In memoriam. Отрывок из воспоминаний Петра Дмитриевича Сахарова о его первой встрече с католичеством

Год назад, 13 апреля 2023 года, отошел ко Господу Петр Дмитриевич Сахаров.
Сложно найти подходящие слова, чтобы оценить значение личности и деятельности Петра Дмитриевича для современной Католической Церкви в России. Переводчик многочисленных литургических текстов, церковных документов. Катехизис, части Римского Миссала, множество песнопений, статьи для Католической Энциклопедии — поистине нет области, где Петр Дмитриевич не был бы востребован как эксперт высокого класса.
К счастью, осталось много материала, написанного или наговоренного им, прекрасным русским языком и с глубоким пониманием предмета обсуждения, поэтому можно читать и перечитывать, пересматривать и возвращаться вновь, находя что-то новое и вспоминая уже известное.
Петр Дмитриевич останется навсегда в памяти, как один из тех, кто стоял у истоков возрождения Католической Церкви в России.
Расхожее выражение «Незаменимых людей нет» фундаментально противоречит христианскому мировоззрению, потому что у Бога каждый человек незаменим. Но есть люди, с уходом которых нам сложно смириться и невозможно ничем и никем заполнить оставшуюся пустоту.

В годовщину кончины Петра Дмитриевича Сахарова страничка «Хор Кафедрального Собора Непорочного Зачатия» опубликовала отрывок из его воспоминаний о первой личной встрече с католичеством.

«Ровно 40 лет назад я впервые в жизни пришел в московский католический храм святого Людовика – тот храм, в котором сейчас (как и почти всю вторую половину этого срока) я бываю чаще, чем в любом другом. и в котором я впервые в жизни был на католическом богослужении. И – что не менее важно – я впервые в жизни более или менее осмысленно пришел в церковь как в Церковь.

Я никогда не забываю об этом дне, очень хорошо помню его в мельчайших деталях, а сегодня, по прошествии такого, можно сказать, библейского срока, хочу, наконец, письменно зафиксировать то, что сохранилось в памяти.

Было воскресенье 3 мая 1970 года. 1 и 2 мая были выходными как государственный праздник, а тут к ним примыкало и воскресенье, так что получилось 3 выходных подряд. Целых три дня не нужно идти в школу – это классно! А через неделю еще два дня подряд отдыхать, а там уж совсем скоро и каникулы!.. Мне тогда было 13 лет, я учился в 6-м классе.

Почему-то незадолго до этого я пришел к мысли, что я должен быть верующим, и мысль эта всё чаще и чаще меня в то время посещала. Не знаю почему. Может быть, потому что я любил повыпендриваться и в чем-то быть совсем не похожим на других. Сейчас я понимаю, что и тогда, и еще довольно долго это было у меня своеобразной игрой. Но пути Господни неисповедимы: Он ищет разные пути к сердцам различных людей и к моему нашел тогда вот такой, постепенно преобразив мою игру в нечто совсем иное.

Решив стать верующим, я начал думать, а какую мне религию выбрать. Знал я тогда о религиях, конечно, во много раз больше школьной программы, но всё-таки очень мало. И по тому, что я знал, православие меня категорически не устраивало. Я был тогда совершенно уверен, что это что-то очень дремучее и что в православные церкви никто уже давно не ходит, кроме малограмотных старушек. А вот с католиками и протестантами, как мне казалось, дело обстоит не так однозначно: например, родители мне рассказывали, что некоторые их западные коллеги – верующие, ходят в церковь, молятся перед едой и т.п. (ничего подобного ни об одном из их здешних коллег я и помыслить не мог). Кроме того, я уже имел некоторое представление о западном церковном искусстве и музыке, и они были для меня привлекательными, в отличие от православных икон, которые в основном оставляли меня более равнодушным…

Буду католиком, – решил я.

А вот всё-таки нет, не так всё быстро решилось на самом-то деле. Сейчас припоминаю, что сперва я собрался стать лютеранином, но поскольку действующей лютеранской церкви в Москве не нашлось, остановился на католичестве.

Моя одноклассница Ленка Зыкова жила на ул. Малая Лубянка и говорила мне, что как раз рядом с ее домом находится католический костёл. Помню, за несколько лет до этого я там гулял с папой, но никакого костёла в моей памяти не запечатлелось.

