О. Алексей Стричек: автобиография рядового иезуита
Начиная с этого номера, мы продолжим публикацию воспоминаний старейшего священника нашей епархии о. Алексея Стричека. Воспоминания о. Алексея регулярно появлялись на страницах нашего издания в 2008 г. (см. «СКГ», № 3-8, 2008). Затем, в связи с приостановкой выпуска «Сибирской Католической Газеты», в публикациях был сделан перерыв. За это время «Автобиография рядового иезуита» вышла отдельной брошюрой. Её можно приобрести в Книжной лавке Кафедрального собора Преображения Господня в Новосибирске. Однако редакция СКГ не хочет лишать возможности общения с о. Алексеем тех наших читателей, которые не могут приобрести упомянутую книжку, а потому опять предоставляет свои страницы уважаемому автору. Но прежде мы хотим кратко напомнить, о чем шла речь в предыдущих главах «Автобиографии».
Алексей (Алоизий) Стричек, словак по национальности, родился 21 июня 1916 г. в селе Чёрне вблизи границы с Польшей. Ныне эта территория принадлежит Словакии, а тогда входила в состав Австро-Венгерской империи. Закончив гимназию в г. Тренчин, юноша осознал в себе духовное призвание. Больше того, он принял решение служить возрождению христианства в России, «когда Россия откроется». Как поясняет сам о. Алексей, «в Словакии мы были панславистами, видели в России будущее славян». С этой целью он поступил в русскую духовную семинарию в Риме («Руссикум»), открытую незадолго до этого Папой Пием XI. Среди воспитанников семинарии были отпрыски древнейших русских дворянских семейств, а среди преподавателей – бывшие депутаты Государственной Думы, известные представители культурной элиты. Позднее юный Алексей вступил в Общество Иисуса (орден иезуитов), в 1936 г. принёс свои первые монашеские обеты и был направлен на педагогическую практику в Интернат св. Георгия в бельгийском городе Намюр. Этот интернат был создан и окормлялся иезуитами, а предназначался для мальчиков из русских эмигрантских семей. Как пишет о. Алексей, задачей воспитателей было «помогать православным быть хорошими христианами». В годы Второй мировой войны молодой иезуит был активным участником партизанского движения на территории Бельгии и Франции (основу партизанской бригады составили советские военнопленные, бежавшие из гитлеровских лагерей). Тогда же он принял священническое рукоположение.
После войны о. Алексей по решению руководства ордена остался во Франции. Новым местом его служения стал Медон. Медон – это имение в пригороде Парижа, приобретённое иезуитами. В нём продолжил свою работу интернат для русских мальчиков. Многие воспитанники интерната стали впоследствии выдающимися учёными, журналистами, кинематографистами, дипломатами, а также священниками и православными богословами (среди последних – Иоанн Мейендорф, Владимир Лосский, Борис Бобринский). Параллельно с работой в интернате о. Алексей, к тому времени получивший степень лиценциата богословия, продолжил свое светское образование на филологическом факультете Сорбонны.
О том, что происходило в дальнейшем, рассказывает сам о. Алексей.
Погружение в русскую атмосферу
Как правило, сотрудники Интерната проживали в самом Сен-Жорже. В свободное время, особенно в конце недели, любили проводить время в парке. Собирались знакомые, велись беседы, пелись русские песни. Приходили и студенты-руссисты из Сорбонны. Разговоры оживляли отец Дмитрий Кузьмин-Караваев, преподаватель русского языка Юрий Николаевич Маклаков, выросший в Ясной Поляне католический священник князь Сергей Оболенский, обо всем информированный Петя Ковалевский. Его мама была владелицей большого особняка в Медоне. Стены комнат занимали полки с редкими русскими книгами.
К этой среде присоединятся Юрий Демидов, хранитель традиций русского купечества, и незабываемый Николай Иванович Гоголев, после отца Дмитрия ходячая энциклопедия русской культуры. Его все звали просто дядей Колей. Этот бессребреник и человек не от мира сего стал душой всех медонских курсов и всю свою жизнь целиком посвятил Сен-Жоржу.
