Мой дедушка знал Троцкого….
Сначала Татьяна Краснова поговорила со студентами о биткоинах. А потом рассказала, что родилась через 19 лет после окончания войны. В общем, автору Правмира удалось поразить молодежь. «Время живым экспонатом вошло в их аудиторию и присело у стола.» Как обеспечить себе бессмертие, а прошлому память?
Мы начали разговор со «спорного» фотопроекта Хасана Бахаева.
На обработанных на компьютере старых снимках – мальчишки и девчонки 20-25 лет. Хасан «нарядил» их, расстрелянных в 30-ые годы в сталинских тюрьмах, в модные современные тряпочки, то есть, сделал то, что лично мне было совсем не нужно: нехитрым способом перетащил их, тогдашних, в сегодняшнюю реальность. Я и так знала, что они очень похожи на моих сегодняшних студентов, мне не мешали пожелтевшие карточки из их уголовных дел. Но семнадцатилетние дети, сидящие передо мною, вдруг замерли – так, словно у них на глазах затрепетала, зашевелил крыльями застывшая в янтаре бабочка. Замерли и переглянулись. И, мне кажется, увидели друг друга на старых фотографиях – фас, профиль…
Ниже, под старыми снимками, была зафиксирована статья, дата и место казни…
– Но это же было так давно, – выдохнул кто-то из них.
Понятное дело, увиденное хотелось отодвинуть от себя, отменить, убрать из поля зрения.
– Посмотрите на меня, – сказала я.
Только что мы обсудили статью из американского журнала о том, как цифровые СМИ влияют на общество, поговорили о квестах и биткоинах. Я показала им видео на планшете, и подгрузила в свой гаджет их презентации через air-drop… То есть, в целом я выглядела как обычный человек, а не как выходец из археологического раскопа.
– Я родилась через 19 лет после того, как кончилась война.
– Не может быть! – выдохнули дети.
– Может. А со смертью Сталина меня разделяет 12 лет. Всего лишь 12. А мой родной дедушка, папа моей мамы, в свои 17 лет с головой ушел в революцию, и хорошо знал, например, Троцкого.
– Это того, про которого кино по телевизору?!
– Того. А потом мой дед строил Московское метро.
– Вот эти станции?
– Вот эти. С мраморными колоннами, мозаиками и люстрами. А знаете, как его бабушка определяла свой год рождения? Она так говорила: «Когда царь-освободитель крестьян освободил». Это 1861 год, дорогие. А это значит, что я родилась примерно через сто лет после отмены крепостного права.
Ну что ж…
Будь у меня задача поразить юные умы – я справилась бы с нею с грандиозным успехом.
Время живым экспонатом вошло в их аудиторию и присело у стола.
Юные граждане моей отчизны потрясенно смотрели на меня, применяя в голове теорию нескольких рукопожатий. Одно – от меня до Троцкого. Еще одно – от меня до Александра Второго… Где-то сразу за царскими эполетами маячил неолит, динозавры поднимали головы над зарослями папоротников и формировалась галактика под названием Млечный Путь.
– Вот что я расскажу вам. Лет 20 назад я впервые приехала в Англию, и знакомый священник привел меня в церковь, где он служил. Церковь была построена в 12 веке. Тогда же на стене в притворе появилась доска, на которой высекли имя первого настоятеля, некого Родерика. Потом он умер, и год его смерти стал первым годом служения нового священника. И так дальше, сквозь столетия, один за одним, непрерывной цепью – имя за именем, год за годом. Отец Говард, стоящий рядом со мной, был на тот момент последним в списке.
– Ты же бессмертен, – сказала я ему, – когда ты умрешь, за тобой встанет следующий, а ты станешь бусиной на бесконечной нитке времени.
– Красиво, – усмехнулся Говард, – Но знаешь, так и есть. Мы все бессмертны, пока есть эта нить.
Мы живем не в Англии. Нитку нашей истории рвут снова и снова, снося и строя заново храмы и монументы, переименовывая города, вымарывая имена, ретушируя снимки, запрещая упоминать тех, кого славили, и славя тех, кого вчера еще запрещали упоминать. Мы живем в стране с искалеченной историей.
– А что же делать? – спросили изумленные дети.
– Держаться за нитку. Прийти домой. Взять за руки бабушку. Расспросить. Запомнить. А лучше – записать. Связать, восстановить.
Обеспечить им память.
Ну и себе – бессмертие.