Вот я и собрался использовать один из тех майских выходных дней на то, чтобы разыскать этот костёл. Я об этом честно предупредил родителей.

И вот утром в воскресенье 3 мая я направил свои стопы в сторону Малой Лубянки. Я хорошо помнил, что до нее можно пройти переулками от м. «Кировской» (нын. «Чистые пруды»), а жили мы тогда в Орликовом пер. на «Лермонтовской» (нын. «Красные ворота»), и, вероятно, до «Кировской» я дошел пешком. Затем свернул в переулок перед домом с башенкой, и у какой-то старушки, шедшей навстречу, спросил, где здесь католический костёл.

Я помню, что я сказал не «костёл», а «кастЭль». Почему-то я думал, что так правильно, а что «костёл» – это какое-то искажение. Вероятно, я где-то что-то неправильно запомнил, да еще и смешал с родственным англ. словом ‘castle’. Но уже очень скоро я знал, как правильно.
Старушка радушно объяснила мне, как до него дойти. Кажется, сама она как раз оттуда и шла. Может быть, была на предыдущей мессе.

Я вышел переулком на ул. Мархлевского (нын. Милютинский пер.) и продолжил путь в указанном мне направлении. Помню еще, что обратил тогда внимание на торгпредство Польши и удивился, что у них тут и храм, и торгпредство. Позже я предположил, что, наверно, этот костёл при посольстве Польши, а потому и торгпредство рядом (тем более, что в самом костёле звучал – помимо латинского – преимущественно польский язык).

И вот, наконец, я достиг самого храма св. Людовика (его название я узнал на доске объявлений – машинописных, на русском, польском, английском, французском, немецком и латинском языках) и вошел в него.

Вероятно, это была 11-часовая – в то время главная воскресная месса (та, которую у нас на польский манер называют «суммой»), и она уже шла. Было много народу. Все сидячие места были заняты, и я остался стоять в задней части храма. А люди продолжали приходить. И мне сразу же бросилось в глаза, что – при несомненном преобладании старушек – в храме было много людей и среднего, и довольно молодого возраста. А поскольку в большинстве своем эти не пожилые люди были иностранцами, выглядели они очень респектабельно, и уж никак не производили впечатления дремучих (тогда я еще не понимал, что респектабельность с дремучестью вполне могут сочетаться). И эти респектабельные люди, включая довольно молодых, крестились, становились на колени и т.п., не усматривая в этом для себя ничего зазорного или унизительного.

Много лет спустя я попытался восстановить, в какой именно момент мессы я вошел в храм, но так и не сумел: в памяти успели смешаться впечатления разных дней и лет, и не все воспоминания удавалось рассортировать. Это было, по-видимому, в начале Евхаристической литургии, т.е. уже после Евангелия и проповеди. И хотя я хорошо помню, как при пении Аллилуии все сидевшие единодушно встали (почему-то этот момент запечатлелся как что-то очень величественное), я готов с достаточной долей уверенности утверждать, что это не была Аллилуия перед Евангелием. Я хорошо помню ее мелодически. Позже я отождествил ее: это было песнопение Surrexit Dominus vere, alleluja, которое довольно часто пелось в храме св. Людовика в прежние годы. И, скорей всего, это было во время Оффертория, а встали все потому, что служба совершалась с каждением и в этот момент начали окаждать народ. Пение, как мне показалось, было очень красивым (когда год спустя я стал время от времени посещать этот храм, оно бывало обычно много хуже, чем тогда, – но не исключаю, что это просто был эффект первого впечатления). Служил старенький и лысый, но крепкий и высокого роста священник (это уже тогда был единственный и бессменный в Москве вплоть до 1991 г. о. Станислав Мажейка, про которого я подумал тогда, что он поляк, и лишь несколькими годами позже узнал, что на самом деле он литовец).