Кажется, забыл сказать, что отец Дмитрий, входивший в российское литературное общество, друг Александра Блока, Вячеслава Иванова и многих других, был первым мужем знаменитой позже поэтессы монахини Матери Марии, погибшей в германском концлагере.
Я говорил о дяде Коле, была ещё и тётя Надя, по фамилии Лопатина, ей поверяли сердечные тайны наши студентки. Кто знает французский, оценит её парижский русский язык. О своей личной жизни она откровенничала: «Я не кушировала немпорт с кем!» (Не с любым же ложилась).
Биографии друзей богаче моей. Это были всё исключительные личности с богатым прошлым, свидетели событий двух мировых войн, эмигрантских скитаний, и всегда верных заветам русской культуры и лучших черт жизни русского общества. Могли и подтрунить над собой. Много писалось тогда о русской душе, таинственной «?me slave». Один француз спросил (только не помню точно у кого из интеллигентов), что такое «ам слав» и получает ответ: «Это просто плохое воспитание».
Про медали, награды за героизм на фронте не все пускались в подробности. Так отец Кузьмин-Караваев не хвастался своим «Георгием». Он получил его на фронте, где заведовал снабжением. Когда немцы прорвались в село, где была расквартирована его часть, он не пустился в бегство. Вскоре русские снова заняли деревню, застав храброго офицера на своём посту. Оказалось, что он всё это опасное время просто проспал.
В 1949 году мы разослали листок с программой летних курсов. Записалось сразу сорок студенток и студентов. Успех слушателей наших курсов на экзаменах побудил нас принимать студентов во время летних, рождественских и пасхальных каникул. Профессора факультетов всей Западной Европы, а позже, и заокеанских университетов, стали посылать в Медон своих студентов. Когда был построен дом на Женевском озере, курсы мы стали устраивать поближе к пляжам озера, а, зимой, к заснеженным Альпам.
На курсах побывало около пяти тысяч участников.
Начинается летний курс. Я принимаю студентов в холле. Входит студент. У них на факультете они изучают разговорный русский язык.
Здоровается: «Привет! Как дела?»
Я: «Ну, хорошо. Как ваша фамилия? »
Он: «Вау, блэск! Они на пляже в Брайтоне».
Студентка: «Я Сильви Делягранмотдешан»
Я: «Вашей фамилии в списке нет».
Она: «Правда ли? Я вам пи’саля!»
Я: «Мы получили Ваше письмо без обратного адреса».
Она: «Какая я биля дура! Не правда ли?»
Год 1968
Революционные волнения 1968-го года были преимущественно молодёжными. Они начались в университетах и лицеях. Сорбонна была превращена в ночлежку, заваленную мусором. Булыжники с мостовых поднимали на крыши домов, и швыряли в машины. Горели автобусы.
Я ехал на машине по площади Сен-Мишель. С одной стороны стоит полицейская шеренга со щитами, с другой — толпа студентов с булыжниками. Едва я успел проехать, как посыпался каменный град.
Вечером я ужинал у господина де Шлезинг, бывшего директора агентства Гавас. Его дочь была моей ученицей. Она не ужинала с нами. Переоделась в горничную и поехала в Латинский квартал. Машину, разумеется, припарковала подальше от пекла, где шли основные столкновения. Вернулась поздно, героиней, вся растрепанная, измазанная.
Известно, что студенты, шедшие на автомобильный завод для соединения с рабочим классом, нашли ворота закрытыми.
Я тогда преподавал в Нантерском университете. Все стены зданий были измазаны лозунгами. Красовались и рисунки «порно».
После волнений я зашёл в старое здание Сорбонны. Раньше там преподавали важные профессора. Дверь им открывал служащий, обязательно принимал их шляпу и трость. Аудитория битком набита студентами. Слушают, молча записывают.
Теперь в большой, по-ришельевски декорированной зале за кафедрой сидел ассистентик, перед ним – не больше дюжины слушателей. Для меня эта сцена была шоком. Преподаватели смогли приходить в свитере, мода, которую ввёл сам президент Жискар Д’Эстен.
