка зрения на христианскую идентичность, соответствующая щедрости милосердия, изливаемой свыше. Она обладает динамизмом свидетельства, которое согласно доверять другому, открыться к нему, даже когда времена не кажутся лучшими.
Как же добиться того, что могло бы достичь сердца каждого христианина и формировать церковную жизнь в конкретных отношениях? Разумеется, нельзя отрицать, что узость и жёсткость экклесиологии, основанной исключительно на функционировании института, будет продолжать будоражить умы и регулировать практики, делая невозможным какой-либо институциональный прогресс. Бесполезно скрывать, что множество речей о состоянии и о призвании мирян поддерживает их во второстепенном и подчинённом положении, которое идёт вразрез с величием царственного священства. Таким образом наблюдается тенденция говорить о Крещении и «всеобщем священстве», — с которым мы, слава Богу, вновь начинаем отождествлять себя, — в основном по отношению к светской жизни. При этом Таинство Крещения рискует незаметно превратиться в банальность, в нечто не имеющее «престижа». Оно может начать восприниматься как первая ступенька христианской жизни, которую более пылкие или более честолюбивые преодолевают исполнением евангельских советов или, в случае мужчин, принимая призвание к рукоположенному священству. Конечно, нам трудно представить себе иерархию, которая не сводила бы на нет равенство, воспринимать различия, которые не были бы сразу перетолкованы по шкале совершенства, где одни стоят выше или превосходят других, и где этим вышестоящим предназначена облегченная и усеченная версия святости.
В этой сфере нам, вероятно, следует больше практиковаться в сдержанности, которой учатся у Христа: Он никогда не судил о святости так, как судим мы. Точно так же мы должны признать, что каждое призвание является, безусловно, великолепным, как ответ на призвание, которое получают от Бога.
В этом беспокойстве за истинностью подлинно евангельской экклесиологии видна необходимость открыть заново Крещение как непревзойденную реальность, полноту Божьего дара, абсолютное достоинство, которое не нуждается в других определениях для того, чтобы быть признанным в качестве первостепенного. Именно исходя из этого кажется, что можно гармоничным образом размышлять об отношениях и миссии одних и других в лоне Церкви. Если состояние и призвание Крещения являются великим благом для всех, то из этого следует, что неправильно возвышать служебное священство так, как слишком часто случалось в прошлые века, делая из него более высокий путь личной святости, несравнимый с путём мирян.
Строго говоря, желательно иметь святых священников при условии, что эти последние имеют задачу оживить Святой Народ, который реально является Божьей славой, чтобы служебное священство воспринималось прежде всего как служение царственному священству крещёного народа. Другими словами, речь идёт о том, чтобы вписать священническое служение в домостроительство «для другого» человека: это — ключевая особенность следования за Христом, независимо от того конкретного воплощения, которым мы живём в настоящем времени.
Добавим, что конкретный способ этого образа жизни «для других» может быть признан в посвящённой Богу жизни, в том числе в её радикальной форме монашества. Будучи полностью обращённой к Богу и посвящённой тому, чтобы жить даром Крещения, она представляет собой знак высшего блага, способного заполнить жизнь. Это возвещение и начало вечной жизни, к которой все призваны. С другой стороны, христианская жизнь, проживаемая, как говорится, в самой гуще мира, может быть для других христиан знаком конкретно выражаемого милосердия и свидетельства любви к Богу и к окружающим людям. Итак, в самом деле, в Церкви, «никто (…) не живет для себя, и никто не умирает для себя» (Рим 14, 7). Все были погружены в смерть и в воскресение Христа, и каждый из них поставлен, на своём месте, со своим призванием, согласно своей харизме, «для другого», и в этом осуществляется его уподобление Христу.
Принятие этой точки зрения позволяет глубоко восстановить наши церковные отношения, превращая различия, слишком часто воспринимаемые как повод для гордости и исключительности, во взаимное признание множества способов верности христианскому призванию.
Что это – утопия или, скорее, реализм Евангелия, – стремиться к Церкви-общению, в котором каждый может воздать благодарение за призвание другого? Это должно стать источником «евангельской радости», к которой призывает Папа Франциск, и мощным стимулом к тому, чтобы строить отношения Церкви с миром, смиренно свидетельствуя о силе примирения, исходящей из Евангелия.
Анн-Мари Пеллетье, лауреат премии Ратцингера
Источник: Радио Ватикана