Я продолжал завороженно стоять и старался, насколько мог, делать то же, что делают другие. Когда все пошли к алтарю, где что-то давали, я тоже пошел, дождался своей очереди и встал на колени, не испытывая ни малейшего страха или смущения. Что там дают, я не знал, но видел, что священник, идущий в сопровождении пожилых алтарников (среди которых, конечно, был и известный многим моим читателям Пан Генрих), из чаши достает какие-то беленькие лепешечки и кладет на язык каждому, что-то тихонько приговаривая, а они, что-то ему перед этим ответив, закрывают рот и проглатывают. Я стал вслушиваться, силясь понять, что надо отвечать. Отвечали они «Ам». Я уже тогда знал, что существует слово Amen, но не был полностью уверен, что это именно оно, поэтому решил, что отвечу лишь точно то, что расслышал. Когда священник подошел ко мне и достал из чаши лепешечку, мне показалось, что он пробормотал: «Кушай-кушай» (на самом деле говорил он «Corpus Christi»). Я ответил «Ам», принял в уста лепешечку и проглотил.

Так, еще не будучи крещеным и даже не зная, что я делаю и что принимаю (как и того, что мне этого еще нельзя), я в первый раз в жизни принял Живого Христа. Сильное воздействие оказалось. С тех пор бывало всякое, вплоть до желания не иметь дело ни с какой институциональной Церковью, но решительное нежелание отказываться от Евхаристии всякий раз удерживало меня на плаву.

Я пробыл в храме до самого конца мессы и, преисполненный новых впечатлений, отправился гулять по Москве. Это был солнечный день, не по-весеннему теплый, скорее даже жаркий. Я вышел к Сретенским воротам, спустился по Рождественскому бульвару до Трубной площади, перешел на угол Цветного и Петровского бульваров, но там понял, что времени уже много и пора бы и домой возвращаться.

Придя домой, я тотчас же вывалил на родителей весь ворох моих новых впечатлений и, поскольку день был жаркий, пошел в ванную принять душ. А стоя под душем, я пришел к мысли, что сегодня же вечером пойду в костёл еще раз (благо, в расписании я прочел, что по воскресеньям месса еще и в 18 часов). И, выйдя из ванной, я сказал об этом родителям. Тогда они стали говорить мне, что этот костёл определенно находится под постоянным присмотром КГБ (тем более, если там много иностранцев), что и меня, наверняка, уже взяли на заметку, и выследили, где я живу, и если я там буду часто появляться, то у всех у нас будут неприятности и т.п. (и в общем-то, как показал дальнейший опыт, оказались правы). Видимо, говорили они довольно убедительно, потому что я не пошел в храм св. Людовика ни в тот вечер, ни в ближайшие недели и месяцы, а более или менее осмелел лишь к февралю следующего года, да и то не злоупотреблял.

Зато родители мне сказали, что сегодня вечером они идут в гости к дяде Коле Старшинову, что у него жена литовка и у нее они разузнают, что это были за лепешечки, которые давали в костёле, уж она-то наверняка знает. Разузнали: сказали, что это причастие, «ну… отпущение грехов».
Ну, в общем-то в известной мере правильно: «во оставление грехов».

– А что же, интересно, всё-таки положено отвечать?

Папа сказал тогда:

– Ну, в православной церкви, кажется, в таких случаях говорят: «Грешен, батюшка, грешен».

Когда я подходил к Причастию в следующий раз, мне всё же хватило ума не сказать «грешен, батюшка, грешен».

Вот таким было у меня 3 мая 1970 года. Хотя в Латинской Церкви уже четыре месяца как действовал реформированный календарь, в Советском Союзе она продолжала жить по дореформенному (и не один еще год по нему проживет), и месса служилась по старому миссалу еще вполне тридентским чином. Было Пасхальное время. Впоследствии я сверил календари и установил, что это было 5-е воскресенье по Пасхе.

Вот каким было мое первое вхождение во храм. Понадобится еще несколько лет, чтобы игра начала мало-помалу преображаться в серьезное вхождение в Церковь. Потом будет и более глубокое знакомство с Православной Церковью, и крещение и 15 лет жизни в ней, а потом возвращение в Католическую. Хотя я никогда не считал себя прихожанином храма св. Людовика, фактически это храм, в котором вот уже без малого двадцать лет я бываю чаще, чем в любом другом.

Deo gratias».

Больше воспоминаний по ссылке:
https://moskafedral.ru/petr-dmitrievich-saharov/

(Фото: из архива Сахарова П.Д.)