Папы
Событием, предшествовавшим маю 1968-го года надо считать Второй Ватиканский Собор. Я получил билет на открытие первой сессии (11 октября 1962 г.). Когда очутился на площади святого Петра, опоздав на какие-нибудь четверть часа, увидел, как епископы и кардиналы покидают базилику. Мне пояснили, что председательствующий кардинал Тиссеран предоставил слово кардиналу Фринксу. Тот заявил, что отцы не принимают установленные Ватиканом Подготовительные Комиссии, и требуются новые выборы членов этой Комиссии. О том, как проходили дискуссии, мне рассказывал в Руссикуме мой друг отец Александр Кулик. Каждый вечер он передавал информацию о заседаниях представителю Московской Патриархии протоиерею Боровому. Замечания протоиерея передавались в соответствующие комиссии Собора.
На одной сессии я сидел недалеко от папы Павла VI, а однажды увидел его выезжающим из Ватикана. Я помахал ему рукой, а он мне…
Папу Пия XII я увидел случайно, когда он был ещё Государственным Секретарём в Ватикане. Я гулял в парке Монте Пинчо. В нескольких шагах от меня останавливается большой, красивый автомобиль. Водитель открывает дверцу выходящему из неё кардиналу. Будущий папа прохаживается, читая свой молитвенник, бревиарий. Помолившись, он уезжает.
Номерной знак ватиканских машин SCV (Stato-Cittа-Vaticano) римляне читали как: Se Cristo vedesse! – Если б Христос увидел!
Подобным образом я узрел британскую королеву в Лондоне. Проходил мимо Королевского дворца. Стоят люди. Выезжает машина. Я кричу по-французски «Vive la Princesse!» Проезжающая машет мне ручкой. Меня одергивают: «Это королева!». Ей, наверно, польстило, что я её омолодил.
Вернусь к папе Пию ХI. Отношусь к его памяти с большим пиететом. Он построил Руссикум, посылал помощь голодающим в России. Рекомендовал верующим молитвенное воззвание: «Спаситель мира, спаси Россию!» Его повторяли в приходах, монастырях и католических учебных заведениях. Большое значение имели его энциклики. В послании Divini Redemptoris он осудил коммунизм, а в том же 1937 году – нацизм в энциклике Mit brenender Sorge.
Папа принимает паломников. Волей-неволей все становятся на колени под благословление. Один мужчина остаётся ровно стоять. Папа спрашивает его: «Почему вы стоите?» Стоящий отвечает: «Я протестант». Папа ему: «Против кого протестуете?»
На аудиенции ректор Руссикиума подвёл к руке папы и представил ему меня и сопровождавших меня родителей.
О папе Иоанне ХХIII я вспоминаю с нежностью. В бытность его нунцием в Париже, он посетил Сен-Жорж. Однажды меня попросили передать владыке Евреинову пакет для диппочты. Настроение у меня было подавленное, не помню почему. В нунциатуре меня попросили подождать. Тут открывается боковая дверь, входит священник в чёрной сутане, присаживается, спрашивает, кто я, что делаю. Его слова участия к незнакомому молодому священнику меня настолько тронули, что я потом радостный выбежал на улицу. Это был будущий Иоанн ХХIII.
Потом в Риме я слышал: выходит папа из храма, а одна женщина громко говорит другой: «Какой он некрасивый!». А папа ей: «Дорогая синьора, конклав не конкурс красоты!»
О неутомимости Иоанна Павла II расскажу только один случай. Весь день Тела Господня он провёл в процессиях. Я видел, как он в жару, в святительском убрании нёс монстранцию со Святыми Дарами от Латеранской базилики до базилики Святой Марии (Santa Maria Maggiore). Там он совершил краткое богослужение. Затем, вечером, явно уставший, он зашёл ещё в близстоящий Папский Восточный Институт. Поговорил с каждым из профессоров, в том числе и со мной. Чувствительно тронул отца Сергия Оболенского своими расспросами о его деятельности. Жаль, что снимок этой моей встречи с папой затерялся в бумагах, когда я покидал Европу.
